Проект "Вавилон" - Андреас Вильгельм

В конце концов дверь открылась, и в приемную вошел Мишо. Уверенной походкой он подошел к Ларошу и протянул ему руку.

— Рад, что вы смогли прийти, пожалуйста, проходите.

Президент проводил своего противника в офис, закрыл за собой дверь и сел за письменный стол.

— Надеюсь, пресса была не слишком назойливой? — спросил президент, указав в сторону окна. — Мы очень старались держать эту встречу в тайне. Но вы знаете, как все происходит…

— Нет проблем, месье Мишо, — он намеренно избегал общепринятого обращения, — вы уже что-то обнародовали, и я должен знать об этом?

— Как, например, причину этой встречи?

— Ну, например.

— Нет.

— Хорошо.

На минуту в воздухе повисла тишина. Ларош всматривался в лицо президента. Сегодня он выглядел старым. Мишо был очень важным человеком в стране, обладающим многими полномочиями. Но сейчас в его глазах явно читалось осознание того, что его позиция целиком и полностью зависела от связей. Постепенно земля начала уходить у него из-под ног, спасительные стены отъезжали на второй план, а руки поддержки куда-то исчезли. Сейчас Мишо находился в свободном полете и отдавал себе в этом отчет. Единственное, чего он не мог понять, — почему. И вот он вызвал к себе своего противника. Вероятно, он несколько дней пытался оценить, станет ли этот человек, которого он никогда не воспринимал всерьез, его последней надеждой или заклятым врагом.

— Почему я пригласил вас сегодня сюда… — начал президент.

Он приступает сразу к делу, внимание! Такого Ларош не ожидал.

— Это очень личный вопрос. Признаюсь, этот разговор неприятен мне. Могу ли я положиться на вас в том, что вы сохраните его в тайне?

— Вы уже упомянули о том, что это секретная встреча, в своем приглашении, — ответил Ларош, — с другой стороны, мы находимся на вашей территории. Насколько секретной она может быть в данном случае?

— Уверяю вас, этот кабинет не прослушивается, и здесь нет скрытых камер.

— Хорошо… — Ларош все еще колебался. К чему клонит Мишо?

— Могу ли я откровенно говорить с вами?

— Задайте сначала свой вопрос.

— Вы правы, вы уж сами решите, отвечать вам на него или нет.

Президент отклонился на спинку кресла, открыл ящик стола, достал оттуда пачку сигарет и прикурил одну. Затем протянул пачку своему оппоненту, но тот отказался. Видимое самодовольство, с которым президент курил, совершенно не понравилось молодому политику, но это могло быть всего лишь доказательством его собственной нервозности.

— Знаете, — начал наконец Мишо, — мы же знаем друг друга очень хорошо как политик политика. Но, несмотря на то что мы так давно работаем с вами в одной области, о личной жизни друг друга мы знаем не больше, чем из предвыборных рекламных роликов, правда? Ну, хорошо, у меня есть еще пара секретных папок про вас, которых нет, скажем, у журналистов. Думаю, у вас тоже собран кое-какой материал на меня. Короче: я не знаю о вас даже половину того, что хотел бы.

— Так каков же вопрос?

— Я спрашивал себя, и это совершенно серьезно, какие цели вы преследуете вместе со своей партией? Не поймите меня неправильно: я не имею в виду общественные кампании, о которых и так знают все. У вас есть личная позиция, и вы ратуете за патриотическое самосознание Франции, — он сделал неопределенный жест рукой, — все это очень интересно, особенно как предвыборная программа. В определенном смысле это даже выгодно для моей политики. Но меня в большей степени интересуют ваши мотивы. Что вы в действительности подразумеваете под вашей позицией и каковы ваши личные цели?

Ларош медлил с ответом. Мишо было не так-то просто раскусить. Что-что, а глупым его назвать никак нельзя. Именно поэтому он так преуспевал в делах. Неужели он действительно хочет знать то, о чем спрашивает?

— Чего вы ждете от меня? — спросил Жан-Батист. — Чтобы я раскрыл свои карты?

Президент поднял вверх обе руки.

— Ни в коем случае. Но смотрите: я знаю, к чему вы стремитесь, и я наблюдаю за вашим стремительным успехом. Как я уже сказал, я знаю вас слишком плохо, но, тем не менее, осмелюсь предположить, что вы преследуете не только политические цели. У меня такое чувство, что вами движет что-то еще, что-то, выходящее за рамки интересов вашей партии. Именно это я и хочу понять.

— Почему вы решили, что сможете понять это?

— Значит, я все-таки был прав?

— Я пока не ответил вам положительно, я просто не возразил.

— Да ладно вам, расскажите, что вами движет?

— При всем моем уважении, месье Мишо, если вы уж так настойчиво просите меня быть честным, то позвольте и мне поинтересоваться, для чего этот допрос. Вы что, хотите узнать подробности моей жизни? Следуете совету наших предков и стремитесь узнать своего врага намного лучше, чем друга? Или вы просто хотите объединиться со своим оппонентом, раз уж победить его не в силах?

— Почему вы все время так воинственно настроены? Мы же сейчас не на поле боя.

— Нет? Разве?

— Я вас умоляю, месье Ларош! — президент улыбнулся. — Там, за пределами этих стен, мы можем вести себя как настоящие бойцовые петухи, но, несмотря на это, мы же можем уважать друг друга чисто по-человечески.

— И если я назову вам свои политические мотивы, это поможет вам уважать меня больше?

— Нет, не политические, а чисто человеческие. Посмотрите на меня. Я родом из богатой семьи. Долгие годы жил за границей и знаком с культурой других народов. И каждый раз, когда мне приходилось покидать их, я всегда горько жалел об этом. Целый мир был больше и интереснее для меня, чем Франция. Уже тогда мысль об объединенной Европе стала для меня священной мечтой. Растворить границы между странами и культурами, работать сообща, учиться друг у друга. Моя политическая работа отчасти основывается на моих личных стремлениях и желаниях. Но даже если за годы моей работы Европа объединится не до конца, начатые мной процессы будут идти дальше в этом направлении. И, может быть, в этом свете многое станет более понятным. Пусть человек не согласен с моей работой в сфере политики, зато, я считаю, меня можно уважать как человека, имеющего перед глазами четкую цель и идущего более или менее успешно к своей мечте.

Жан-Батист Ларош ничего не ответил.

— Ваша партия, — продолжил Мишо, — представляет собой угрозу объединению Европы. Не могу сказать, что ваши действия являются реакционными, но такое ощущение, что вы смотрите назад. Почему?

— Это вы хорошо сказали — «смотрите назад»… — Несколько секунд Ларош глядел в потолок. — Значит, вас интересует, что мною движет…

Он внезапно подскочил и оперся обеими руками о письменный стол президента.

— Хорошо. Давайте я расскажу вам о моей Франции. И пусть при этом я буду казаться вам смотрящим назад. — Он начал ходить по комнате. — Вы, мой дорогой месье Мишо, хотите объединить Европу, хотите получить власть над ней, противопоставить себя остальному миру. «В единстве наша сила» — вот ваш девиз. Но вы не понимаете при этом, что таким образом наступаете на самую больную мозоль нашего времени. Скажите: почему снова и снова возникают стычки на Балканах, в бывшем Советском Союзе или на Ближнем Востоке? Нет, не потому, что люди хотят единства, а наоборот, потому что они боятся потерять свою национальную самостоятельность.

Президент Мишо облокотился на спинку кресла, сложил руки замком и оперся о них подбородком. Пока Ларош расхаживал по комнате и говорил, сильно жестикулируя, он внимательно слушал.

— Посмотрите на сегодняшнюю Францию: безработица, проблема мигрантов, мы отстаем в техническом развитии, на мировом рынке мы уже не имеем никакого веса. И если вдруг мы выступаем «против» чего-либо, то нас игнорируют. С политической точки зрения даже Швейцария и та вызывает большее уважение.

Президент хотел было что-то возразить, но Ларош поднял руку:

— Знаю, что преувеличиваю. Но теперь вы взгляните назад. Что сделали с нами паписты? Они положили нас на обе лопатки. Еще хорошо, что американцы помогли нам в Нормандии, не так ли? Да и раньше бывало точно так же. Вспомните первую мировую или Столетнюю войну. Десять тысяч погибших — и это только в одной битве при Азинкуре.[32] А в те годы еще и речи не было об оружии массового поражения. Тогда англичане пролили нашу кровь! Целое поколение аристократии и рыцарей было уничтожено в один день. Что стало с гордой, величественной Францией? Что стало с империей Карла Великого? Что стало с наследниками Меровингов? Какую силу имела империя франков тогда! После падения Рима мы были политическим и духовным центром всего Старого Света на протяжении сотен лет. А теперь я подошел к моей мечте. Вы правы. Меня интересует нечто большее, нежели работа в области национального самосознания Франции. Я не хочу бросить свою страну в огромный плавильный котел общих взглядов и превратить ее в бесформенную, бессмысленную кашу. Мне хочется напомнить Франции о ее корнях и добиться того, чтобы она заняла свое место, дарованное ей Богом.