Священная кровь - Айбек

— Не знаю, — пожал плечами Ярмат. — Может, там, в кишлаке, замуж выдаст, может, сюда привезет. Мне он ничего не говорил. Хозяин, наверное, посоветовал что-нибудь…

Гульнар больше в разговор не вмешивалась. Горе, свалившееся на плечи Юлчи, опечалило и ее. К горлу девушки подступали слезы. Боясь выдать себя, она встала и тихонько вышла во двор. Здесь, одна, она попыталась представить себе идущего в кишлак джигита: гордая голова опущена, в глазах глубокая скорбь, он одиноко шагает по укрытой снегом степи… Вот если бы вместе они шли через холмы и овраги, она делила бы с ним горе, утешала бы, ласкала его.

Послышался голос Ярмата:

— Гульнар, где ты!

— Я здесь! — торопливо откликнулась девушка. Чтобы скрыть слезы, она бросилась на кухню, принялась умываться холодной как лед водой.

Ярмат подошел к двери кухни, предупредил:

— Вся работа теперь на мне одном. Я вернусь поздно. Ты немного погодя пройди в мужскую половину. Надо подмести и прибрать в мих-манхане.

— А там никого нет?

— Кому же там быть? Все разошлись по делам.

— Хорошо, отец.

…Гульнар убрала одну комнату: вынесла во двор одеяла, выбила их: подмела пол, вытерла тряпкой блестящие, отполированные шкафы красного дерева, большие и малые китайские вазы, расставленные по нишам. Затем перешла во вторую. Это были покои самого Мирзы-Каримбая. На сандале лежали оставленные им очки и перламутровые четки. Гульнар положила их на полку, потом открыла окна и принялась подметать пол, то и дело откидывая за спину длинные черные косы.

Неожиданно во дворе послышались чьи-то шаги. Гульнар выглянула в окно: по двору, направляясь к двери михманханы, проходил Мирза-Каримбай. Проворно застегнув камзол на все пуговицы, девушка продолжала мести. А когда Мирза-Каримбай вошел в комнату, посторонилась и, прижавшись к стене, чуть слышно проговорила:

— Ассалям!

— А, девушка-цветок! Ты здесь, моя беленькая?!

Бай приветливо посмотрел на Гульнар, потом прошел в глубь комнаты, добродушно улыбаясь, пояснил:

— Забыл одну вещицу — человек на сохранение оставил. Пришлось вернуться.

Мирза-Каримбай со звоном отпер стоявший в нише тяжелый железный сундук, накрытый сверху паласом, достал что-то, поспешно спрятал в карман и снова запер сундук.

Гульнар, ожидая, когда уйдет хозяин, стояла, по-прежнему прижавшись к стене. Ей было стыдно. С того времени, как умерла старая Лутфиниса, она по приказу матери старалась как можно реже попадаться баю на глаза и сейчас, оставшись с ним наедине, от смущения не знала, куда девать себя.

Бай остановился посреди комнаты, внимательно оглядел девушку.

— Беленькая моя, как же ты плохо одета, а! — заговорил он мягко. — Почему Ярмат мне ничего не сказал, не попросил? А мать как? Она получше одета? Не стыдись, говори прямо, моя беленькая. Почему отворачиваешься? Бой-бой, чего это ты застыдилась? Расскажи, как вы живете, чего у вас не хватает. Если вы мне не будете говорить, то кому же! Я ведь вам — отец родной.

Удивляясь такой заботливости хозяина, девушка стыдливо потупилась.

— Живем мы по-прежнему, — почтительно ответила она. — Сами знаете…

— Мне некогда проверять, дочь моя. Да одному и не усмотреть за всем, — сказал бай, сделав шаг в сторону девушки. — По-прежнему — значит плохо? Ну, а теперь обязательно должны жить хорошо. Отец твой уже сколько лет мне служит. Когда он поступил, ты была еще младенцем, а может быть, и в утробе матери. Не помню, много времени прошло. Отец твой хорошо работал, дочь моя, не буду скрывать. И вот теперь он будет вознагражден за его труды, я выведу вас в люди.

Бай прищурив глаза, снова оглядел девушку с ног до головы, облизнул губы.

Лицо Гульнар горело от стыда, но было неприлично стоять молча, когда хозяин пообещал сделать столько добра семье, и она, не поднимая глаз, сказала тихо:

— Вашей доброты мы не забудем…

Приставив веник к стене, девушка повернулась, принялась было стирать пыль с этажерки, но бай позвал ее:

— Подойди сюда, дочь моя, я тебе покажу кое-что.

Гульнар покраснела еще больше, оглянулась на старика, но не двинулась с места.

Бай снова открыл сундук, достал какой-то узелок. , — Иди сюда! — поманил он рукой и улыбнулся.

Девушка нерешительно подошла. Бай развязал узелок.

— Видишь? Вот это — жемчуг. Это вот — горит — бриллиант. А это — яхонты, изумруды…

На ладонях старика сияли разноцветными огнями драгоценные камни — один красивее и ярче другого.

Девушка невольно залюбовалась:

— Это жемчуг, говорите? Какой чистый! У Нури-апа был такой!

— Все это настоящее, дочь моя! У меня плохих вещей не бывает! — с гордостью заявил Мирза-Каримбай, потом чуть приметно подмигнул и рассмеялся: — Возьми вот это ожерелье, попробуй надень. Все это ведь делается для девушек и женщин. И тебе будет очень к лицу. На, бери, примеряй, — говорил бай и сыпал драгоценности в горсть Гульнар.

Девушка некоторое время любовалась украшениями. Но вдруг вспомнила Юлчи, одиноко шагавшего где-то по снежной степи, и глаза ее затуманились.

— Нет, я не стану надевать, бай-ата. Посмотрела, и довольно. Возьмите. — Она протянула драгоценности Мирзе-Каримбаю.

— Вот глупая! Чего стыдишься? — Старик впился в Гульнар жадным, прилипчивым взглядом слезящихся глаз, потряхивая бородкой, возбужденно говорил: — Ну хорошо, хорошо. Сейчас не надевай… Положи в карман, спрячь, после, дома, наденешь.

— Что? — удивилась девушка.

— Чего ты стесняешься, цветок мой? Это я тебе отдаю. Возьми, спрячь!

Гульнар даже отступила на шаг.

— Нет, не надо! Я никогда такого не носила, бай-ата. — Она взяла веник и, чтобы не пылить, принялась тихонько мести.

Мирза-Каримбай, повторяя: «Твоя воля, дочь моя, твоя воля», — куда-то спрятал драгоценности, затем медленно и неохотно вышел из комнаты.

«Нрав бая, похоже, лучше стал. Раньше он был скупым, нелюдимым, — думала Гульнар, убирая комнаты хозяина. — Отец говорил, что богатство его через край переливается, а что ему делать с ним? Зачем оно ему? Видно, к старости одумался, о добрых делах вспомнил. Хорошо, если он будет добрым к отцу и к Юлчи».

Перед глазами девушки снова засияли драгоценности. Она готова была раскаяться, что ничего не взяла. Но тут в ее сознании зашевелилось какое-то смутное подозрение, иона подумала: «И хорошо сделала, что не взяла. На душе спокойнее».

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

I

Хаким-байбача, в дорогой бобровой шапке и в синем суконном халате, степенно, не глядя по сторонам, возвращался из магазина. На повороте к дому его встретил элликбаши[80] Алимхан.

— Мулла Хакимджан, сделайте такое одолжение, зайдите к нам, — пригласил он приятным, вкрадчивым голосом, легонько пожимая руку байбачи.

Хаким, полагая, что это обычная любезность, ответил:

— Спасибо, Алимхан-ака. Я, пожалуй, пройду домой.

— Нет, мой байбача, — значительно улыбнулся элликбаши, — я хочу сказать вам пару слов по секрету. Пожалуйте, жертвой мне стать за вас.

Хаким-байбача пожал плечом и нехотя последовал за Алимханом. Миновав темный, крытый проход, они по крутой дощатой лестнице поднялись на балахану[81]. Крытая камышом и глиной, балахана снаружи была невзрачной, но внутри оказалась хорошо отделанной. Потолок украшен фресками, правда уже потемневшими от времени, но, видно, исполненными рукой опытного мастера. Ниши — ганчевые[82], по-старинному расположенные клетками одна над другой. Посреди комнаты разостлана новая ярко-красная кошма, подальше, на высоком месте, — уже подержанный чистый ковер. Вокруг сандала — новые одеяла.

Хаким-байбача присел к сандалу и откинулся на услужливо подложенную сзади подушку. Элликбаши осторожно снял тонкий суконный чекмень, повесил на колышек в стене аккуратно свернутую белую чалму. Потом заторопился вниз, в жилую половину дома, за угощением.

Алимхан был щеголеватым, хорошо сохранившимся для своих лет человеком. Ему было уже под шестьдесят, но никто не смог бы дать более пятидесяти. Заметно поседевшая борода его и усы были всегда аккуратно подстрижены, расчесаны, приглажены. Одевался он хорошо и со вкусом. На пальцах — кольца с крупными камнями. Были у него и часы, и, разговаривая с кем-либо, он то и дело поигрывал свешивавшейся на грудь серебряной цепочкой.

Какого-либо определенного дела Алимхан не имел. Одно время он занимался мелкой торговлей, но уже давно забросил ее. Алимхан был из тех людей, которые, не утруждая себя заботами, умеют неплохо устроить жизнь. Хитрый и изворотливый, он был великим мастером во всякого рода темных делах. Взять в долг деньги и присвоить, составить подложный документ и отобрать у какого-нибудь простака землю или двор с постройками — для Алимхана обычное дело.

Особенно развернулся Алимхан с тех пор, как стал элликбаши. В этой должности он бессменно состоял уже двенадцать лет и, несмотря на жалобы бедноты в казыхане и в другие учреждения, неизменно преуспевал в своих мошеннических проделках. И все потому, что он был в близких, почти приятельских отношениях со всеми имамами, улемами, малыми и крупными баями своего квартала, особенно с Мир-зой-Каримбаем.