Журнал `Юность`, 1974-7 - журнал Юность

О. КОЧАКИДЗЕ. По-разному.

А. СЛОВИНСКИЙ. К сожалению, его не бывает. Неплохо было бы его иметь, чтобы смотреть и самому играть в футбол, ездить в разные города и страны, танцевать с красивыми женщинами, рисовать их и вообще рисовать просто так, без заказа.

Ю. ЧИКВАИДЗЕ. Слушаю музыку, играю сам, читаю, встречаюсь с друзьями, смотрю телевизор. Иногда чиню мебель, водопроводные краны и вставляю выбитые стекла (для дома, для семьи).

О скромном Юрином «играю сам» можно бы немало написать. Он хорошо «играет сам» на фортепьяно. Настолько хорошо, что люди специально приходят его слушать, вообще двери их гостеприимного дома днем и ночью готовы распахнуться перед друзьями.

Но вернемся к вопросам и ответам. Остался один, последний.

6. Как случилось, что вы стали художником?

О. КОЧАКИДЗЕ. Видно, так было надо.

А. СЛОВИНСКИЙ. Как говорится, с детства мечта. И, наверное, потому поступил на архитектурный факультет, так как был преисполнен столь великим благоговением и трепетом перед высоким званием «художник», что испугался. Лишь потом, поняв, что среди них не все гении, можно быть и простым художником, перешел от архитекторов в цех художников, где и пребываю…

(Как-то в разговоре со мной Алик сказал еще определеннее: когда я понял, что моя мечта о карьере пожарника не осуществится, было мне тогда 6 или 7 лет, я уже знал, что стану художником. Мама почувствовала мое влечение и много со мной рисовала.)

Ю. ЧИКВАИДЗЕ. Много рисовал с детства. Родители поддержали мое увлечение. В десять лет уже был уверен, что стану художником. Перед вступительным экзаменом испугался и подал документы на архитектурный факультет. Я быстро понял, что совершил ошибку. Олег и Алик помогли мне исправить ее.

Ответы я перечитала несколько раз. И как бы в шутку и наспех ни были они написаны, в них ясно просматривается и натура каждого и, главное, духовная, нравственная и эстетическая общность взглядов художников…

Я пишу и вижу всех троих. И боюсь их суда. Они истинно скромны и не терпят громких слов. Им не нужен панегирик. Но панегирика и нет. Мне только хочется добавить штрих к их портрету, точнее, к эскизу. Один из художников был болен. Тяжело. Он перенес операцию на сердце. Оперировали его в Москве. Долго, пока он не мог работать, друзья работали вдвоем. И везде — в театральных афишах и на титульных листах книг — стояли три имени. Они не любят об этом говорить, это я узнала от их близких. Я не вижу в их поступке ничего удивительного. Поступок как поступок, норма человеческого общения, соблюдение закона дружбы, и он для них свят. Только об этом я и хотела сказать.

Когда-то в начале пути художники объявили среди друзей конкурс на псевдоним, предлагая заманчивые награды победителю. Но требовательное трио так и не назвало победителя и осталось при всех трех своих именах. Длинно, конечно. Еще в театральной программе куда ни шло, а вот, когда на одной небольшой детской книжке стоят три имени… Длинно и корреспондентам неудобно. А с другой стороны, я с удовольствием полностью напишу все три имени этих интересных, вдумчивых мастеров, безусловно, талантливых: Олег Кочакидзе, Александр Словинский, Юрий Чикваидзе. Их имена уже давно стоят рядом с именами самых интересных театральных художников, которыми вообще так богата Грузия.

Ю. Смелков

Взгляд со стороны

Когда они пишут о будущем, — это мне неинтересно. Когда о настоящем, — более или менее…

— (Из разговора с принципиальным противником фантастики.)

Рисунки К. БОРИСОВА.

После этой реплики я попытался объяснить моему собеседнику, что о будущем фантасты, в сущности, пишут очень редко. Точнее — что они придумывают будущее именно для того, чтобы сказать о настоящем. Потому что любая литература — если это хорошая литература — говорит прежде всего о своем времени, его людях, его проблемах. В том числе литература о прошлом (исторический роман) и о будущем (фантастика). Что мешает нам признать, скажем, вольтеровского «Микромегаса» фантастической повестью? Ненаучность? Как сказать! По росту Микромегаса Вольтер вычисляет окружность его планеты, и вообще все арифметические расчеты там вполне верны. Не описан способ, с помощью которого Микромегас путешествует в космосе? Так в современной фантастике этим способам тоже уделяется уж очень небольшое внимание: космические корабли, свертывающие пространство или летящие почти с околосветовой скоростью, приняты фантастами за данность, так что достаточно простого упоминания о всей этой технике (равно как и о всевозможных роботах).

Тут другой вопрос: для чего Вольтеру понадобился Микромегас (а Свифту — лилипуты, великаны и гуигнгнмы)? Для того же, для чего Архимеду нужна была точка опоры, — чтобы повернуть земной шар, она ведь тоже должна была находиться вне его. Взгляд «извне» на человечество — чтобы оценить его с точки зрения законов разума, взгляд со стороны — такую возможность давали писателям XVIII века придуманные ими фантастические герои. Точка зрения — это очень важно для художника, для искусства: когда Толстой описывает Бородинское сражение через восприятие Пьера Безухова, в сражении не участвующего, именно гениальный выбор точки зрения позволяет писателю сказать о войне так, как никто до него не говорил. В современной фантастике путешествия во времени и в космосе, инопланетные цивилизации и контакт с ними постепенно приобретают художественную функцию «наблюдательного пункта», с которого можно увидеть то, чего с поверхности Земли порой и не заметишь. Поэтому один из главных ее художественных маршрутов: Земля — Космос — Земля. Или: Настоящее — Будущее — Настоящее; взгляд со стороны — из времени или из пространства.

Может быть, если бы Михаил Булгаков писал «Мастера и Маргариту» в наши дни, он заменил бы Воланда и его свиту пришельцами из космоса, посланцами некой высокоразвитой цивилизации: они в современной фантастике порой ведут себя очень похоже на булгаковских героев. В недавно завершенной 25-томной «Библиотеке современной фантастики» мы находим имена Кобо Абэ, Уильяма Сарояна, Владимира Тендрякова, Вадима Шефнера — писателей очень разных, но одинаково не склонных к оторванному от нашего времени фантазированию. Недавно вышла в свет фантастическая повесть такого «земного» писателя, как Сергей Залыгин. Все это я говорю к тому, что между фантастикой и «обычной» литературой обнаруживается все больше точек соприкосновения: последняя все чаще берет на вооружение главный художественный прием фантастики— фантастическое допущение. А фантастика, в свою очередь, все интенсивнее использует этот прием не с популяризаторскими, но с художественными, «человековедческими» целями.

Фантастика серьезно изменилась на глазах нынешнего читательского поколения. Еще продолжают говорить по инерции «фантастика и приключения», еще выходит в одном из издательств серия «Путешествия, приключения, фантастика», но именно по инерции. «Алый парус» — адресованная школьникам полоса «Комсомольской правды» — опубликовал небольшую анкету для выяснения, кого читают и что ищут в фантастике подростки. Ответы были такие:

«Фантастика меня интересует в основном не как литература, изображающая будущее, а как литература, показывающая раскрытие характера человека под действием необычных событий».

«В научной фантастике меня прежде всего интересуют проблемы нравственного роста человеческой личности и научно-технического прогресса».

«А привлекло меня к фантастике не что-то сверхчеловеческое и не сверхчеловеки, а самые обыкновенные человеческие отношения».

То есть, как сказал один из отвечавших на анкету школьников, «приключения духа захватывают больше, чем приключения тела». Конечно, было бы преувеличением считать, что так понимают фантастику все подростки, однако примечательно, что приведенные здесь ответы принадлежат именно подросткам, школьникам, о которых иные и сейчас думают, что им подавай только сюжет позабористее. Оказывается, нет, и, пожалуй, именно фантастика приучает видеть за сюжетом мысль, смысл.

Еще не так давно большинство фантастических романов и повестей почти полностью подчинялось канонам приключенческой литературы. Действие происходило в космосе, в будущем или в чуточку видоизмененном настоящем, однако и то, и другое, и третье играло в сюжетостроении примерно такую же роль, как в приключенческом романе — джунгли, далекие острова или какая-либо страна в пятнадцатом или шестнадцатом веке. Точно так же пришельцев из космоса можно было уподобить кровожадным дикарям или, наоборот, могучим заступникам благородных героев. Примерно так сделаны, скажем, романы братьев Стругацких «Трудно быть богом» и «Обитаемый остров» — в обоих люди коммунистической Земли попадают на другие планеты (на одной — что-то вроде нашего средневековья, на другой — технократическая диктатура фашистского типа) и мужественно сражаются с косностью и духовной отсталостью, утверждая высокие гуманистические идеалы.