Салка Валка - Халлдор Лакснесс

Он не успел окончить фразу — за дверью послышалась возня, кто-то приподнял дверную щеколду, и дверь отворилась. В небольшое отверстие просунулась голова, озираясь по сторонам с осторожностью, точно боясь получить неожиданный подзатыльник. Это был Юкки.

— Я уже доехал до Лерура, да вспомнил, что кое-что забыл здесь, — сказал он.

— Что же ты забыл, голова твоя садовая? — спросила Стейнун.

— Да пустяки, — ответил Юкки, не отходя от дверей и готовый в любую минуту улизнуть. — Всего-навсего платье…

Сигурлина в сердцах вытащила из сундука старой Стейнун костюм из красивой материи, единственный праздничный наряд в ее жизни. Сначала она швырнула в Юкки юбку с многочисленными сборками, затем кофту с бархатными манжетами и бархатной вышитой вставкой.

— Только самый отъявленный подлец может забрать подаренную вещь.

— Ну, это уж как кому кажется, — сказал Юкки. Сунув свадебное платье под мышку и пожелав всем спокойной ночи, он ушел.

Глава 20

Путина началась большими убытками. Они ведь всегда сопутствуют лову. Купец Богесен не видел иного выхода, как почти вдвое поднять цены на кофе и сахар, а на некоторые другие товары — даже в три раза. Небо над поселком, покрытое тучами, походило на потемневшее дно кастрюли с остатками каши; Осейри — такое незначительное местечко, что господу богу и в голову не приходило хотя бы ненадолго в течение дня освободить солнце от туч или же ночью зажечь звезды для его обитателей. Но кто поручится, что в других местах лучше? Поглядите, вот Стейнтор опять вернулся домой, а ведь он объехал весь свет. Видно, там ему жилось не лучше. Часто люди ходят за водой, минуя речку. В конце концов, если все хорошенько взвесить, то, может быть, Осейри у Аксларфьорда и есть центр вселенной.

— Я помню те времена, когда одного датчанина-спекулянта соотечественники протащили под килем собственного корабля, — сказал старик Эйольфур. — Уму непостижимо, с чем только не мирятся люди в наши дни.

— Вот за границей — там всех богачей называют ворами и иногда, чтобы досадить им, устраивают забастовки. Забастовщики скорее подставят свою грудь под пули, чем уступят, — заметил Стейнтор.

В этом сезоне Стейнтор нанялся к Богесену. Он рыбачил на паях, правда с малой выгодой для себя, как, впрочем, и его партнеры. Опыт показал: рыбачишь ли ты на паях или за установленную плату — результат всегда одинаково плохой. По вечерам Стейнтор подолгу засиживался на кухне в Марарбуде, дожидаясь, когда Стейнун приготовит кофе. Салка Валка старалась не появляться там. Что-то в глазах Стейнтора пугало ее, хотя совсем по-иному, чем прежде. Она не выносила его взгляда, ей казалось, что она глупеет от него. Сигурлина с согласия дочери купила кусок ситца — расходы занесли на счет Салки — и сшила себе блузку. Руки у нее были ловкие. Председатель женского союза подарила ей старую юбку. Сигурлина собиралась весной пойти на работу — чистить рыбу — и завести свой собственный счет у Богесена. Детские башмачки, привезенные Стейнтором из-за границы для сына, она подвесила в своей спальне к перекладине на потолке. Эти башмачки были единственной красивой вещью в Марарбуде. В сравнении с ними все в доме выглядело жалким, потрепанным. Сейчас никто не мог сказать, какие отношения связывают Стейнтора с матерью его умершего ребенка. Сигурлина интересовалась, не порвались ли его варежки, носки, она стирала их, штопала, делала это с любовью и нежностью. Время от времени она чинила его синие брюки, а иногда сидела и подолгу смотрела на Стейнтора зачарованным взглядом.

— Не знаю, — сказал Стейнтор. — По-моему, рыбы ловить нужно лишь столько, чтобы прокормиться. Я, конечно, не стану отрицать, что человеку нужен и табак, но ведь всем известно, что Богесену достается большая доля, хотя трудится он меньше всех. За границей отбирают почти весь заработок у человека, сдирая с него налоги и разные взносы. Единственная отрада у него в жизни — это выпивка раз или два в месяц после получки. Там никому и в голову не приходит сочинять стихи. Иное дело дома! Хотя, если ты необразован и ничему не обучен, ничего тебе не добиться ни дома, ни за границей.

— Не знаю, что они там делают за границей, — сказал Эйольфур, — но мне хорошо известно, что Йохан Богесен хорошо умеет вести свои дела и дома, и за границей. И не он нуждается в наставлениях, а скорее ты и тебе подобные.

Да, трудно было разобраться, что происходило между прежними возлюбленными. Сошлись они вновь или нет? Самое удивительное было то, что Стейнтор больше не дебоширил, не бил никому окон, а раньше ведь репутация у малого была не из лучших. Казалось, Стейнтор не замечал, что на Сигурлине новая ситцевая блузка, шикарная юбка, великолепно облегающая ее объемистые бока. Она где-то раздобыла себе передник на бретельках из материи с турецким рисунком. Такой фасон теперь был в большой моде. Она изменила прическу и теперь зачесывала волосы так, что впереди был высокий кок. Это придавало лицу выразительность. Под волосы она подкладывала клочок шерсти, и получалось, что кок стоял сам по себе. Но все было напрасно. Шли последние недели поста перед пасхой. Однажды в ненастную погоду, когда рыбаки не вышли в море, Салка Валка возвращалась из школы. День клонился к вечеру. На кухне, кроме Стейнтора, никого не было. Он сидел около печки и дымил трубкой. Девочка хотела было поздороваться, но, увидев, что никого, кроме Стейнтора, нет, решила незаметно проскользнуть к себе на чердак. Но Стейнтор, подставив к двери ногу, преградил ей путь.

— Мне нужно сказать тебе несколько слов, — обратился он к девочке.

— Убери ногу!

— Салка, ты знаешь, я бросил пить, ты довольна этим?

— А мне какое дело, пьяный ты или трезвый.

— У тебя никогда нет для меня доброго слова, Салка. Я бросил пить для того, чтобы искупить свою вину, я хотел встретиться с тобой вновь, чтобы показать тебе, что я могу быть порядочным человеком. Ты не веришь, что у меня есть совесть, или ты думаешь, что все эти годы там, за границей, после того как мы расстались, моя совесть была спокойна? Хочешь, я брошу курить? Я перестану ругаться, если ты захочешь. Я слышал, что ты не любишь, когда люди сквернословят. Ну, что ты скажешь мне, Салка?

Первый раз в жизни Салка Валка осознала, что в бродяге может жить душа ребенка. Должно быть, сейчас в Стейнторе заговорили чувства, давным-давно похороненные в его груди. Девочка слышала, как билось ее сердце. А не заколдован ли он, как те чудовища в сагах, которые потом оказывались принцами? Не скрывается ли за этим грубым, обезображенным оспой лицом другое, нежное, с мечтательными вопрошающими глазами и трогательной улыбкой? Не может ли под маской Стейнтора скрываться образ Арнальдура? Почему это вдруг она подумала об Арнальдуре?

— А мне все равно, что ты будешь делать, — наконец ответила она.

— Салка, как часто этой зимой я искал случая, чтобы спросить тебя, должен ли я читать побольше книг. Говорят, что ты начитанная и хорошо учишься в школе. Ты знаешь больше меня, потому что с того времени, когда я ходил в школу в Осейри, она стала куда лучше. Дело в том, что я не верю всем этим побасенкам, которые люди так охотно читают. Не верю ни библии, ни нашим исландским сагам, не говоря уже о разных иностранных книжонках. Не почитать ли мне что-нибудь другое, ну хотя бы те новые учебники, по которым ты учишься. Скажи, что ты думаешь об этом?

— Я думаю, что прежде всего нужно иметь совесть. Вспомни, как ты обращался с моей матерью. Как ты поступил со мной, это еще ничего. А что ты сделал с ней! Если у тебя сохранились хоть какие-то человеческие чувства, ты должен тотчас, немедля жениться на ней.

— Я все объясню тебе, Салка, — сказал Стейнтор покорно. — Весной, когда я вернулся домой, я твердо решил жениться на ней. Я думал, что ребенок жив. Но раз мальчик умер, то мне казалось, что у меня нет больше обязательств по отношению к ней и моя совесть чиста. Но если ты хочешь, чтобы я женился на ней, я послушаюсь тебя в надежде, что после этого ты будешь смотреть на меня как на порядочного человека.

Девочка тряхнула головой, но ничего не ответила.

— Когда я думаю о тебе или когда смотрю на тебя, как сейчас, — продолжал он, — я чувствую, что нет ничего на свете, что бы я не сделал, только бы стать порядочным человеком. Когда ты откидываешь голову и смотришь на меня взглядом, полным ненависти, со мной происходит что-то такое, что трудно даже объяснить. А по ночам, когда мне не спится, я принимаюсь сочинять стихи…

— Ты бы уж молчал о своей проклятой пачкотне, — сказала Салка. — Мне однажды довелось ее слушать.

— К чему же мне стараться исправиться, стать лучше, если тебе все равно, Салка? Скажи, я стал бы лучше в твоих глазах, если бы принял наказание и пошел в тюрьму? Я пойду и добровольно сдамся полиции, если ты этого хочешь, Салка. Хочешь, чтобы я так сделал? Я завтра же напишу нашему судье.