Жаркое лето - Степан Степанович Бугорков

под такой крышей любой ливень не страшен. Верно говорю, хлопцы?

— В самый раз, — ответил Орешкин, — лучшего не придумать.

Под деревом красноармейцы сели в тесный кружок и стали вытаскивать из вещмешков галеты, колбасу, рыбные консервы. Заскрипели крышки фляжек, забулькала вода. Посыпались шутки, смех.

От надвигающей грозы потянуло прохладой. В промежутках между раскатами грома все услышали приближающийся треск мотоцикла. Связной прибывал вовремя.

«Срочно. Старшему сержанту Середе.

Поступили дополнительные сведения. Органами НКВД разыскивается опасный агент абверовской разведки Курт Вернер, он же Ефим Ватуля. По последним данным, Ватуля работает путевым обходчиком на полустанке Добринка. Словесный портрет Курта Вернера: возраст — за пятьдесят, рост — высокий, лицо — смуглое с низким лбом, который закрывается с правой стороны чубом, брови — густые, низко нависшие над глазами, нос — тонкий с глубоким вырезом ноздрей, подбородок выдается вперед, уши прижатые с приросшими мочками, глаза — серые, шея — короткая, походка — слоновая, осанка — сгорбленная, плечи — опущенные.

Особые приметы: говорит по-русски с заметным украинским акцентом. Силен. Ведет аскетический образ жизни.

Есть точные сведения, что диверсанты «работают» в контакте с ним. Немедленно примите меры к задержанию шпиона. От него, видимо, и потянется прямая цепочка к «соловьям»[1]. Будьте осторожны. Возможно, преступник вооружен.

Буряк.»

17

Темнота сгущалась. Поднялся ветер, и было слышно, как он бушует в верхушках сосен.

Ефим зашел в будку, опустил на окно маскировочную штору и зажег лампу, висевшую на железном крючке под потолком. За стеной громовые раскаты накатывались со страшной сатанинской силой, обрушивались горным обвалом на лес, на железнодорожное полотно. Стены домика дрожали, лампа раскачивалась. Пошел дождь, сильный, ливневый, приглушая раскаты грома.

Ефим прикрутил лампу и вышел на крыльцо, прикрыв дверь. Не помнил, сколько сидел в раздумье на шатких ступеньках крыльца. Все его мысли были там, где немецкая армия громила большевиков. Ох, как он ждал прихода победоносной армады! Сколько лет верил в торжество великой Германии, ждал, когда взойдет ее звезда на небосводе истории. И пусть за его спиной осталось уже полвека, он еще успеет пожить всласть.

Вернул его к действительности паровозный гудок и шум приближающегося поезда. Воинские эшелоны почти впритык следовали один за другим целыми сутками.

Свежело. Ефим застегнул ворот гимнастерки, затянул потуже ремень, торопливо зажег фонарь, висевший на гвоздике у двери, сошел к полотну. В лицо ударил теплый воздух от паровоза. Земля задрожала, колеса ритмично застучали на стыках рельс. Не сбавляя хода, поезд умчался в полумглу леса.

Когда утих шум поезда, Ватуля, зябко поеживаясь, пошел в сторожку. Осторожно оглядевшись, вытащил из тайника в печурке завернутый в тряпицу наган. Почему-то не мог освободиться от ощущения, что кто-то невидимый все время следит за ним, стережет каждый его шаг. Осмотрев револьвер, сунул его в карман брюк и, тихо выйдя на крыльцо, стал всматриваться в лесной сумрак.

Дождь прошел, лишь вдалеке за лесом глухо рокотал гром. Вблизи ограды, за редким березнячком, что-то треснуло. Ефим вздрогнул, схватился за рукоятку нагана.

«Не к добру такое, — подумал он. — Никогда я так не боялся лесной тишины. Надо предупредить дружков, чтобы сменили место стоянки. Как бы не засекли их с передатчиком...»

Ефим еще раз настороженно прислушался к тишине. Ничего подозрительного не было слышно, и он зашагал вдоль полотна. Едва заметная тропинка виляла среди густого разнолесья. Холодные капли с листьев падали за воротник, щекотали спину. Тропинку эту он хорошо знал и мог идти по ней с закрытыми глазами. Под ногами чавкала грязь, но Ефим старался двигаться как можно тише, не произведя лишнего шума. Минут через пятнадцать он вышел к неглубокому овражку.

Где-то на болотах прокричала испуганно какая-то ранняя птица. Ватуля сложил ладони и три раза отрывисто пискнул, подражая болотной выпи.

Неприветливый темный лес молчал. Ефим еще раз повторил условный сигнал. Эхо гасло в мокрой листве. Через минуту откуда-то снизу послышался слабый ответный свист.

«Не дремлют хлопцы, — обрадовался Ватуля, — таких вокруг пальца не обведешь, зорко живут, как ночные совы...» Почему это сравнение пришло ему на память, он и сам не мог бы ответить. Обогнув корневище, отводя от лица мокрые ветки, он торопливо зашагал на ответный условный знак.

На краю полянки остановился, чтобы перевести дух, неожиданно над самым ухом услышал настороженный шепот:

— Стой, кто идет?

— Слава богу Иисусу! — произнес Ватуля пароль.

— Амен! — послышалось в ответ.

Навстречу из темных кустов выступил человек с автоматом в руках.

— Это вы, Ватуля? — услышал он знакомый голос Дружбяка.

— Кого ж другого нужда заставит шляться в такую пору по лесу. Покличь Никиту, на глаза всем показываться не хочу, дело есть важное...

Когда Никита появился по сигналу из темных зарослей, Ватуля взял его под руку и повел в сторону. Остановились неподалеку, у корневища вывороченной бурей сосны.

— Ну что ж, «соловьи» спели свои песни, надо уходить, — приказным тоном заговорил Ефим. — Чекисты могут нагрянуть сюда. К рассвету, чтобы вашего духу здесь не было. Пойдете на Трубеж, к селу Даневка. Там в глубине леса есть старая водяная мельница — место глухое, заброшенное. Переждите немного. Гибнуть просто так не с руки. А там гляди — и опять за дело приметесь, когда наши придут...

Ватуля замолчал, оглянулся, показалось, что кто-то рядом ходит.

— Карта с тобой?

— Здесь, в планшете.

— Доставай, я укажу место вашей стоянки.

Опустившись на колени, Ватуля при свете фонарика быстро отыскал маленькую речушку, где находилась мельница.

— Вот здесь на время затаитесь. Поднимайтесь, каждая минута дорога́. Я пошел.

Ефим крепко стиснул холодную руку Никиты и бесшумно исчез в темных мокрых зарослях, словно сквозь землю провалился.

18

Странное ощущение, что кто-то невидимый за ним следит, не покидало Ефима всю ночь. Много лет прожил он под чужим именем в чужой стране, среди чуждого ему народа, но никогда еще не испытывал подобного страха. Все это время он знал: его не могут разоблачить как немецкого шпиона. Ведь жил он тихо, мирно, никому вроде бы не делал зла, прошлые связи порвались, новых не было. Обязанности обходчика выполнял исправно. В первые годы в душе его жила злоба к окружающим людям, но он ничем и никогда не выдавал ее.

Все у него складывалось, как в детской сказочке: жил да был старичок в маленькой будочке