Операция "C-L" - Эдуард Фикер

Я осматриваю купюры и не могу понять, какая же из них фальшивая.

- Так какая же? - спрашиваю я.

- Вот вам лупа, - услужливо предлагает Будинский.

Лупа большая, размером с хорошую тарелку. Но даже через нее не различишь, на какой купюре буква «E» возникла в результате дорисовки буквы «L».

- Эта, - говорю я наконец.

Будинский смотрит на меня с восхищением.

- Как это вы разглядели?

- Я не разглядел, просто на вид она новее.

- Вы на верном пути… Серия «C-E» почти на два года старше. Эта купюра кажется более новой. И она действительно фальшивая. Буква «E» не дорисована, она допечатана. Удивительно точно, и краска того же цвета, которая шла для серии «C-L». Это установлено благодаря спектральному анализу и рентгену. У буквы «E», там, где она совпадает с буквой «L», слой в две краски. Дополнительная линия буквы «E» имеет краску в один слой, то есть как и полагается. Достать точно такую краску невозможно.

- А никто не мог использовать оставшуюся краску?

Будинский кивает.

- Возможно, мог. Практически нельзя создать краску одного и того же оттенка второй раз. Если различие не видно простым глазом, то его покажет спектральный анализ. Вот смотрите. Слабое различие в красках этих двух купюр можно увидеть и так. Никогда не удается достичь полного тождества краски даже в одной серии, ведь все время приходится добавлять свежую краску.

Да, кажется, мы напали на нужный след. И я говорю:

- Будьте любезны, узнайте как можно скорее, какая фирма давала краску для печати номеров серии. Начнем вести расследование. Правда, краска могла остаться в типографии. Но мы разберемся.

Будинский прячет купюру и ее двойника в конверт и прощается, пообещав немедленно все выяснить.

Карличек тихо как мышь сидит за журнальным столиком и только смотрит вслед Будинскому, когда за тем закрывается дверь.

- Ну, что там у вас, Карличек? - опрашиваю я.

- Меня послал к вам лейтенант Скала.

- С чем?

- Просто так.

Я подсаживаюсь к нему.

- Понятно. Мы должны вас поблагодарить. Надеюсь, наша операция идет к благополучному завершению, и вы уже сегодня можете рассчитывать на нашу признательность и награду.

На лице Карличека не заметно никакого восторга.

- Хотелось бы мне знать, - продолжает он вяло, - почему в чемодане были только ключи, а не деньги и что означает эта наглая попытка спрятать деньги в абонентные ящики. Как-то это нужно объяснить, хотя бы, скажем, тем, что в подвале купюры могли пострадать от сырости. Бумага, когда она высыхает, коробится и на ней трудно печатать. Жаль, что некому поломать над этим голову. А есть кое-что и поважнее. Почему, например, мы не обнаружили в каком-нибудь почтовом отделении абонентного ящика того человека, который так старательно устраняет своих сообщников?

- Карличек, - говорю я. - Этот тип воюет на два фронта. С нами и с теми, кого он взял себе в сообщники. Для него самое важное - не оставить после себя следов. Но при таком количестве убийств это невозможно. Я думаю, мы приближаемся к цели, а это главное. А каково ваше мнение?

- Допустим, приближаемся, - говорит Карличек. - Но как бы мы чего-нибудь не прохлопали. Надо бы повнимательнее заняться этой фабричкой Рата. Куда, скажем, девались люди, которые работали у него? И не обнаружится ли здесь следов нашего химика?

- Пожалуй, вы правы.

- Думаю, что прав. Сам Рат наверняка не был химиком, Он был предпринимателем и, возможно, начинал простым рабочим. Ходил по домам, чистил дверцы на буфетах, хозяйкам это нравилось, и они покупали у него бутылочку-другую жидкости для чистки. Так он и скопил немного денег и купил заброшенный дом с участком. А потом устроил там маленькую фабричку. Для этого ему потребовалось несколько рабочих и человек, разбиравшийся во всей этой технологии.

- Скажем, химик?

- Да, скажем, химик, который давно сидит у нас в печенках. Рабочие Рата должны были жить где-то поблизости. Там и до сих пор живут, как в деревне. Рат наверняка нанимал людей, обитавших неподалеку, в этих домишках и халупах. Перед войной там имелось немало нуждавшихся, которые готовы были за несколько жалких крон, не находя другой работы, портить руки содой и кислотами. А вдруг жив кто-то из этих рабочих Рата и, скажем, сейчас восседает с трубкой в зубах у порога своего дома, поджидая почтальона с пенсией. Бог его бы и расспросить хорошенько про этого самого Рата.

Значит, Карличек идет по следу подозрительного химика, ведь, по его мнению, фабричка Рата не могла обойтись без химика. Тот факт, что кто-то и по прошествии многих лет по-прежнему чувствует себя на вилле как дома, показался мне заслуживающим внимания.

- Ну как, Карличек, вы не устали? - спрашиваю я.

- Да нет. Я тут отоспался между делом.

- Тогда через пять минут в вашем распоряжении будет машина, и вы можете пользоваться ею до тех пор, пока не разыщите кого-нибудь из рабочих Рата.

- Через пять минут? - переспрашивает Карличек. - Прекрасно.

Я быстро договариваюсь по телефону о машине. Потом, уже в который раз, прошу принести черный кофе. Да и сигарет я выкурил порядком. К счастью, пока что здоровье меня не подводит, во всяком случае, я сам так считаю.

Итак, все приведено в движение. Но результаты будут не раньше завтрашнего утра. А мне еще сегодня нужно поговорить с родителями Итки Шераковой. Странно, что никто вроде бы не обеспокоен ее исчезновением.

С протоколами я разделался довольно быстро. Отправляюсь пешком к дому Винертов. Это далековато, но такая прогулка мне просто необходима.

Перед домом, согласно уговору, меня поджидает участковый. Семья Винертов у себя в квартире.

- Ну что ж, идемте, - говорю я участковому.

Мне как-то не по себе, ведь я пришел сюда как вестник смерти.

Звоним в квартиру. Нам открывает рослый мужчина лет сорока с небольшим. В брюках и в рубашке, без пиджака. Я знаю, что он работает на бойне.

- А-а, вот это кто! - Этот возглас явно вызван формой участкового. Словно здесь давно ожидали нашего появления. Он смотрит на нас с насмешкой.

- Вы отчим Итки Шераковой? - спрашиваю я его подчеркнуто строгим тоном, давая понять, что нам не до шуток. Но он не обращает внимания на это.

- К сожалению, имею честь им быть, - отвечает он насмешливо. - Проходите.

Мы входим в квартиру. В ней царит беспорядок. В кухне у открытого окна стоит женщина примерно того же возраста, что и ее муж, если не старше. Она поливает из лейки цветы. Увидев нас, оставляет это занятие и выжидательно смотрит. Довольно привлекательная женщина, на вид еще полная сил.

- Все твоя доченька! - язвительно говорит Винерт. - Понятное дело! Молодая девка - и не работает! Еще бы ею не интересоваться. На продуктовые карточки она плюет и все-таки от голода не умирает. Только вы пришли напрасно! Дома ее нет! И я просил бы меня из-за нее не беспокоить.

- Послушайте, - вставляю я наконец слово, - предоставьте решать нам, беспокоить вас или нет. Лучше скажите, когда Итка Шеракова была дома последний раз?

- Да уже больше недели ее не видать, - неохотно ворчит Винерт. - Мы за нее не в ответе. Она совершеннолетняя.

Его жена ставит лейку на подоконник и подходит ближе.

- Она что-нибудь натворила?

Вопрос звучит довольно равнодушно, хотя речь идет о дочери. Не отвечая, я спрашиваю в свою очередь:

- А вам известно, где она была всю эту неделю?

Винерт насмешливо хмыкает. А его жена говорит:

- А что нам делать? Она ведь нас не слушает. Порой по месяцу не показывается дома. Завела себе хахаля.

Явно между Иткой Шераковой и этой супружеской парой не было согласия.

- Пошла на содержание, - с ненавистью продолжает Винерт. - Дома ей, видите ли, не нравится. Вот и сбежала от нас уже лет в пятнадцать. То у подруги ночевала, то еще где. Уже тогда у нее что-то было с братом той подруги. Я…

- Постой, - чуть ли не отталкивая его, энергично прерывает жена. Она смотрит мне прямо в глаза, готовая всеми способами защищать себя и мужа.

- Раз она не дома, значит, с тем типом. А если нет, тогда уж и не знаю где. Выписываться от нас она не желает.

- А выбросить ее на улицу мы не можем, - добавляет Винерт.

И снова под взглядом жены замолкает. С серьезностью, свойственной действительно сильным натурам, она опять спрашивает:

- Скажите, что-нибудь случилось?

- Да говорю я. - Вашей дочери больше нет в живых.

Я знал, что Винертова перенесет это спокойно. Она чуть меняется в лице - только слегка сдвигает брови. Но тут же овладевает собой и, крепко сжимая спинку стула, садится. Правда, садится с трудом, словно на несколько секунд куда-то девалась ее энергия, но уже видно, что это известие не сломит ее.

Винерт всплескивает руками и кричит:

- Что, что такое? Она умерла?

Я не обращаю на него внимания.

- Пани Винертова, - говорю я, - ее убили. Мы подозреваем в этом ее любовника. Но его до сих пор не удалось задержать и нам не известно, кто он. Вы не могли бы хоть что-то сказать о нем?