Эмиграция (июль 2007) - журнал Русская жизнь

И. Д. Ну, это ты в детстве Сэлинджера начитался. На самом деле утки умнее нас и в отличие от нас свободны. Поэтому им лучше знать, откуда они берутся.

Вообще, ауру нашего района в первую очередь создает обилие писательских домов. Поэтому жить здесь всегда считалось более чем престижным. Советская власть в свое время вознесла писателей до небес, назвав их инженерами человеческих душ. Ты только вдумайся: инженеры человеческих душ! Выше только Создатель, Господь Бог. Отсюда такое трепетное отношение к местам, где они селились, - Переделкино, району «Аэропорт».

Помню, когда Мамлеев в девяностые годы вернулся из эмиграции в Москву, он здесь присматривал себе квартиру, ходил с женой Машей по улицам Усиевича, Черняховского, чтобы начать новую жизнь на родине, достойную настоящего писателя. И когда я ему сказал, что купил квартиру возле метро «Аэропорт», он умилился, как мне повезло, что я живу в таком элитарном, а главное - тихом районе.

Почему- то район запомнился ему как «тихий». На самом деле под моим окном сплошной поток машин, потому что улица проходит параллельно Ленинградскому шоссе.

М. С. А я вот часто слышу паровозные гудки. По вечерам они почему-то особенно сильные.

И. Д. Еще бы. Рядом с тобой железнодорожное депо, там давно стоял настоящий паровоз, недавно его полностью отреставрировали и пустили, паровоз и один вагон пятидесятых годов. Он ходит от Рижского вокзала чуть ли не до Нового Иерусалима как раз мимо твоего дома. Сел, взял бутылку, и через сорок пять минут- в Новом Иерусалиме.

Вообще, в шестидесятые годы многие сказали бы, что тебе повезло, что под твоими окнами проходит железная дорога. Один из тогдашних богемных салонов находился возле метро «Войковская» в квартире ювелира Олега Трипольского и его жены художницы Риммы Заневской, первой жены легендарного поэта Генриха Сапгира. Кстати, именно там Юрий Витальевич Мамлеев познакомился со своей нынешней женой Машей, с которой уехал в Америку. Так вот, когда мы собирались «у Римули и Олежка», как мы их называли, то всегда выпивали и беседовали под стук колес, потому что под их окнами проходила железная дорога. Она восхищала наши романтические сердца, потому что железная дорога, как и трамваи, входила в список атрибутов и символов романтики шестидесятников (недаром действие многих литературных, особенно молодежных произведений того времени происходило в поездах, романтически настроенные юноши и девушки ехали строить всякие там Братские ГЭС). Так вот, гости салона постоянно говорили хозяевам: «Как романтично, что ваша жизнь проходит под стук колес».

М. С. Еще я здесь часто по ночам просыпаюсь от цокота копыт под окнами - девушки на лошадях гарцуют. И еще от этого сладковатого сдобного запаха, рядом же хлебозавод.

И. Д. Хлеб, лошади и железная дорога. Вот тебе и полный джентльменский набор русской жизни. А лягушки у тебя на пруду квакают?

М. С. Ну нет.

И. Д. Вот это, между прочим, хуевый признак. Уж лучше бы лягушки квакали, чем утки прилетали. Лягушки очень тонко чувствуют экологию. Кстати, «Аэропорт» упорно возглавляет список самых неблагополучных в экологическом отношении районов Москвы. Почему - непонятно. Ведь, казалось бы, рядом гигантский Тимирязевский парк.

М. С. Тут какие-то странные предприятия притаились. У меня, например, прямо под домом завод, который функционирует по загадочным законам и невесть что производит.

И. Д. А, это завод железобетонных изделий. Но он не особенно вредный, это же не цементный завод. Да и потом, его рано или поздно ликвидируют, всю промзону возле Тимирязевского леса застроят элитными домами - уж слишком престижная территория. И никакой промзоны здесь больше не будет. А вот по-настоящему офигенное преимущество нашего района - конечно же, рынок.

М. С. Он всегда тут был?

И. Д. Конечно. Ленинградский рынок - один из старейших. Например, ко мне на днях приходил Толя Мелихов, фотограф, и я для него сварил нежнейшие телячьи языки. А он гурман, любит поесть, и просто изумился: «Где ты умудрился достать такие свежайшие языки? Я такой роскоши давно в продаже не видел». Я ему говорю, что у нас весь рынок ими завален. А он живет на Плющихе (кстати, в доме, где я родился), там почему-то телячьих языков нет.

Ну где еще можно выйти на пять минут из дома и вернуться со свежайшими телячьими языками всего по сто тридцать рублей за килограмм? Так что наш рынок можно считать градообразующим предприятием. Вокруг него вертится вся жизнь района, на нем встречаются писатели из окрестных домов.

Еще, конечно, наш Тимирязевский парк - настоящий дар природы. Там сейчас проложили длинные экологические тропы, по ним вообще идешь или едешь на велосипеде, как по дремучему лесу. В конце маршрута - неплохая шашлычная. Надышался воздухом - выпил и закусил.

М. С. Там еще полно белок, прямо как в Кенсингтоне.

И. Д. А вот в девяностые годы был период, когда вообще все белки из Москвы исчезли.

М. С. В смысле?

И. Д. Лет десять Москва вообще жила без белок. Была такая теория, что их сожрали вороны. То есть как только рождался бельчонок, он мгновенно становился добычей прожорливых ворон. Но потом что-то в русском космосе изменилось: вроде и ворон меньше не стало, но и белок полно.

М. С. Только здесь, по большому счету, совершенно негде поесть и выпить. Помнишь, ты привел меня в престранное кафе на рынке? Там еще вход был прямо в стене, такое совсем мамлеевское место.

И. Д. К сожалению, его больше нет. Оно было совершенно незаметным, никакой вывески, поэтому там, в полумраке, всегда собиралась очень потаенная публика. Такого плова я больше нигде не ел. Они тушили отдельно рис с луком и морковью, а отдельно баранину. И все подавали на разных блюдах. Но на рынке сейчас бурная реконструкция, строят новый торговый центр, и романтическое кафе снесли вместе со старыми стенами.

Прохожий. Дайте закурить.

И. Д. Да я не курю.

М. С. И ты тоже?

И. Д. Я вообще никогда не курил. Я всегда во всем подражал отцу. И он мне с младенчества внушил неприязнь к курению и курящим людям. Говорил: лучше выпей водки, а курить - это удел плебеев. (Глядя вслед прохожему.) Почему, интересно, современным СМИ вообще перестал быть интересен простой человек? Откуда пошла эта дикая установка, что ньюсмейкерами могут быть только звезды? Когда я работал в «Мегаполис-Экспрессе», мы брали простого человека с какими-то своими тараканами в голове и возвеличивали его до уровня звезды. Например, подходили к человеку, который зарабатывал тем, что стоял с обыкновенной живой крысой на улице. Она вытаскивала из ящика какие-то записки с откровениями. Люди платили по десятке. Так вот я делал с ним интервью на целый разворот. Читалось на одном дыхании. На следующий день он становился городской звездой номер один, не хуже, чем сегодня Ксения Собчак.

Экзотика городской жизни ведь никуда не делась, все по-прежнему кипит и бурлит, цветет и пахнет. Впрочем, сегодня СМИ существуют отдельно от читателя. Такого, кстати, никогда не было, даже при советской власти. СМИ, даже советские, всегда оставались как-то имманентны читательской аудитории. А сейчас вообще непонятно, какая связь между содержанием газеты и читателем. И рассуждать о технологиях повышения каких-то там тиражей - то же самое, что «мечтать о будущем».

Как правильно сказал философ Зиновьев, все будущее давным-давно куплено. Будущее заключается в том, сколько ты своему ребенку оставишь денег. Да и то коридор возможностей, которые он получит за пусть даже неплохие деньги, становится все уже и уже. Ну станет он менеджером высшего звена, вступит в углеводородное сообщество, все равно будущего-то у него нет, и он никогда не испытает тот восторг, когда ветер бьет в лицо, а ты стоишь и все дороги перед тобой открыты.

Сейчас даже за огромные деньги тебе предоставляется достаточно узкий ассортимент выбора, а без денег вообще никакого - разве что стать частью экзотики уличной жизни. Поэтому как у газеты сегодня нет выбора, так и у человека нет выбора. Все зависит от многих абсолютно абсурдных факторов, но только не от чьих-то интеллектуальных усилий. Из жизни полностью исчезла романтика, а творчество заменил креатив, и нам осталось разве что раскладывать пасьянсы из строго определенного набора карт. Наше время принципиально антиромантично, согласись.

Если же говорить о политике, то ей сейчас всерьез можно заниматься только в форме обличения и полного обскурантизма по отношению к тому, что происходит. Ну что ты можешь предложить полезного и продуктивного? И кто тебе позволит что-то осуществить? Трагедия нашего времени именно в полном и окончательном устаканивании: человек попадает в какую-то ячейку, и все, он обречен в этой ячейке существовать всю оставшуюся жизнь. А ведь были времена, когда я заключал пари, что в течение трех дней мы подойдем и поздороваемся за руку хоть с Ельциным. И всегда выигрывал.