Кровное дело шевалье - Мишель Зевако

Астролог отрицательно покачал головой.

— Ваше величество, — ответил на мой вопрос духовник, — король утверждает, что от вас пахнет смертью.

Руджьери содрогнулся и побелел.

— От меня пахло смертью! — воскликнула Екатерина, откидываясь на спинку кресла. — Я, видишь ли, несла смерть всем тем, кто был рядом со мной. И самое ужасное, Рене, что Генрих, похоже, не ошибался… Послушавшись своих друзей, он не стал разводиться… Этого не желала даже Диана де Пуатье: она жалела меня… Как ненавистна мне была ее жалость! Когда по требованию церковных иерархов Генриху пришлось делить со мной ложе, у нас наконец появились дети. Боже мой, Рене! Горькая доля была суждена моим сыновьям! Франциск едва дожил до двадцати лет, лишь год просидев на троне. Его свела в могилу какая-то загадочная ушная хворь. Но Амбруаз Паре, прославленный врач, признался мне, что мой старший сын просто сгнил заживо.

Екатерина на миг прервала свою речь; на лбу королевы появилась скорбная морщина.

— А Карл… Его терзают эти ужасные припадки, и мне кажется порой, что скоро он лишится рассудка. Да, разум Карла сгниет, как сгнило когда-то тело Франциска. А мой младший сын, герцог Алансонский… На его уродливом лице тоже лежит роковая печать… И наконец, Генрих, герцог Анжуйский… — когда королева заговорила о своем любимце, взор ее просветлел. — С виду он здоров, но мне-то известно, как слаб его ум. Генрих — большой ребенок, любая попытка хоть чуть-чуть напрячь мозги непомерно тяжела для него.

Итак, Франциск мертв, Карл не долго протянет, корону скоро унаследует Генрих, но для него это непосильное бремя, оно может раздавить моего сына. Вот и получается, что я обязана быть сильной, чтобы править этой страной, пока Генрих будет предаваться утехам.

Я буду царствовать, наконец-то я буду царствовать! Мне не нужны будут Гизы, Колиньи, Монморанси, что дерутся сегодня за власть. Подумать только, Рене, однажды Гиз обнаглел настолько, что прихватил с собой ключи от королевского дворца! Как тебе нравится: я едва не стала пленницей в собственном доме! А этот проклятый Колиньи… спит и видит, чтобы вместо Валуа на трон взошли Бурбоны! Как много их, моих врагов, безнаказанно оскорблявших меня, когда я была слаба и одинока! Но я защищу своего сына, я зубами и когтями проложу ему дорогу…

— Которому из ваших детей? — холодно спросил Руджьери.

— Генриху, будущему королю Франции. Только он любит и понимает меня, а Карл, несчастное дитя, завидует ему! Дошло до того, что король отказался пожаловать герцогу Анжуйскому звание коннетабля! Но я люблю Генриха больше всех! Ведь женщина испытывает настоящие материнские чувства только к тому ребенку, которого обожает и умом, и сердцем.

— Однако у вас есть еще один сын, моя королева, хотя вы никогда не рассказывали мне о нем.

Екатерина побледнела, ее зрачки расширились; она пронзила астролога суровым взглядом.

— Похоже, ты сошел с ума… Приди в себя и запомни, что я больше не желаю слышать ничего подобного.

— Но мне нужно поговорить с тобой! — вскричал Руджьери.

В смущении потупив взор, он продолжал настаивать:

— Не беспокойтесь, моя королева, никто не сможет нас услышать. Я все предусмотрел, кроме нас, здесь нет ни одной живой души… Заверяю вас — я обратился к звездам, и они открыли мне правду.

Екатерина содрогнулась. Эта женщина не колеблясь совершала самые страшные злодеяния, но трепетала перед карой, которую могли обрушить на ее голову небеса. Теперь флорентиец уже не сомневался: королева внимательно выслушает его.

— Итак, Екатерина, совесть не мучает вас. Вы даже не вспоминаете о том вашем сыне… А я вот постоянно думаю о нем. Каждую ночь меня преследуют кошмарные видения. Лишь я закрою глаза, Екатерина, как одна и та же жуткая картина встает передо мной. Я вижу мужчину, который, крадучись, выскальзывает ночью из дворца, где женщина, его возлюбленная, только что родила ребенка… Но она не пожелала внять мольбам его отца, она уже давно все обдумала и приняла решение, и вот ее любовник выбирается на улицу, он что-то прижимает к груди, прикрывая свою ношу широким плащом… Это младенец… Он громко плачет, словно умоляя пощадить его… Но слезы несчастного малыша напрасны, ибо его отец впервые в жизни струсил… Он испугался женщины! И вот он кладет крошку на ступеньки храма и скрывается во мраке ночи!

Застыв, как статуя, Екатерина хрипло пробормотала:

— Ты забыл одну деталь… Важную деталь, Рене!

— Нет, Екатерина, не забыл! Если бы я мог забыть!.. Перед тем, как вынести младенца из дворца, я влил ему в ротик немного мутной жидкости… Вы имеете в виду именно это?

— Разумеется! Ты отравил малыша, и месяца через два он умер… Ты был решителен и смел, Рене, и я не жалею о том, что любила тебя. Недрогнувшей рукой ты уничтожил живое доказательство супружеской неверности королевы… Но зачем бередить старые раны? Да, я любила тебя! Ты вошел в мою жизнь тогда, когда король, мой муж, принуждал меня улыбаться его любовнице, когда весь двор отвернулся от меня и встречал каждое мое слово враждебным молчанием. Даже слуги исполняли мои приказы лишь с разрешения Дианы де Пуатье. Меня оскорбляли и презирали, ненависть и горечь переполняли мою душу. И только в твоих глазах я заметила сострадание… Нас тянуло друг к другу… Целыми днями мы говорили о Флоренции, а ночами ты посвящал меня в тайны звезд. Благодаря тебе я стала немного разбираться в великом искусстве звездочетов-предсказателей. Но главное — ты открыл мне тайны семейства Борджиа. Именно ты, Рене, объяснил мне, что такое aqua tofana. Я постигла науку, которая уравнивает человека с Богом, ибо позволяет в любую минуту прерывать жизни других людей. Я научилась хранить яд в перстне, научилась превращать в смертельное оружие цветы, страницы книги и даже поцелуи любовницы. И тогда мне, наконец, улыбнулось счастье… Это твоя заслуга, Рене, но и ты получил достойную награду: стал возлюбленным королевы.

А я теперь — истинная королева! Стоит мне пошевелить пальцем, и любой мой недруг будет стерт с лица земли. Совсем скоро моя власть станет безграничной, и передо мной будет трепетать весь мир… А ты вдруг тянешь меня назад, в прошлое… Но прошлое не воскресить, Рене. Нет, меня интересует лишь будущее. С чего бы мне вспоминать о том ребенке? Он появился — и исчез. Думаю, его подобрала какая-нибудь добросердечная парижанка. Не забывай, что ты дал ему яд, так что месяца через два мальчишка, видимо, отправился к праотцам, хотя ему лучше бы было вообще не появляться на свет.

Руджьери схватил руку королевы и нервно сжал ее пальцы:

— А что если я просчитался? Что если доза оказалась несмертельной или случилось чудо, и наш сын остался в живых?