Александр Дюма Великий. Книга 1 - Даниель Циммерман

Он переключается на стихотворное переложение «Заговора Фиеско в Генуе» Шиллера. Действие происходит в Генуе в XVI веке и отражает историю республиканского заговора, Александр сохраняет верность своим идеям. В феврале 1827 года — большие пертурбации в канцелярии герцога Орлеанского: Бец назначен старшим среди служащих, его место — исполнителя поручений — на две тысячи франков получает Эрнест Бассе, оставляя свободным свое место на тысячу восемьсот франков. Александр ходатайствует о получении места перед Ударом и получает согласие: он по-прежнему на хорошем счету. «Пришлось только перейти из канцелярии секретариата в отделение пособий». И вот он уже служит делу социального обеспечения. Не слишком привлекательная должность во внутренней иерархии этого чиновничьего мирка, несмотря на триста франков прибавки, и Мари-Луиза, не без влияния Девиоленов, обеспокоена этим проявлением немилости.

Что касается Александра, то он счастлив. Он только что добился «большей свободы, так как, собирая сведения о несчастных, обратившихся за помощью, я порою проводил целые дни в странствиях из одного в другой конец Парижа». Если ему и удается урвать несколько времени для собственного творчества, то отнюдь не в ущерб познанию чудовищной нищеты простонародного Парижа. Теснота, отсутствие отопления, антисанитарные условия существования, свирепствующий туберкулез, сифилис, алкоголизм, безработица без всяких пособий или же работа по четырнадцать часов в день, и все равно на жалованье нельзя прокормить семью, старость в тридцать лет, дети в лохмотьях, бледные, рахитичные, с раздутыми животами, расшатанными зубами, изнуренные поносами, смертельно пьяные младенцы, которых оглушают алкоголем, чтобы помешать им орать от голода, поскольку абсент стоит дешевле молока.

Какой контраст с шикарными салонами, в которых он бывает по вечерам, — у Лёвенов, у Арно, а с недавних пор — и у художника Летьера, «старого друга моего отца, к которому мы [с Мари-Луизой] совершенно наугад отправились однажды нанести визит». Летьер, которому Генерал нередко служил моделью, принял их с распростертыми объятиями и пригласил ужинать по четвергам. «Последнее предложение доставило нам большое удовольствие. Открою тайну! Мы все еще пребывали в ситуации, когда ужин вне дома приносил существенную экономию средств».

В салоне у Летьера бывают преимущественно прежние бонапартистские знаменитости — Гойе, возглавлявший Директорию, академик Андрьё, доктор Деженет, «старый распутник, очень остроумный и страшно циничный», Ларе, другой врач, художник Реньо. Над этими доблестными стариками царила мадемуазель д’Эрвийи, будущая супруга доктора Ганнемана, изобретателя гомеопатии. И хотя мадемуазель д’Эрвийи была высокой и стройной блондинкой, Александр не торопился вступить в соперничество на этом поприще с Летьером, любовницей которого она была, так как красавица не испытывала ничего, кроме презрения, к бедным молодым людям, «то был холодный ум и сухое сердце при исключительной целеустремленности», и, стало быть, был зелен виноград.

Прошагать весь день по Парижу, чтобы заполнить анкеты на дому, вернуться в канцелярию, чтобы переписать их начисто, поскольку Александр отнюдь не легкомысленно относится к нищете других, два вечера в неделю по-прежнему посвящать «портфелю» в Пале-Рояле, бывать в салонах, где он принят, интриговать, чтобы быть принятым в другие, еще закрытые для него, поддерживать отношения с друзьями, завязывать полезные знакомства и превращать их в дружбу, если позволяют финансы, как можно чаще посещать театры, готовить новые номера «Психеи», — только могучее здоровье позволяет Александру при всем при этом уделять время чтению и писанию.

Он решил вложить капитал в театр и занимается этим, продолжая работать над «Фиеско» и пытаясь, впрочем, безрезультатно, вернуться вместе с Сулье к работе над «Шотландскими пуританами». Параллельно он продолжает свое драматургическое воспитание, выискивая у великих секрет их бессмертия: «Я взял одного за другим гениев, имена которым — Шекспир, Мольер, Корнель, Кальдерон, Гёте и Шиллер; как трупы на камнях амфитеатра, я разложил их произведения, и ночами напролет со скальпелем в руках я проникал в самое сердце в поисках источника жизни и секрета кровообращения. И мне открылось, наконец, с помощью какого дивного механизма запускали они в игру нервы и мускулы и каким искусным способом лепили они эту разнообразную плоть, покрывающую костяк, всегда один и тот же». Теперь оставалось лишь неустанно трудиться, чтобы набить руку.

Все реже он пишет у Лауры. Постоянно этот ребенок, пусть и его сын, который путается под ногами, требует внимания и, не получая его, начинает орать, мешая сосредоточиться и провоцируя на крайнюю реакцию. Тот раз, когда Александр позволил себе обойтись с ним грубо, он испытал такой жгучий стыд, что стал приходить сюда лишь ненадолго, принося какой-нибудь гостинец, дыню, например. Только дома он продуктивен, ободряя Мари-Луизу, если ему удается освободить часть дня от социального обеспечения, рассчитывая, что она разбудит его в полночь, если, измученный «портфелем», уставший после спектакля или салона, он приляжет вздремнуть. Она стережет его сон, как прежде, когда они спали на одной кровати, прислушиваясь к его дыханию, улыбаясь, когда ему случается всхрапнуть, он по-прежнему ее маленький мужчина, принадлежащий только ей, верной ему навеки, даже если он и ввязывается в авантюры с гризетками, не имеющие серьезных последствий. В назначенное время она нежно будит его, целует, он открывает глаза, улыбается ей, и она идет спать, оставив его в постели. Ибо он работает лежа и на всю жизнь сохранит «запрокинутый почерк», которым написаны его драмы в ночной тиши при свете свечи. Прямой переход от сна к вымыслу приводит иногда к созданию шедевра.

Перестала выходить «Психея»: подобно многим другим литературным журналам и независимо от того, в какое историческое время они выходят, у нее оказалось больше авторов, чем читателей. Впрочем, через пару лет она возродится на несколько номеров. В апреле 1827 года Карл X и правительство Виллеля попытаются издать «закон любви и справедливости» (sic), касающийся прессы и облагающий непомерным налогом (один франк с экземпляра) каждую напечатанную страничку, будь это даже простое извещение. Вызвавший всеобщий (а не только у оппозиции) крик негодования «закон вандалов»[39] приписывается рассудительному автору «Гения христианства», и палата пэров отказывается утвердить этот проект, который Виллель вынужден был взять обратно восемнадцатого. «И тогда бурная радость охватила Париж; дома, казалось, сами выталкивали своих жителей на улицу; люди подходили друг к другу с веселыми лицами, пожимали руки; типографские рабочие бегали по бульварам с криками «Да здравствует король!», и ветер расправлял складки их белых знамен, а вечером весь город вспыхнул иллюминацией».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});