Золотой жук. Странные Шаги - Эдгар По

Удивительно, как совмещались в Э. По его склонность к изображению загадочного и страшного с таким очаровательным юмором, какой вы встретите в «Необыкновенном приключении некоего Ганса Пфалля», в его сатирических рассказах или, например, в рассказе «Очки». Необычайно причудливо и комично недоразумение, жертвой которого стал герой этого рассказа, молодой франт, влюбившийся, как оказалось, в собственную прапрабабушку.

Мастер увлекательного рассказа, Э. По часто оставляет читателя в недоумении уже после того, как повествование пришло к развязке. Как, например, объяснить смерть жены художника, рисовавшего ее портрет? («Овальный портрет»). Что это — великая и таинственная сила искусства, которая перенесла на полотно жизнь молодой женщины и помогла создать ее замечательное изображение? Но автор дает и другое объяснение гибели прелестной женщины, гораздо более простое и реальное… Думайте сами, как будто говорит своим читателям автор. Пусть изощряется ваша мысль и напряженно работает фантазия.

Эдгар По был также очень талантливым лириком: его стихи изящны, музыкальны, они с большой выразительностью передают настроения поэта. Но в большинстве из них раскрыты мрачные стороны его души…

У Э. По есть одно из самых известных его стихотворений, которое он назвал «Эльдорадо». Эльдорадо — в переносном смысле счастливая, богатая страна. Но слово это возникло еще в XVI веке, когда испанцы, завоеватели Южной Америки, пытались найти эту созданную легендами страну, якобы богатую золотом и драгоценными камнями.

Как видно, поэт не верил в то, что когда-нибудь можно отыскать эту страну. Он пишет о рыцаре, который молодым и веселым начал свои поиски Эльдорадо… «Но вот уже видна в волосах седина», а он все еще ищет счастье. Странник, которого он встретил на пути, ответил рыцарю на его вопрос, где же обетованный край:

Ночью и днемМлечным ПутемЗа кущи райского садаДержи свой путь, —Но и стоек будь,Если ищешь ты Эльдорадо.

Славу блестящего поэта принесли Э. По его стихотворения «Колокола» и «Ворон».

Эдгар По сложный писатель, и многое в его творчестве пессимистично и болезненно. Но тогда, когда он уверен в том, что любые препятствия могут быть преодолены волей и разумом человека, когда он видит в будущем человечества великие завоевания техники и науки, когда с презрением осуждает делячество и погоню за богатством, мы чувствуем, как ценно его творчество для нас.

К тому же как не восхищаться изощренной фантазией Эдгара По, широкой образованностью, умением создавать неожиданные и увлекательные сюжеты и властно вести читателя за приключениями героев и за движением его смелой и сложной мысли…

Н. Эйшискина

Гильберт Честертон

Странные шаги

Пятерка шпаг

По какому-то странному совпадению именно в то утро два друга — француз и англичанин — поспорили на эту тему. Возможно, впрочем, что философски мыслящему читателю такое совпадение покажется не столь уж странным, если я прибавлю, что они спорили на эту тему каждое утро в течение всего месяца, который проводили, путешествуя пешком по дорогам к югу от Фонтенбло. Они много раз возвращались к одному и тому же предмету, хотя и с самых различных точек зрения, и наконец француз, обладавший умом более логическим и упорным, сказал так;

— Друг мой, вы много раз говорили, что не видите смысла во французской дуэли. Позвольте же заметить вам, что я не вижу смысла в английской нетерпимости к французской дуэли. Вчера, например, вы попрекали меня историей, что была у старого Ле-Мутона с журналистом, который называет себя Валлон. Ее объявили фарсом только потому, что почтенный сенатор отделался легкой царапиной на запястье.

— Да, и вы не можете отрицать, что это фарс, — бесстрастно заметил его собеседник.

— А сейчас, — продолжал француз, — из-за того что нам пришлось идти мимо Шато д'Ораж, вы извлекаете на свет божий труп старого графа, убитого здесь в незапамятные времена каким-то австрийским воякой, и с чисто британским сознанием собственной правоты заявляете, что это трагедия.

— Да, и вы не можете отрицать, что это трагедия, — повторил англичанин. — Говорят, молодая графиня не могла после этого жить здесь. Она продала замок и уехала в Париж.

— Ну, в Париже есть свои религиозные утешения, — саркастически улыбнулся француз. — Но, на мой взгляд, вы рассуждаете нелогично. Нельзя осуждать дуэль за то, что она слишком опасна и одновременно слишком безопасна. Если она обходится без крови, вы называете бедного француза-фехтовальщика дураком. Ну, а если она кончается кровопролитием, как тогда вы его назовете?

— Идиотом, — ответил англичанин.

Эти два человека могли бы служить убедительным доказательством того, насколько реальны национальные различия и как мало они связаны с расовой принадлежностью или, во всяком случае, с физическим типом, обычно приписываемым той или иной расе. Поль Форэн был высок, худощав и белокур, и тем не менее он был француз до мозга костей, до кончиков пальцев, до острия бородки, до узких носков ботинок и чисто французской неутолимой любознательности, которая внешне проявлялась в том, что он постоянно поднимал брови и морщил лоб, — можно было видеть, как он думает. А Гарри Монк был плотный, приземистый брюнет и в то же время — типичный англичанин, с подстриженными усиками и в сером шерстяном костюме, отличающийся, как и положено, полным отсутствием любопытства — разумеется, в пределах учтивости. Весь его облик дышал здоровым английским социальным компромиссом, подобно тому как его грубошерстный костюм, казалось, дышал серой английской непогодой даже среди этих солнечных долин и холмов. Оба друга были молоды, оба преподавали в известном французском коллеже; один — юриспруденцию, другой — английский язык. Но юрист Форэн специализировался еще и в криминалистике, и к нему часто обращались за советами. Бесконечный спор возник из-за взглядов Форэна на умышленное и неумышленное убийство.

Друзья, обычно проводившие свой отпуск вместе, только что вышли из деревенской гостиницы «Под семью звездами», где они плотно позавтракали. Солнце взошло над долиной и заливало лучами дорогу, по которой они шли. Долина большими отлогими уступами спускалась к реке, и впереди, на одном из уступов, виднелся запущенный парк и мрачный фасад старинного замка, справа и слева от которого столь же мрачным нескончаемым строем развернулись ели и сосны, точно пики армии, которую поглотила земля. Первые, еще красноватые лучи солнца играли в застекленных рамах парников, самое существование которых указывало на то, что в доме кто-то жил — во всяком случае, до самого недавнего времени, — и отражались в темных старинных окнах, зажигая их то тут, то там ярким рубиновым светом. Но парк, беспорядочно заросший ветвистыми деревьями, напоминавшими гигантские мхи, был угрюм и мрачен, и где-то там, в его сумрачном лабиринте, зловещий полковник Тарнов, австрийский вояка, заподозренный в том, что он — австрийский шпион, вонзил острие своей шпаги в горло Мориса д'Оража, последнего владельца этого замка.

Парк отлого спускался к реке, и вскоре высокая стена, вся увитая плющом и диким виноградом и потому походившая скорее на живую изгородь, скрыла дом от глаз путешественника.

— Я знаю, что вы сами дрались на дуэли, и знаю, что вы отнюдь не злодей, — снова заговорил Монк. — А вот я не представляю себе, как можно убить человека даже при самой лютой ненависти.

— Да я ведь и не хотел убивать, — отозвался Форэн. — Если быть точным, я хотел, чтобы он убил меня. Хотел дать ему возможность меня убить. Как бы это вам объяснить? Мне нужно было показать, как много я готов поставить… Ого! Это еще что такое?

На увитой плющом стене появился человек, поднявшийся черным силуэтом на фоне утреннего неба, так что лица его они разглядеть не могли, но тем отчетливее была его отчаянная поза. Мгновение спустя он соскочил со стены и, протягивая руки, преградил им дорогу.

— Нет ли доктора? — крикнул неизвестный. — Все равно помогите — человека убили!

Теперь они разглядели его. Это был худощавый молодой человек с черными волосами и в черном платье, надо полагать — всегда безупречно одетый, так как сейчас особенно был заметен некоторый беспорядок в его костюме. Длинная прядь прямых черных волос спадала ему на глаза, а одна из светло-желтых перчаток была разорвана.

— Человека убили? — переспросил Монк. — Как убили?

Рука в желтой перчатке горестно взметнулась.

— О, старая история! — воскликнул молодой человек. — Слишком много вина, слишком много слов, а наутро развязка. Но, бог свидетель, мы не думали, что дело зайдет так далеко.