Женщины на российском престоле - Евгений Анисимов

Рождение сына у молодой четы обрадовало императрицу Анну Иоанновну. Она была восприемницей новорожденного. Рискованный династический эксперимент неожиданно удался – родился мальчик, он был здоровый и крепкий. Рад был и Бирон, так как опасность передачи власти Анне Леопольдовне или Елизавете Петровне отодвигалась, по крайней мере, до достижения Иваном дееспособного возраста. Временщик мог пока жить спокойно. Анна Иоанновна отобрала мальчика у родителей и поместила его в комнатах рядом со своими покоями. Антон Ульрих и Анна Леопольдовна выполнили свою «племенную» функцию, и в их услугах больше не нуждались. Однако понянчить внука, точнее – внучатого племянника, заняться его воспитанием императрица не успела. 5 октября 1740 года у Анны Иоанновны прямо за обеденным столом произошел сильнейший приступ почечнокаменной болезни (вскрытие впоследствии показало, что в почках императрицы образовались целые кораллы из отложений, которые и привели к смерти).

В тот же день Бирон созвал совещание, на которое пригласил фельдмаршала Б. Х. Миниха, обер-гофмаршала Р. Г. Левенвольде, канцлера А. М. Черкасского и кабинет-министра А. П. Бестужева-Рюмина. Фаворит, как пишет сын Миниха, «проливая токи слез и с внутренним от скорби терзанием, вопиял» не только о своей судьбе (что, конечно, было искренне), но и о судьбе России, которой грозили несчастья из-за малолетства Ивана Антоновича и слабохарактерности Анны Леопольдовны. Под конец Бирон заявил, что «крайне важно и полезно правление государства вверить такой особе, которая не токмо достаточную снискала опытность, но также имеет довольно твердости духа непостоянный народ содержать в тишине и обуздании».

Министры – «ревностные патриоты», как их назвал потом Бирон, – чистосердечно и с энтузиазмом тут же заявили, что иного правителя, кроме самого Бирона, они не видят. Тот начал отказываться. И тут – по одной из версий – Бестужев льстиво «обхамил» своего повелителя, грубо упрекнув его в неблагодарности к России, стране, которая принесла ему славу и которую он теперь бросает в отчаянном положении. Бирон устыдился и согласился быть регентом, но сразу же сказал, что приглашения от четырех министров ему недостаточно, пусть все решит «государство» – собрание высших чинов армии, флота, церкви, Сената, коллегий и двора. Он хотел, чтобы с прошением в зубах приползла вся знать, включая и недовольных им.

И действительно, на другой день они приползли – подписались под коллективной петицией к Анне Иоанновне с просьбой назначить герцога регентом. Больше других хлопотали за Бирона Миних и Остерман. По мнению самого Бирона, Миних был «к регентству первый зачинщик». Во всяком случае, фельдмаршал оказался в первом ряду просителей за Бирона перед умирающей царицей. И тут фаворит встретил совершенно неожиданное препятствие: никакого завещания страшно боявшаяся смерти императрица подписывать не хотела. Как писал Шетарди, «в России господствует предрассудок, основанный на действительно бывших примерах, будто бы монарх никогда не живет долго после распоряжения» о наследстве.

Бирон же впоследствии приводил в своих ответах на вопросы следователей другое объяснение. Анна Иоанновна боялась за свою власть и говорила, что стоит официально объявить наследником принца Ивана, «то уж всяк будет больше за ним ходить, нежели за нею». Царица хорошо знала своих «нижайших рабов», и Остерман едва-едва уговорил ее хотя бы взять в руки необходимые бумаги. Твердость проявила и Анна Леопольдовна, заявив, что просить ни о чем не станет, ибо не сомневается, что Ее Величество сделает необходимое «благоустроение» ее семьи и без особых просьб. Для Бирона дело стало приобретать неблагоприятный оборот – если Анна Иоанновна не подпишет завещание, то регентами могут стать родители царя Ивана Антоновича, а не он.

Тогда Бирон начал сам, стоя на коленях, упрашивать царицу подписать завещание, или, как злорадно пошутил Миних-младший, «герцог видел себя принужденным сам по своему делу стряпать». Стряпать приходилось на скорую руку, кое-как, ведь жизнь уходила от Анны Иоанновна буквально на глазах. Бирон не покидал опочивальню императрицы, пока та, наконец, не подписала указ о назначении принца Ивана наследником престола. Указ датировался задним числом – 6 октября. И как только 17 октября Анна Иоанновна навеки закрыла глаза, был оглашен подписанный ею фактически накануне смерти указ-завещание в пользу принца Ивана, регентом при котором становился (до семнадцатилетия императора) Бирон. Он же, согласно букве закона, остался бы регентом и в случае преждевременной кончины императора Ивана Антоновича при его несовершеннолетнем брате (если тот, конечно, родится).

Бирон мог вытереть трудовой пот со лба. Его стряпня удалась.

Die Fatalitat, или Любовь к ночным приключениям

Сколько раз уже бывало в истории, что вот так, достигнув вершины власти, человек от одного неверного движения или чьего-то легкого толчка вдруг низвергался в бездну. Именно так пал российский Голиаф – Меншиков, преодолевший все препятствия к вершине власти. И вот теперь наступила очередь Бирона: от судьбы своей не убежишь! Регентство Бирона было кратким – всего три недели, а вовсе не семнадцать лет, как он предполагал.

Поначалу все шло хорошо. Алексей Петрович Бестужев-Рюмин хвастался саксонскому дипломату Пецольду о том, как они с Бироном ловко провернули дело: за одну ночь после смерти Анны Иоанновны отпечатали манифест о регентстве и форму присяги, что позволило уже на следующий день привести к кресту (то есть к присяге) полки и жителей столицы. Сделано все было так быстро, что возможные противники не успели даже прийти в себя. «Теперь, – вещал этот фаворит фаворита, – для достижения полного единодушия нам остается только награждать благонамеренных и примерно наказывать непокорных». В самом деле, присяга гвардии, самый щекотливый момент, прошла вполне гладко. Как писал английский посланник Э. Финч, действительно, «все свершилось в большем спокойствии, чем простой смотр гвардии в Гайд-парке».

Бирон мог опереться на своих людей везде: в армии, где заправлял его союзник фельдмаршал Миних, в государственном аппарате (в Кабинете министров сидели Бестужев-Рюмин и Черкасский), в секретной полиции – верный Андрей Иванович Ушаков служил всегда тому, кто стоял у власти. Вскоре Бирону донесли наушники, то есть те, кто «лежал на ухе», что отец императора позволяет себе публично осуждать регента и сомневаться в подлинности акта об учреждении регентства. Сообщили Бирону и о сочувствии гвардейцев и чиновников Антону Ульриху, и даже о готовящемся заговоре в пользу Брауншвейгской фамилии (или семейства) – так стали называть семью императора Ивана Антоновича.

Регент действовал решительно и быстро: подозреваемые двадцать человек были арестованы, некоторых допрашивали и пытали, а принцу устроили нечто вроде «разбора персонального дела на собрании трудового коллектива». В присутствии высших чинов государства Бирон, как писали в позднейшем указе, стал Антона Ульриха «многими непристойными нападками нагло утеснять», а проще говоря, орал на отца императора, угрожая ему дуэлью, а Ушаков назвал его мальчишкой и обещал поступить с ним как с государственным преступником. Растерянный принц совершенно стушевался, нес околесицу, оправдывался и просил прощения. После этого его отстранили от всех должностей и фактически посадили под домашний арест «под протекстом (предлогом. – Е. А.) опасной по улицам езды».

Антона Ульриха заставили написать прошение на имя собственного сына об отставке из армии и гвардии, «дабы при Вашем императорском величестве всегда неотлучным быть». «Нижайшего раба» (так он подписался) уволили указом за подписью Бирона: «Именем Его Императорского Величества Иоганн, регент и герцог». От имени младенца-императора в Москву был послан указ, чтобы «под рукою искусным образом осведомиться старались, что в Москве между народом и прочими людьми о таком нынешнем определении (регентстве. – Е. А.) говорят, и не происходит ли иногда, паче чаяния, от кого о том непристойные рассуждения и толкования».

Припугнул герцог и Анну Леопольдовну, пообещав ей в случае непослушания выписать из Киля «чертушку» – сына Анны Петровны Карла Петера Ульриха, имевшего, как внук Петра Великого, побольше прав на престол, чем Иван Антонович. Тем самым Бирон намекал, что может выслать Брауншвейгскую фамилию в Германию, так сказать к разбитому корыту. Беседовал он и с цесаревной Елизаветой, обещал ей хорошее содержание, а думал, вероятно, о том, как бы женить на этой красавице своего сына Петра.

Одним словом, регент, несмотря на печаль по своей покойной благодетельнице, был активен, все у него шло отлично. 8 ноября 1740 года он долго разговаривал с Минихом о делах. Тот, как всегда, знакомил Бирона с материалами из разных государственных учреждений и «представлял, что все тихо, смирно и довольно».