Мёртвое - Том Пиччирилли

с ним.

Джейкоб последовал за нею в ночь своей разбитой души.

И увидел себя.

Глава 24

Что она сделала с их головами?

Джейкоб и Элизабет наблюдали, как Джейкоб наблюдает за тем, как Рейчел и Джозеф, почти полностью одетые, занимаются любовью с женщиной на открытом месте среди увядших листьев. Его брат видит, как он пристально смотрит из-за кустов, и жестом подзывает его. Рейчел хрипло смеется посреди стаккато сухих всхлипов. То, что он видит, – диковинное зрелище, но ничего такого, к чему он бы еще не привык. Тем не менее, больше он не хочет быть свидетелем. Рейчел загребает ветки, и они ломаются в ее пальцах; чуть прикусывает язык. С шипящим стоном его брат изнуренно оседает поверх женщины со смуглой кожей, этого нового объекта для утех.

Все трое покоятся в ворохе листьев. Их спины грязные, дыхание вздымает облачка песка. У его сестры – аллергия, щеки красные, на губах немного крови. Она любит кусаться. Она смотрит на Джейкоба с голодной бесполой улыбкой, которая одновременно и пугает, и искушает его в самом ужасном смысле. Она призывает его сдаться, присоединиться к ним.

С другой стороны поляны в сторону Рейчел неторопливо идет мужчина, по-детски ухмыляясь. Джейкоб бросает взгляд на незнакомца, и тот поскальзывается, когда земля под ним трескается, дыша паром. Это Енот – кустистые дуги бровей, уродливые уши, нижняя губа отвисает черной буквой «V». Он хватается за косматую голову пальцами с кривыми ногтями, взвизгивает и падает. Содрогаясь, мужчина скулит и медленно уползает.

Инстинкты правят здесь бал. Рейчел ощущает ту дикую нужду, которую испытывает нечто в лесу (и она сама), и виртуозно пользуется ею. Она манит Джейкоба пальцем, веля ему покориться без лишних слов, приказывая ему языком жестов, языком тела. Благостное выражение проступает на ее лице, и Джейкоб видит то, чего никогда не отмечал в ней до сего момента, – искреннюю любовь к нему.

Он бежит.

Он минует собственных муз, резвящихся по всему лесу, барахтающихся в разврате, недоумевающих, куда еще податься, чтобы не попасться родителям Джейкоба на глаза. Или их такое не заботит? Енот, развалившись на бревнах, грустно хмыкает, когда Джейкоб идет мимо него.

– Она хотела меня! – жалуется он.

– Она всех всегда хочет, – парирует Джейкоб.

В конце концов он приходит домой. Всего месяц назад завершено обустройство ряда комнат на последнем этаже. Комнат, в которые он не собирался входить, в которые, надо думать, никому и никогда не понадобится входить. Они прицепились, как россыпь морских раковин, к углу западного крыла, и он видит, что ставни не заперты и свободно хлопают на усиливающемся ветру.

Он прислоняется головой к входной двери и тихо входит. Боли в боку ослабевают, когда он пересекает коридор. Мама пылесосит ковер в гостиной, громко напевая себе под нос. Даже сквозь шум слышится эхо стучащей отцовской пишущей машинки – в коридорах дома очень странная акустика.

Дом – одна большая ракушка; дом – одна большая ловушка.

Его мать должна знать правду: они с папой всего лишь разыгрывают сложную пьесу, притворяясь такими рассеянными. Затворничество – это убийство без свидетелей. Скоро она начнет вырывать свои цветы, засеивать землю гравием. Какого черта, по ее мнению, его брат и сестра делают в лесу целыми днями? Какую причину придумывает мать, когда видит их измученными и улыбающимися, возвращающимися в дом растрепанными и грязными? Ее дети ползают по грязи – разве такую перемену сложно заметить? Или она с самого начала знала, что в тихом омуте нет сюрпризов, есть только статичное безумие?

И где, спрашивается, папа?

– Привет, солнышко, – говорит мама, когда стихает гулкий говор пылесоса, меняет фильтр-мешок, смотрит сыну в лицо, потом – на ноги; спрашивает: – Что-то случилось?

– Ничего. – Он, конечно, обманывает, но это уже вошло в привычку, как часть игры.

– Точно все в порядке, милый?

– Точно.

– Уверен?

– Да! – раздосадованно выкрикивает он, не в силах больше терпеть напряжение. – На все сто.

– Ты только что выдернул шнур пылесоса ногой – и даже не заметил. Еле идешь, да и глаза такие, будто кто-то умер. Может, лучше расскажешь, что у тебя на сердце?

Он смотрит ей в глаза, и она больше ничего не говорит. Они смотрят друг на друга пусто, и он постепенно приходит к пониманию, что его мать – картонная фигура, этакая двумерная бумажная кукла. В ее существовании нет глубины, нет реальности. Даже сейчас, когда в ее голос вкрадываются властные интонации, он не в силах воспринять ее всерьез.

Плывя на волне черноты в чулане, Джейкоб и Элизабет слышат стук клавиш папиной пишущей машинки, и теперь он заметил то, чего не увидел тогда, – как дрожит нижняя губа его матери, как будто она вот-вот разрыдается или сдуется, будто проколотый воздушный шарик. Возможно, они могли бы сбежать от ужасов Стоунтроу вместе, если бы только он чуть больше верил, что она на его стороне.

– Включи пылесос обратно, пожалуйста, – говорит мама, и Джейкоб слушается. Он поднимается наверх, собираясь пойти в свою комнату и обдумать собственное убежище, когда решает, что должен приложить усилия и все-таки поговорить с отцом.

Его рука скользит по перилам, пока он идет к отцовскому кабинету на чердаке. Запах старых книг наполняет прихожую, в воздухе витает терпкий бумажный дух. Любая искра могла бы вызвать здесь пожар, на чье тушение уйдет не менее двух суток. Дверь слегка приоткрыта, и знакомый стук звучит не иначе как удары по мускулистой плоти. Не музыка сотворения, но аудиозапись боксерского поединка. Его отец воюет – и всегда воевал.

– Бет… – прошептал Джейкоб, понимая, что вот-вот возненавидит этого человека, даст выход злости, которая по прошествии лет никуда не делась.

– Ш-ш-ш.

– Папа?.. – робко спрашивает маленький Джейкоб.

– Я сейчас немного занят, сынок.

Само собой. Он такой всегда – занят тем, что стучит и бьется в его черепной коробке, ища выхода. Папа занят открытием дверей.

– Но я хотел бы…

– Да, хорошо, Джейкоб. Только чуть-чуть попозже.

Его дыхание сбивается, он чуть ли не синеет. Образ Рейчел, шлющей ему любовь, на мгновение застилает все. Теперь в его голосе – командные ноты, будто он общается с музой.

– Послушай меня…

– Не сейчас, – говорит отец, тараща глаза на бумагу; пальцы порхают по клавишам – так быстро, так головокружительно.

– Папа! Я…

– Позже! – Его отец сидит, согнувшись, на своем стуле, его лопатки торчат из спины крыльями горгульи. Ему наверняка уже больно выпрямлять спину. Или даже ложиться.

Джейкоб стоит в дверях души своего отца, потерянный, колеблясь между тем,