Космическая шкатулка Ирис - Лариса Кольцова

и редки.

– Знаток, – уважительно оценила его осведомлённость бабка, – видать, по столице шастаешь давно. Раз унюхал, как дорогие женщины пахнут. А она вовсе не из вашего нищего городка. Она проездом тут была. По делам уже своим. Какого тут только люда и не перебывало. Не все же жадные как ты. Другие мужчины своим женщинам дарят драгоценные флакончики с ароматами.

– Тебе-то зачем они? Это всё равно, что растрепанную и старую метлу опрыскать. Всё одно кроме пыли и козьего навоза, какой повсюду у твоего дома рассыпан, она цветами уже не заблагоухает.

– Не метла я, а благоуханная Сирень, – отозвалась баба Верба, – а ты колючий репейник – растрёпа!

– Вот уж не ври! – засмеялся он, больше из-за её сравнения себя с сиренью, чем с обозначением его как репейника. Поскольку последнее не было правдой.

– Мы хорошо устроились, – подала голос Ива, боясь, что они нешуточно уже поссорятся. – Чисто и просторно у нас, как и не представишь ты себе, баба Верба. Работа у меня очень интересная, а вот общения нет ни с кем. Не общаются там люди друг с другом вне работы. Да и на работе лишь по делу. Личного контакта, душевного нет ни у кого и ни с кем. В гости никто не ходит, к себе не зовёт. В общественных домах для принятия еды все молчат, друг друга не изучают, – не принято. Из прежних знакомцев не видела никого. Куда их всех выселили – непонятно. Не знаю я и тех, кто живёт рядом. Нет там праздников, нет веселья, хотя и печали я там не видела. Все по виду довольные. Каждая корпорация от другой засекречена. А все вместе от прочего населения закрыты накрепко, кто и чем там занят – неизвестно. Кто «Городом Создателя» управляет – неизвестно.

– Создатель и управляет, раз Город Создателя, – дал свой ответ Капа.

– Какой же Он? Где же Он? – спросила баба Верба.

– Тебе уж точно не покажется. Не жди. Пояснений не даст, пирожки с тобою трескать не сядет.

Баба Верба на своём сидении перевернулась обратно спиной к Иве. Разговор с Капой был ей любопытнее отчего-то, чем рассказы девушки о «Городе Создателей», о котором она ничего не знала. – А хорош ты с виду, не будь так ядрёно-горек. Я бы по молодости точно такому отдалась. Хоть в овраге, хоть в сарае, хоть в кровати своей. Я ох! Какая же охочая девчонка была. Особенно на таких, как ты. У кого в кармане всегда нож для соперников, а в штанах кол торчащий, да не занозистый, а гладкий и горячий, для выбранной девушки припрятан был. Любила, не скрываю. За что и бита была в молодости и родителями за непослушание, и своими ласкунами за неверность. Я очень разборчивая была. С тем, кто не тянул на полное совпадение со мною, я не связывалась надолго, отбраковывала сразу. А как же! Живи потом всю жизнь с тем, кто не способен, войдя в женщину, стать для неё в одном лице всем светом со всеми живущими в нём мужиками.

– И что ж, нашла такого неохватного, что светом в окошке для тебя стал? – Капу явно забавлял разговор вовсе не с простой старухой, как могло показаться сразу. – Тёмная ты и лживая. Не верю я, что ты здешняя. Не видел тебя тут никто прежде. Стоял заброшенный дом без окон, без дверей, как великанский череп безглазый на берегу реки. Чей был, кто жил, неизвестно никому. А тут ты и появилась, как Город возник. Окна, двери поставили, печь установили, ты и возникла как страж переправы. Не видел никто твоего старика, а в том селении за холмами уже давно никого нет. Некого и спросить ни о чём. Умышленно расселяют людей так, чтобы они друг друга теряли навсегда.

Бабе Вербе разговор о «Городе Создателя» сильно не нравился. Она умышленно уводила тему в сторону несколько неприличных шуток, – Для таких, как я была в молодости, это самое правильное мироустройство. Нечего шарить в чужой жизни как в своём кармане. Это положу, то выкину. Это грязное, то ценное. Сам человек знает, что ему дорого, что никчемно. Для тебя, к примеру, богатство – цель, достижение такой цели – смысл, и жизнь в твоём понимании с бедностью не сочетается, она тогда именуется прозябанием. А для меня – любовь была и целью, и смыслом жизни, да и самой жизнью.

– Какая тебе ещё любовь? – если бы не сумрак, можно было бы разглядеть, как пристально Капа всматривается в тёмный лик старухи напротив, не веря своим ушам. Не могла такая нищая и обгрызенная временем корявая кочерыжка говорить о подобных вещах, а она же говорила! И речь её мало походила на речь слаборазвитой селянки.

– А ты вон какой! Не первой юности, конечно, да не старый ничуть. В отличной сохранности, поскольку блюдешь свою наличную фактуру, вот как я свои туфли. Веришь, замуж в них выходила. В сундуке храню, не использую. Так и ты, запечатал свои мужеские силы, свою ярую удаль в своём Храме как во флаконе каком. А ну как протухла давно твоя сила? Выдохлась, не опробованная ни одними женскими устами? Вот ты и опечалился, задумался вдруг. Молодость ушла, зрелость того и гляди пожухнет такой же не использованной по назначению. А на кого глаз кинуть? Кругом темень сплошная, девицы грубые, пошловатые, иные и порченые уже, – не на твой они заказ. А если тонко скроенные, редкие есть, то или схвачены кем-то крепко, или же бедой битые. Ты статный и носатый как коршун на дереве. На всех свысока, на всех каркаешь да гадишь непрестанно.

– А ну! – Капа замахнулся на бабку веслом. – Молчи, похабная ветошь! Никак старый нечистый дух из своих прелых штанов не выветришь, всё грезишь о прошлых грехах.

– Не скрою. Бывает и такое, что с молодой и горячей памятью о былом в обнимку сплю. Грёзы всякому человеку доступны и отрадны. Каким он ни будь старым и никому не нужным. Они всякому не отказывают в своём прикосновении.

– Да от тебя и грёзы, небось, шарахаются, как в твою вонь сунутся. Ты бы хоть убиралась когда в своём доме. Такая непотребная грязь у тебя там, что и пироги твои во рту застрянут.

– Оно и видно, – откликнулась ничуть не испуганная Старая Верба, – как они у тебя в глотке застревали. Глотал, не жуя. Хоть бы девушку постеснялся, а ещё образованный человек. – она тяжело вздохнула и замолчала. Было уже не так весело, как в начале,