Державин - Александр Западнов

Взятки стали настолько привычным явлением, что ни один сотрудник государственного аппарата не мог считать себя свободным от подозрений. «Брали» действительно все, и, только «дав», можно было рассчитывать на решение дела. Жена товарища костромского воеводы Анна Ватазина, хлопотавшая о присвоении мужу звания коллежского асессора, прошла несколько инстанций и, получив отказ — видимо, по причине собственной скупости, — обратилась к императрице. «Умились, матушка, надо мной, сиротою, — писала она, — прикажи указом, а я подведу вашему императорскому величеству лучших собак четыре: Еполит да Жульку, Женету, Маркиза». Крупным кушем императрицу удивить просительнице было нельзя, а вот собаки могли и понравиться.

Екатерина знала о том, как процветают взятки в стране, и находила это естественным. Когда по делу Сутерланда на Державина пало несправедливое подозрение во взятке пятнадцати тысяч рублей и он, до предела оскорбленный, принялся собирать документальные доказательства своей непричастности и просил расследовать клевету, Екатерина с неудовольствием сказала:

— Ну что следовать? Ведь это и везде водится.

Неопытный царедворец, Державин не понимал, почему приближенные императрицы и она сама недовольны тем, что он раскрыл взяточничество в военной коллегии. Там, с ведома президента графа Н. И. Салтыкова, малолетки и недоросли производились в обер-офицерские чины, а заслуженные унтер-офицеры и казаки обходились.

Его удивила ярость президента Академии наук княгини Дашковой, когда он выхлопотал повышение жалованья гениальному изобретателю Кулибину, которому сама Дашкова в этом отказала. Державин принял участие в судьбе академического механика и без особого труда помог ему.

Но больше всего оскорбляло Державина, что императрица покрывала злоупотребления своих приближенных, губернаторов, чиновников. Иногда она делала вид, будто хочет их наказать, но потом заглаживала проступки. Например, когда стало известно, что во Пскове чрезвычайная дороговизна соли, на чем наживаются высшие губернские чиновники, Екатерина приказала Державину проверить жалобы. Сама же она предупредила губернатора. Ревизор из Петербурга приехал и, конечно, увидел, что цены нормальные. Жалобщиков объявили клеветниками.

Постепенно Державин приходил к выводу: Екатерина «царствовала политически, наблюдая свои выгоды или поблажая своим вельможам, дабы по маловажным проступкам или пристрастиям не раздражать их и против себя не поставить». «Она управляла государством и самым правосудием более по политике или своим видам, нежели по святой правде».

И этого Державин простить ей не мог. Напрасно Екатерина ждала от него славословий себе. Похвальные стихи не шли в голову поэту-секретарю. Слишком много он узнал и увидел во дворце, чтобы, не кривя душой, решиться славить «российскую Минерву» Екатерину II. Какая уж там Минерва… И закон, и святая правда повержены к ее ногам.

Молчание Державина становилось неловким. При дворе есть «свой поэт», каждодневно наблюдающий царицу, — почему не слышно его новых песен?

Сослуживец Державина А. В. Храповицкий не раз намекал ему в беседах, что от него ожидают похвальных од. Державин отговаривался делами. Тогда Храповицкий обратился к нему в стихах:

Тебе ль с экстрактами таскаться,Указны выписки крепить?Рожден восторгом вспламенятьсяИ мысли к небу возносить,О Енисее, Лене, ОбиИ тучных тамошных поляхПусть пишет отставной Якоби,Не нам ходить в тех соболях.Оставь при ябеде вдовицу,Судей со взятками оставь;Воспой еще, воспой Фелицу,Хвалы к хвалам ее прибавь.

Стихи требовали ответа. Державин давно уже обдумал его и, не колеблясь, написал Храповицкому резкий отказ. Он не желал получать царские милости за фальшивые оды и хотел до конца служить правосудию.

То как Якобия оставить,Которого весь мир теснит?Как Логинова дать оправить,Который золотом грешит?Богов певецНе будет никогда подлец.Ты сам со временем осудишьМеня за мглистый фимиам;За правду ж чтить меня ты будешь,Она любезна всем векам.

Этой своей правде Державин изменить не пожелал. Екатерина ошиблась в расчете. Ей не удалось сделать из Державина придворного поэта. Он сохранил свою честь и самостоятельность и продолжал молчать. Как пишет Державин в «Записках», несмотря на «дворские хитрости и беспрестанные себе толчки, не собрался с духом и не мог таких ей теплых писать похвал, каковы в оде Фелице и тому подобных сочинениях, которые им описаны не в бытность его еще при дворе: ибо издалека те предметы, которые ему казались божественными и приводили дух его в воспламенение, явились ему, при приближении ко двору, весьма человеческими и даже низкими и недостойными великой Екатерины, то и охладел так его дух, что он почти ничего не мог написать горячим чистым сердцем в похвалу ее».

Но кое-что во дворце он все-таки написал — четверостишие «На птичку»:

Поймали птичку голосистуИ ну сжимать ее рукой;Пищит бедняжка вместо свисту,А ей твердят: «Пой, птичка, пой!»

Трудно было яснее выразиться. Убедившись в том, что большего от Державина не добьешься, Екатерина выпустила его из дворца и отправила заседать в сенат, а перед этим произвела в тайные советники и наградила орденом. Было это в сентябре 1793 года.

Назначив Державина сенатором, Екатерина думала избавиться от хлопот с ним. В сенате заседали старички, люди почтенные, родовитые, имевшие в прошлом заслуги, но больше к серьезному делу не пригодные. Они собирались, слушали чтение судебных дел, не вникая, по глухоте, в их содержание, и выносили приговоры. Делами в сенате вертели бойкие молодцы — обер-прокуроры. За взятку они могли провести любое решение. Споры о наследствах, семейные разделы, имущественные иски хорошо кормили жадную чиновную братию.

Державин был еще не стар — ему исполнилось пятьдесят лет, слышал хорошо, судейские плутни знал и спуску взяточникам давать не собирался. Едва показавшись в сенате, он уже вступил в схватку с обер-секретарями, обер-прокурорами, а вскоре и с самим генерал-прокурором А. Н. Самойловым, заместившим Вяземского, которого разбил паралич. Державин читал докладные записки, экстракты, справки, приговоры и на каждой бумаге делал свои примечания, возвращая делам их законный ход. Он спорил с общим собранием сената и в запальчивости говорил резко, не заботясь о благопристойности выражений.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});