Станция Университет - Дмитрий Руденко

«Славяновская»

Встретившись на работе после бурных выходных, мы со Стефани посмотрели друг на друга по-новому Что-то такое… едва уловимое. Но не явное. Через несколько дней мы сидели рука об руку в ресторане «Олимп» в «Лужниках», где на торжественный ужин собрались создатели законопроекта об аудите. Кто-то, может, и обсуждал в тот вечер дела, но не мы. В конце ужина Стефани шепотом спросила:

— Не проводишь меня до «Славяновская»? — так Стефани ошибочно называла «Славянскую».

— Давай! — без колебаний ответил я. — А где Роланд?

— Он уже улетел в Германию. Он ведь только на выходные приезжал.

— Ах, да, забыл. Слушай, а он что, твой бойфренд?

— Нет. Просто друг.

— А зачем же он приезжал? У нас такого не бывает, чтобы молодой человек летел в другую страну к девушке просто так.

— А у нас бывает, — отрезала Стефани. — Он мечтал побывать в Москве. Так проводишь меня сегодня?

— Конечно!

Я посмотрел на Стефани и ясно почувствовал, что она мне нравится. Все тут сыграло свою роль — и яркие выходные, и то, что я уже был навеселе, и, конечно, то, что Стефани была волшебной иностранкой, девушкой с совершенно другой, незнакомой, загадочной планеты. Наконец, никто не отменял химии. Мне показалось, что нас тянуло друг к другу. Тут некстати откуда ни возьмись возник начальник Сергей и повелительным тоном бросил: «Стефани, я провожу тебя!». При этом он надменно зыркнул в мою сторону. Стефани с выразительной досадой согласилась и пронзительно посмотрела на меня. Наш план полетел в тартарары. Они поймали машину и умчались. Я, запрыгнув в такси, как шпион, помчался за ними.

У переливающейся огнями «Славянской» Сергей слащаво откланялся Стефани и упругой походкой супермена направился к «Киевской». Стефани вошла в гостиницу. Обоих я проводил взглядом из подъезжающего ко входу отеля такси и, выскочив из него на ходу, нырнул за Стефани. Заходить в «Славянскую» было очень страшно, но мной двигало какое-то неведомое чувство. Остановиться было невозможно. Решив испытать судьбу, я пролетел сквозь ряд страшных, черных, с рациями, охранников на входе, затаив дыхание добежал до лифта, поднялся на четвертый этаж и ворвался в пустой длинный коридор. Через миг я стучался в дверь номера Стефани. Она не открывала. Прислушавшись, я различил звук работающего душа: «А, вот в чем дело!». В это мгновение в коридоре появился здоровенный сотрудник службы безопасности и пошел ко мне. Он надвигался на меня командорскими шагами, и, казалось, губы его шептали: «Брось ее! Все кончено. Дрожишь ты, Дон Гуан!». И вот уже он протянул ко мне длинную руку с толстыми пальцами. «О, тяжело пожатье каменной его десницы! Оставь меня, пусти, пусти мне руку… Я гибну — кончено — о Донна… Стефани!» — пронеслось в голове. Я стал похож на гальванический ток, который одним касанием изменяет металл. Раздался мимолетный шорох и… вдруг дверь распахнулась. Передо мной, мокрая, укрывшись белым махровым полотенцем, стояла юная темноволосая француженка. Охранник пролетел мимо. Я зажмурил глаза и закусил нижнюю губу… Повисшая пауза показалась вечностью. Я выпалил: «So you got to let me know, should I stay or should I go?»[108]. Нелепо. К тому же я не любил эту песню группы «The Clash», но от меня тогда мало что зависело — слова как-то сами слетели с языка. Стефани посторонилась, безмолвно приглашая меня войти. В туже ночь мы решили пожениться…

Через неделю я уже был уверенным постояльцем «Славянской», где номер Стефани был оплачен фирмой KPMG на месяц вперед. Этим фактом я был несколько обескуражен. Номер стоил около 200 долларов в сутки. Выходило, что KPMG считала оправданным расход в шесть тысяч долларов в месяц только на гостиницу для моей французской ровесницы. А моя цена равнялась всего 95-ти «зубайдурам» в месяц.

Некоторые воспоминания не теряют со временем яркости. О, «Славянская»! То был сказочный мир. Мрамор, рояль в просторном холле, кафе и рестораны, Американский дом кино и самый лучший спортклуб Москвы, полугодичный абонемент в который стоил пятьсот долларов. Каждый вечер у нас был праздник. На крыльях любви мы летали по этому дворцу. Мини-бар был нараспашку. Шоколадного цвета сигареты Dunhill в зеленых квадратных пачках мы покупали, чтобы «попробовать».

На работу мы отправлялись по отдельности, чтобы не вызвать подозрений. Стефани раньше, я позже. Возле «Смоленской», в хлебной лавке, я покупал круглые теплые булочки с вареньем и шел дальше по Новому Арбату, мимо культового в советские времена кафе «Метелица». Теперь на первом этаже переливалось огнями Cherry Casino, а на втором — принимал гостей ночной клуб «Сноусторм». Уже на первой вечеринке тут лихо отплясывал экс-министр правительства Гайдара Петр Авен с очаровательной спутницей в черных шортах, а публика являла собой гремучую смесь воротил бизнеса, проституток, руководителей города, иностранцев, депутатов и музыкантов. Сева знал нашу со Стеф тайну в мельчайших подробностях. Сергей даже не догадывался!

Нашим любимым местом в то лето стало кафе «Маргарита» на углу Патриарших. Невысокий, крепко сбитый, пожилой охранник Анатолий, исполнявший по совместительству роль метрдотеля, расположился к нам настолько, что впускал даже тогда, когда в «Маргарите» яблоку негде было упасть. Главной в «Маргарите» была благоволящая нам женщина с необычной внешностью. Она была непохожа на Маргариту. Точно нет. Скорее это была Гелла[109], только молчаливая — «рыжая, в вечернем черном туалете, с горящими фосфорическими глазами, улыбающаяся хозяйской улыбкой». Уют в кафе создавал высокий полный тридцатипятилетний скрипач-конферансье Константин, всегда улыбавшийся, мокрый от энергических усилий. Он и плясал, и пел, играя то на рояле, то на своей «Страдивари». Время от времени Константин объявлял «break», брал в руки раскрытый футляр от изможденной скрипки и обходил столы: «Ladies and джентельменззз. Плиз. Don’t be shy! Our bank is opened»[110]. Особенно ему удавался сиртаки, а еще лучше чардаш. Заводились все, а мы быстрее других.

Однажды в «Маргарите» мы потеряли Остапишина. И так его и не нашли. Решили, что он уехал домой. А он никуда не уезжал, просто вышел на улицу, вдохнул теплый, душистый, июньский, старомосковский воздух полной грудью, окинул взглядом высокие дома, интеллигентным квадратом окаймлявшие Патриарший пруд[111], сел на белую покатую деревянную скамейку, на которой, быть может, произошла встреча Воланда с Берлиозом, потом лег на нее, веки стали чуть тяжелее, чем обычно… Проснулся он бодрым в шесть утра от громыхания поливальных машин, встал, подивился самому себе, отряхнулся и с чувством легкой неловкости заторопился домой.

Будем жить на «Аэропорте»

Через месяц Стефани надоело жить в гостинице. «Не могу больше! — сказала она. — Хочу на плите сама готовить!». И хоть эта позиция меня, понятно, несколько удивила, мы собрали чемоданы и переехали в пустующую квартиру моих бабушки и дедушки. Дедушка, фронтовик, оборонявший Москву, а теперь профессор истории, три года назад, в голодные времена, твердо решил завести натуральное хозяйство — так надежнее. Он обменял свою «Ниву», в которой материализовались все его сбережения, на большой старый дом в калужской глубинке на берегу ручья с серебряной водой и уже второе лето вместе с бабушкой проводил там, надеясь со временем превратиться в фермера, разводить кроликов и сбывать их в мексиканское посольство, благо посол Мексики был знакомым. Энергии дедушке было не занимать, к тому же он искренне считал, что, несмотря на все трудности, «жить сейчас интереснее, чем было в молодости, ведь столько всего происходит». Уезжая на лето, свою квартиру в прекрасном кирпичном доме, в двух минутах от метро «Аэропорт», с консьержкой и интеллигентными соседями, дедушка предоставлял в полное мое распоряжение. С тринадцатого этажа открывался захватывающий вид на Ходынское поле с самолетами, на здание МГУ. Даже Кремль был виден. «Как тут хорошо», — сказала Стефани. «Пожалуй», — согласился я.

Район — известный. Тут жили писатели, художники, музыканты и прочие необычные люди. Случайные встречи с ними повышали настроение. Однажды я встал в очередь за творогом в молочном магазине в сталинском доме, где находятся выходы из метро. Передо мной стоял почтенный скрюченный седой старик, опиравшийся на диковинную палку из дремучего леса. Очередь была длинная, и старик, видимо решив скоротать время, неожиданно обратился ко мне с вопросом:

— Молодой человек, а знаете ли вы, что такое эсхатологический дождь?

Захотелось ответить «да», но я не стал лукавить.

— Допустим, вы не знаете слово «эсхатологический». Тогда скажу иначе — апокалиптический, — продолжил мой нечаянный собеседник. — Так вот. Однажды я ехал на автомобиле по Рязанской губернии. Мне предстоял путь в пятьсот верст по асфальтовой дороге. Но была возможность срезать сто километров. Для этого надо было свернуть на грунтовку и ехать через поля. Решил срезать. Еду. Смеркается. И вдруг грянула гроза. Как у Ошанина: «Была гроза. Гроза как наводненье. Без отдыха. Все миги, все мгновенья — одна сплошная молния ребром. Один непрекращающийся гром». И обрушился эсхатологический дождь. А в России, как еще Гоголь великолепно писал в «Мертвых душах», «дороги расползаются, как раки». Особенно в дождливой темноте. Машина моя завязла, колеса покрылись грязью как войлоком! Я пытался вытянуть ее лебедкой — не вышло! Помощи ждать неоткуда. И тогда я, промокший до нитки, сел в машину, упал на руль, обхватил его руками и заплакал. И все повторял: «Велика ты, Россия! Люблю тебя, матушка! Ни уйти от тебя, ни уехать! Всюду настигнешь! Что захочешь, то со мной и сделаешь!».Тут наша очередь подошла. Мы взяли по пачке творога и разошлись с литератором в разные стороны, каждый со своей думой.