У подножия Мтацминды - Рюрик Ивнев

— У меня работа идет довольно медленно, так как я пишу одновременно по–грузински и по–немецки…

Ему было совершенно безразлично, с кем говорить о своих литературных успехах. Про него рассказывали, что однажды, возвращаясь домой с последним ночным трамваем, он умудрился изложить содержание своего романа кондуктору. С ним невозможно было говорить о своих собственных делах. Он слушал, но не слышал, глаза смотрели на собеседника, но не видели его. Порой казалось, что, если во время разговора от него отойти, он не заметит этого и будет продолжать говорить.

Пользуясь тем, что к Атахишвили подошел Абуладзе, Смагин покинул их и отправился осматривать клуб. У входа в общий зал его догнал Везников.

— Я вас ищу. Куда вы пропали?

— Я стоял здесь, разговаривал с Атахишвили.

— А, с Ильей? Славный малый, только немного утомляет своей философией. Но в общем ничего. Несмотря на свой философский ум, любит выпить и не прочь побанковать. Вы, кстати, не будете играть?..

— Играть? — удивился Смагин. — Во что? — Не в серсо же. Разумеется, в железку.

— В железку? Где же вы играете?

— А вы где находитесь? В клубе «Новое искусство»?

— Да вы с луны свалились, что ли? — засмеялся Везников. — Клуб «Новое искусство» — это что?

— Как «что»?

— Да я вижу, вы действительно новичок. Идемте со мной!

С этими словами Везников, взяв под руку Смагина, повел его через общий зал в комнату клуба. Когда Везников открыл дверь, Смагин чуть не вскрикнул от удивления, у него зарябило в глазах.

В густых облаках табачного дыма перед ним плыли картины в золоченых рамах, синий шелк мебели и ярко–зеленое сукно карточных столов. Люди казались каменными изваяниями, застывшими перед причудливым узором карт, рассыпанных на столах. Лакеи скользили между столиками, разнося прохладительные напитки.

— Ну, что, — засмеялся Везников, — теперь убедились воочию? Здесь собран весь денежный мир Тифлиса. Впрочем, не только Тифлиса — всего Кавказа. Вот этот толстяк — нефтяной король Азербайджана или, говоря конкретнее, Баку. Напротив него сидит единственный наследник Манташева, самого крупного армянского миллионера. А вот тот высокий англичанин — видите? — это известный полковник Экскель, скупивший недавно одних бриллиантов на три миллиона золотом. Налево от окна банкует следователь Цицианов, прославившийся своей жестокостью…

— Откуда вы все это знаете?

— Я один из членов этого клуба, — улыбнулся Везников.

— Но ведь это же игорный дом!

— Совершенно верно, но в одной из комнат этого игорного дома происходят ежедневные выступления поэтов, писателей, музыкантов. Выступления, как вы сами знаете, оплачиваются более чем щедро, поэтому нам не приходится заботиться о приискании докладчиков и лекторов… А «Новое искусство» — это как бы идеологическая надстройка над нашим игорным домом.

— Если бы я знал это раньше, я бы никогда не согласился здесь выступать.

— Но ведь вы же не выступали?

— Это все равно. Мое имя стояло на афише, и, кроме того, я получил гонорар.

— Деньги никогда не мешают, а что касается афиш, то уверяю вас, их никто не читает. Да и лекции почти никто не слушает. Они нам нужны только для нашей марки. Вот пойдемте сейчас в «комнату искусств», там должен читать Атахишвили, и вы убедитесь в правильности моих слов.

Они заглянули в «комнату искусств», где действительно никого не было.

— Я так и знал, — сказал Везников. — Мы успеем еще выпить по чашке кофе.

Он повел Смагина какими–то внутренними переходами и лестницами в сад; среди деревьев стояли столики с туго накрахмаленными скатертями и салфетками. В середине сада журчал фонтан. От света цветных фонариков брызги воды походили на мелкие осколки драгоценных камней.

Заняв столик возле фонтана, Везников спросил:

— Разве здесь плохо?.. Почему же вы хотите все это разрушить?

— Я? — удивился Смагин.

— Ну, не вы, а ваши большевики. Смагин недовольно поморщился:

— Не будем говорить об этом.

— Нет, почему, — полушутя–полусерьезно продолжал Везников, — почему не поговорить! Мне хочется перевести вас с вашей ложной дороги на путь истинный. Но прежде всего давайте подкрепимся.

Он приказал официанту принести две чашки кофе и пирожных и вернулся к прерванному разговору.

— На меня напал порыв откровенности. Позвольте поговорить с вами по душам. Ведь вы ничего не потеряете оттого, что я изложу вам некоторые мысли, касающиеся вас…

— Пожалуйста, — нехотя согласился Смагин.

— Ну, так вот: во–первых, не сердитесь на меня. Уверяю вас, что я чувствую к вам настоящее и бескорыстное расположение. Должен сознаться, что этих чувств я давно ни к кому не питал. Жизнь сделала меня холодным и черствым. Но бросим говорить обо мне. Скажите, — спросил он неожиданно, смотря в упор на Смагина, — вы ведь нуждаетесь?

Смагин почувствовал, как кровь горячей волной прихлынула к его щекам.

— Я вас не понимаю!

Глаза Везникова, точно две мыши, быстро пробежали по его поношенному галстуку, воротнику, по пиджаку и брюкам.

— В моем вопросе нет ничего непонятного, тем паче оскорбительного. Ведь большевики вам не платят?

— Послушайте, — рассердился Смагин, — мне это надоело!

— Ну, что за горячность! — воскликнул Везников. — Даю вам честное слово, что я действую в ваших же интересах. Лучшего адвоката, чем я, вы не найдете.

— Я не нуждаюсь в адвокате.

— Нет, нуждаетесь. Именно вы и нуждаетесь в адвокате. Как вы живете? Ваша жизнь состоит из сплошных и нелепых ошибок. Вы приехали в Тифлис, у вас есть знания, опыт, культура, у вас есть имя. Вы могли бы занять здесь хорошее положение. А вы? Что вы делаете? Я бы еще понял вас, если бы вы были настоящим большевиком, но ведь вы не большевик. Вы, — еще раз прошу не сердиться на меня за откровенность, — какая–то серединка наполовинку, сидите между двух стульев. Вы воображаете, что большевики вас ценят. А я уверен, что они смеются над вами. А между тем здешнее общество считает вас большевиком и, естественно, относится к вам подозрительно. Вы рискуете очутиться в еще более тяжелом положении, чем сейчас, попомните мое слово… Ну скажите мне, зачем вы распинаетесь за большевиков? Ведь денег они вам не дают.

— Вы находите, — сухо спросил Смагин, — что выступать за или против какой–нибудь политической системы можно только за деньги?

— Да, нахожу. Каждая партия, каждая группа поддерживает своих членов духовно и материально, в этом нет ничего зазорного…

Видя, какое неблагоприятное впечатление производят его слова на собеседника, Везников объяснился:

— Вы не думайте, что я не уважаю ваших убеждений. Я высказал вам только то, что думал, иначе я не мог поступить. Я не считаю себя непримиримым врагом большевиков, но мне с ними не по пути. Я с большевиками никогда не боролся, а просто уступал им дорогу. Из Советской России я уехал в Грузию. Если, паче чаяния, они ворвутся сюда, я уеду в Константинополь. Хватит места и мне и им. У каждого свои вкусы. Кому нравится грязная клеенка советских столовых, а кому — белоснежная скатерть буржуазных ресторанов. Я выбрал второе. А если я заговорил с вами на эту тему, то только потому, что… я открываю свои карты — вы мне нужны для моих дел и комбинаций. Я от вас ничего не скрывал и не скрываю. Дела мои идут блестяще. За какие–нибудь несколько недель я накрутил здесь больше, чем какой–нибудь умник мог сделать за десять лет. Я не брезгаю ничем. Клуб «Новое искусство», посредничество при продаже нефтеносных земель — мой желудок переварит все. Но мне мало этого… У меня зреют более грандиозные планы, и мне нужны люди. Если бы вы согласились — и вы были бы довольны, и я не прогадал бы. Только для этого надо окончательно порвать с большевистской ориентацией. Вот подумайте… — Очень жаль, что вы потратили впустую столько энергии и красноречия. Смагин встал.

* * *

В «комнате искусств» было человек десять, не более. Смагин не очень удивился такому количеству слушателей. Однако это обстоятельство не мешало Атахишвили читать с таким видом, точно он выступал перед тысячной аудиторией.

Смагин наблюдал за выражением лиц этих, очевидно, совершенно случайных посетителей. У него даже мелькнула мысль, что это служащие клуба, обязанность которых состоит в том, чтобы разыгрывать роль слушателей. Время от времени кто–нибудь поднимался и с напускной озабоченностью исчезал из комнаты. Зато несколько друзей Атахишвили слушали его с таким жадным вниманием, словно от его доклада зависела их судьба.

После окончания чтения какая–то дама поднесла поэту цветы. Он принял их с мягкой улыбкой и, собрав разбросанные листки своего доклада, медленно удалился. Смагин тоже поднялся, вышел на улицу и с наслаждением вдохнул в себя запах осени. Ему не хотелось возвращаться домой, и он пошел бродить по вечернему городу.

Глава XI

Картины, фарфор и марганец

В этот вечер Везников собрал у себя людей, по тем или иным причинам ему нужных: члена Учредительного собрания Грузии Абуладзе, художников Надеждина и Пташкина, Смагина, англичанина из миссии и какого–то никому не известного старомодного чиновника лесного ведомства.