Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова

свою гостью, и ее раздражает, почему это Мария Ивановна не может зарезать петушка? Фря какая! Вот если бы она была тоже беременная, как и сама Лебедева, вот тогда было бы все понятно. А каково состояние Марии Ивановны? Не знаю… Она, может быть, и голову решается рубить петуху только затем, чтобы доказать, что она не беременная… А тебе, Риточка, – обращается Тарковский теперь к Тереховой, – нужно, по-моему, вначале еще более испугаться предложению отрубить голову петушку, а потом согласиться на это тоже резче и резче перейти в другое состояние, понимаешь?» (Потом Лариса всегда с негодованием утверждала, что Андрей специально совершенно не работал с ней в этой роли, отдавая все свое внимание Тереховой. Она могла говорить об этом бесконечно.)

Терехова (раздраженно): «Но я не могу резать петуха и поэтому изобразить это тоже не могу!»

Тарковский (растерянно): «Не понял… Рита, но если так обстоит дело, то что мы должны делать? Отменять сцену? Пожалуйста! Отменим! Только об этом мне нужно было раньше сказать и не морочить мне голову… Обед!»

Тарковский резко поворачивается и уходит из павильона. Я семеню за ним, а он, жалуясь мне, объясняет: «Но в этом-то и смысл сцены, что она никогда этого не делала. Если бы она и раньше это делала, то во всем этом не было бы смысла… Ничего не понимаю…» Самое удивительное, что, кажется, он действительно ничего не понимает… в женщинах. А я понимаю, что эти две женщины искали повод высказать друг другу свое раздражение, с удовольствием отыграв его – вот и все! Бедный Андрей!

После перерыва Тарковский с Рербергом разрабатывают предстоящие съемки коридора квартиры Автора. Точка съемки: от входной двери на коридор в ванную. В кадр должно войти зеркало, висящее в коридоре. Андрей хочет, чтобы в этом зеркале отразилась картина, которую для этого следует перевесить на другое место.

Андрей говорит Рербергу:

«Только снизу лицо не будем снимать. Смотреть на человека снизу – это неестественно».

Рерберг (командует осветителям): «Пожалуйста, включите симфонию света по коридору, ванной…»

14 февраля

Сегодня отрабатывают проходы по коридорам квартиры. Андрею не нравится чашка, которая попадает в кадр. Он обращается к Рербергу: «Гоша, ты не возражаешь, если я открою стекло одной книжной полки?» «Не возражаю», – соглашается Рерберг.

Опять что-то не ладится, и Андрей кричит: «Ну, что я просил? Чтобы администрация была на съемках! Чтобы мне помогали! Чтобы был хозяин на площадке! Это невозможно… Мое здоровье мне, в конце концов, дороже, чем эти съемки!»

Не знаю насчет «хозяина», но «хозяйка» в лице Ларисы, как всегда, блистательно отсутствует…

Роль «хозяйки», конечно лишь фигурально выражаясь, принадлежит Ларисе, но она чем дальше, тем больше позволяет себе появляться на площадке, когда ей заблагорассудится, «доверяя» свои функции Маше Чугуновой, которая разрывается, но не всегда успевает работать за себя и «за того парня»… Но «другим» и «посторонним» Лариса не доверяет.

Когда я вошла в декорацию квартиры, выстроенную Двигубским, очень красивую саму по себе, мне показалось, что при всей ее красоте она какая-то неживая и нежилая, слишком большая, не несущая в себе образ старых захламленных московских интеллигентских квартир с запахом книжной пыли, которую мне лично хотелось бы видеть и ощущать в данной сцене.

Теперь и Тарковский жалуется: «Квартира слишком большая… гигантская… неправдоподобная…» Ну вот!

22 февраля

Снимается вечеринка с испанцами в квартире Автора. В следующем кадре – крупный план Алеши, Игната в предыдущем поколении, ставшего теперь отцом. Он наблюдает за пирушкой со стороны. Андрей спрашивает Рерберга: «Гоша? Как будем снимать? На каком фоне? А впрочем, делай как хочешь, а я посмотрю только, нравится мне это или нет. Или ты сам посмотришь?»

Стеклянные двери всех комнат открыты настежь. Андрей постоянно заглядывает в свою толстую тетрадь. Во время работы он с ней не расстается, видимо, что-то сверяет. Смотрим в глазок камеры, которая поставлена, чтобы снимать план, в котором через дверь проглядываются коридор и окно с цветами на подоконнике. В этом кадре должен появиться теперь Игнат. Андрей смеется: «Кажется, что этот кадр снимается во дворце у сказочного царя». Тогда Рерберг хочет передвинуть шкаф с зеркалом, который тоже находится в кадре, чтобы в этом зеркале не отражалось ничего лишнего. Андрей оберегает Рерберга: «Гоша, не двигай один! Коля, где вы все? – И обращаясь к Игнату: – Давай веселее! Веселее-то можешь смотреть? Ведь ты смотришь на Терезу, которая танцует фламенко». Снова глядит в камеру: «Ну, это уже кадр из Бардема. Вот если бы и ты, Гоша, снял с таким светом, то я бы тебя озолотил. – Смеется: – Пообещал режиссер оператору».

Рассаживая на диване Терехову и Анхела (испанца), Андрей жалуется: «Я стал забывать слова. Это просто результат крайнего нервного истощения». А некоторое время спустя, оглядев декорацию, хвалит: «Вот это хороший свет, то есть хорошее отсутствие света. Дать бы такой кадр снять студенту-оператору».

Комментарий Тарковского к моему тексту-интервью

Ознакомившись с папкой отдельных материалов, которые мне отдал Тарковский, и памятуя свои разговоры с ним, я принесла ему на обсуждение следующий приблизительный план будущей книги по темам:

• Мое вступление.

• Вступление Андрея, объясняющее диалогическую форму книги.

• О природе искусства.

• О времени.

• О возникновении кино.

• О поисках специфики кино. Ритм.

• Компоненты, из которых складывается кинообраз.

• Синтетично ли кино.

• Зритель и критика.

• О нравственности, ответственности, искренности. Этика.

Далее я записала в связи с этим планом соображения Тарковского:

«Мое вступление должно объяснить, каким образом будут освещаться проблемы. В главе об искусстве нужно, чтобы стало ясно, что искусство не имеет ничего общего с познанием, но зиждется на стремлении человека к самопознанию. И из этого общего стремления человека к самопознанию развиваются религия, философия, искусство.

Книга получится идеалистичной по всем пунктам, и ее никогда не выпустят!

Искусство – это попытка понять бесконечность. Как и религия, и философия.

Время как философская категория. Проблема времени – одна из самых загадочных и закрытых для человеческого познания. Здесь нужно ввести ассоциацию с литературой, поэзией, живописью и музыкой. Существует как бы настоящее, но оно все время скользит из будущего в прошлое, однако никому не понятно, как это происходит.

Искусство занималось проблемой времени. Пикассо, например. Но более всего временем занималась литература. Кино возникло позднее, и для того главным образом, чтобы осмыслить категорию времени. Новый, важнейший этап развития человечества начнется, по моему убеждению, тогда, когда будет решена проблема времени. Я совершенно убежден, что время обратимо. Время в его действительном значении очень далеко от простого обывательского понимания «что было и что будет». Но человечество, очевидно, еще не скоро научится понимать время в его сути и извлекать из этого практические выводы. Во всяком случае, кино родилось накануне решения этой проблемы или, вернее, накануне ее осознания.

Надо будет уточнить, почему именно в