Опасные связи. Зима красоты - Шодерло Лакло

Нет, я не могу больше так жить, я должен вас увидеть, это необходимо, хоть на один миг. Вставая ото сна, я говорю: «Я ее не увижу». Ложусь и думаю: «Я ее не видел». Дни мои такие долгие, и нет в них ни одного отрадного мгновения. Все — только лишения, сожаления, отчаяние. И все эти горестные слова оттуда, откуда я ожидал радостей. Добавьте к этим смертельным мукам тревогу о том, как мучитесь вы, и вы получите представление о моем душевном состоянии. Я думаю о вас беспрерывно и никогда не думаю без смятения. Если я представляю себе вас удрученной, несчастной, — я страдаю от ваших горестей, а если вижу вас спокойной и утешившейся — мое страдание усиливается. Всегда и всюду я несчастен. Ах, не так было, когда вы находились там, где живу я. Все тогда было утехой. Уверенность, что я увижу вас, украшала даже часы разлуки. Время этой разлуки самим своим движением приближало меня к вам. То, как я его проводил, всегда было связано с вами. Если я выполнял какие-то обязанности, это делало меня более достойным вас; если я упражнял какие-либо свои дарования, то в надежде больше выиграть в ваших глазах. Даже когда светские развлечения уносили меня от вас, я не был разлучен с вами. В театре я старался угадать, что могло бы вам понравиться, концерт напоминал мне о вашем таланте и о наших столь сладостных занятиях музыкой. В светском кругу и на прогулках я старался уловить в женщинах малейшее сходство с вами. Я сравнивал вас со всеми, и всегда вы имели преимущество. Каждое мгновение дня отмечалось новой данью восхищения перед вами, и каждый вечер приносил я эту дань к вашим ногам.

А теперь что мне остается? Мучительные сожаления, вечные лишения и слабая надежда, которую уменьшает молчание Вальмона и превращает в тревогу ваше. Всего десять лье разделяют нас, и это расстояние, которое так легко пройти, для меня одного становится непреодолимым препятствием! А когда я молю моего друга и мою возлюбленную помочь мне осилить его, оба они холодны и спокойны. Они не только не помогают мне, они даже не отвечают.

Что же сталось с деятельной дружбой Вальмона? А главное, что сталось с вашими столь нежными чувствами, которые помогали вам так искусно находить способы ежедневно видеться друг с другом? Иногда, помнится мне, продолжая стремиться к этому, я принужден бывал жертвовать своим желанием ради каких-либо иных соображений или обязанностей. Что вы тогда мне говорили? Какие только предлоги не выставляли вы против моих доводов! И припомните, моя Сесиль, всегда мои доводы уступали вашим желаниям. Я не ставлю себе этого в заслугу: у меня даже нет той заслуги, что я чем-то жертвовал. Ведь я горел желанием дать вам то, чего вы добивались. Но теперь моя очередь просить. И в чем моя просьба? Увидеть вас хоть на миг, повторить вам и услышать от вас клятву вечной любви. Разве ваше счастье, как и мое, теперь уже не в этом? Я отталкиваю эту приводящую в отчаяние мысль — она была бы последней каплей моих страданий. Вы любите меня, вы будете любить меня всегда — я верю в это, я убежден в этом, я не хочу когда-либо усомниться. Но положение мое ужасно, и я не смогу его дольше переносить. Прощайте, Сесиль.

Париж, 18 сентября 17…

Письмо 81 От маркизы де Мертей к виконту де Вальмону

Как мне жалки все ваши опасения! Как доказывают они мое превосходство над вами! А вы еще хотите учить меня, руководить мною! Ах, бедненький Вальмон, как вам еще далеко до меня! Нет, даже всей гордыни, свойственной вашему полу, недостаточно, чтобы заполнить разделяющую нас пропасть. Вы не сумели осуществить моих замыслов — и потому считаете их невыполнимыми! Существо слабое и полное гордыни, тебе ли подобает рассчитывать, какие у меня средства, и судить о моих возможностях! Говоря по правде, виконт, советы ваши меня раздражили, и я не могу этого от вас скрыть. Пусть для того, чтобы замаскировать свою невероятную неловкость в отношениях с вашей президентшей, вы изображаете как победу то, что вам удалось на минуту смутить застенчивую и любящую вас женщину — ничего не могу против этого возразить; что вы добились от нее взгляда, одного только взгляда, — я усмехаюсь и спускаю вам это. Пусть, невольно сознавая, как ничтожно ваше поведение, вы рассчитываете отвлечь от него мое внимание, похваляясь передо мною своими необычайными усилиями сблизить двух детей, которые просто горят жаждой свидеться и, к слову сказать, одной мне обязаны пылом своего желания, — готова и на это согласиться. Пусть, наконец, опираясь на эти блистательные деяния, вы наставительным тоном заявляете мне: «Лучше употреблять время на осуществление своих планов, чем на разговоры о них», — это тщеславие мне не вредит, и я вам его прощаю. Но чтобы вы могли думать, будто я нуждаюсь в вашем благоразумии, будто я собьюсь с верного пути, если не стану внимать вашим советам, что я должна жертвовать им удовольствием, причудой, — ну, знаете, виконт, вы уж чересчур возгордились доверием, которое мне благоугодно к вам питать.

Что совершили вы такого, чего бы я тысячу раз не превзошла? Вы соблазнили и даже погубили множество женщин. Но трудно ли давалась вам победа? Какие препятствия вы преодолевали? В чем заслуга, которая действительно была бы вашей? Красивая внешность — дар случая; изящные манеры, которые почти всегда приобретаешь опытом; несомненный ум, но такой, который в случае нужды можно подменить краснобайством; довольно похвальная дерзость, но ей вы, может быть, обязаны легкости, с которой одержали свои первые успехи. Если не ошибаюсь, то вот и все, чем вы можете похвалиться. Ибо что до славы, которую вам удалось стяжать, то, полагаю, вы не станете требовать, чтобы я высоко оценила умение поднимать шум или им пользоваться.

Что же касается осторожности, проницательности, то о себе я уже не говорю, но у какой другой женщины их не окажется больше, чем у вас? Да что говорить: ваша президентша делает с вами что хочет — как с ребенком.

Поверьте мне, виконт, редко приобретаешь те качества, без которых можешь обойтись. Сражаясь без риска, вы и действовать будете без предосторожностей. Для вас, мужчин, поражение — всего-навсего отсутствие успеха. В этой, столь неравной, игре мы выигрываем, если ничего не теряем, а вы теряете, если ничего не выиграли. Даже признай я за вами те же таланты, которыми обладаем мы, насколько мы все же будем превосходить вас хотя бы потому, что вынуждены беспрерывно прибегать к их помощи?

Предположим — соглашаюсь на это, — что вы должны применять для победы над нами такую же ловкость, какую мы проявляем, обороняясь или даже уступая, — признайте, по крайней мере, что, достигнув успеха, вы уже в ней не нуждаетесь. Поглощенные исключительно своим новым увлечением, вы отдаетесь ему без удержу, без опасений; но для вас не имеет значения, долго ли оно продлится.

И правда ведь, только вам дано вязать и разрешать по своему усмотрению эти — выражаясь языком любви — взаимные узы. И мы еще счастливы, если вы, в непостоянстве своем предпочитая тайну огласке, удовлетворяетесь унизительным забвением и из вчерашнего кумира не делаете на следующий день жертву! Но если несчастная женщина первой ощутит тяжесть цепей, каким только опасностям не подвергается она, когда пробует сбросить их или хотя бы немного облегчить? Лишь с трепетом пытается она отдалить от себя человека, которого ее сердце уже резко отталкивает. А если он упорно не желает уходить, ей приходится из страха давать ему то, что она отдавала по любви:

Объятья открывать, когда закрыто сердце.

Ее благоразумию приходится со всевозможными ухищрениями распутывать узы, которые вы попросту порвали бы. Она во власти своего врага и ничего поделать не может, если у него нет великодушия. А как рассчитывать на великодушие? Ведь если порою считается похвальным, когда оно есть, то никого не осуждают за его отсутствие.

Вы, разумеется, не станете оспаривать эти истины, настолько очевидные, что они стали уже общим местом. И если тем не менее вы были свидетелем того, как я, пользуясь обстоятельствами и мнениями людей, делала этих столь грозных мужчин игрушкой своих причуд или прихотей, лишая одних воли, а других возможности вредить мне, если я, повинуясь изменчивости своих вкусов, умела то включать в число своих поклонников, то далеко отталкивать от себя Тиранов свергнутых, что сделались рабами[26]*, — если среди этих частых перемен добрая слава моя оставалась не-поколебленной, не пришли ли вы к выводу, что, созданная для того, чтобы мстить за свой пол и порабощать ваш, я сумела изобрести и средства, до меня неизвестные?

Ах, приберегите же ваши советы и опасения для тех женщин, которые свое сумасбродство выдают за чувство, у которых воображение столь необузданно, что начинаешь думать, будто природа поместила им чувства в голову. Никогда ни о чем не размышляя, они смешивают любовника и любовь, в безумном своем заблуждении воображают, будто лишь тот, с кем они искали наслаждения, и есть единственный, от кого оно может исходить, и как суеверные дикарки питают к жрецу благоговение и веру, которых достойно лишь само божество.