Что знает дождь - Елена Лабрус

не появишься. Или мы покончим с этим прямо здесь и сейчас, — приставила я нож к шее.

Урод дёрнулся ко мне.

— Не двигайся, — предупредила я, сильнее вдавливая лезвие в кожу. — Глупые люди режут вены на запястьях, но, если перерезать бедренную артерию, истечёшь кровью за пять минут, а если сонную — и того меньше. И она всего в двух миллиметрах под кожей. Если ты сделаешь ещё хоть шаг, я её перережу. И на этом всё закончится. Для меня. И для тебя.

— Настя, — он опустил руки и покачал головой. — Не надо. Это глупо.

— Нет. Глупо было терпеть и позволять над собой издеваться. Глупо было слушать тебя и верить. Глупо было надеяться, что хотя бы часть того, что ты говоришь — правда. Это никогда не закончится. Никогда. Пока есть я.

— Это не будет иметь смысла без тебя. Всё не будет больше иметь смысла. Пожалуйста, не надо. Отдай его мне, — протянул он руку.

— Хрен тебе, — прижала я нож сильнее.

— Настя, — Урод выдохнул. Обессиленно. Безнадёжно. — Я не смогу без тебя. Не хочу. Тебе ни к чему умирать. Ни к чему, малыш. Я знаю, что делал тебе очень больно. Знаю, что был невыносим. Жесток. Груб. Бессердечен. Я просто не знал, как по-другому. Как заставить тебя быть моей, не принуждая. Как заставить себя не думать о тебе. Я не умею любить, прости. Не умею. Или не умел, потому что никого никогда не любил. Но я очень хотел заставить тебя чувствовать то же, что чувствую я, не понимая, что и сам чувствую. Мне было больно, тоскливо, одиноко. Невыносимо. Но я разобрался, что делал не так. Ты помогла мне разобраться. Отдай, пожалуйста! И давай поговорим.

Моя рука дрогнула. Тонкое лезвие врезалось в кожу. По шее потекла тонкая струйка крови, щекоча кожу.

Урод побледнел.

— Чёрт, Настя, — перепугался он, но не двинулся с места, не отвёл глаза, глядя, как мои наполняются слезами. — Не делай этого. Пожалуйста. Хочешь, я встану на колени? Хочешь…

Глава 58

— Не надо, — протянула я ему нож.

Урод выдохнул с облегчением и отшвырнул его куда-то за спину. Кинулся ко мне. Обнял.

— Ну вот и славно. Вот и хорошо, — приговаривал он, прижимая меня к себе. — Моя глупая девочка. Ну разве можно так. Разве можно?

— Ты сделал мне очень больно, — упёрлась я лбом в его плечо и заплакала. — Очень. Ты меня предал. Ты мне врал. Ты меня использовал. Ты трахал Оксанку.

Я подняла голову и отвесила ему пощёчину. Он замер. А потом засмеялся.

— Господи, это было так давно. Да и кому нужна эта Оксанка, когда есть ты. У нас будет ребёнок. Мы поженимся. Ты будешь учиться, а мы с малышкой встречать тебя после института. И ты обязательно закончишь свой мед и получишь диплом, потому что я буду рядом. Будешь работать врачом. А я… может, уволюсь наконец с этой чёртовой тюрьмы и пойду… ну куда-нибудь пойду.

— Ты думаешь, что это будет девочка? — задрав голову, смотрела я в его такие тёплые сейчас глаза.

— Я хочу девочку. Пусть будет девочка, — возвышался он надо мной. — Пусть она будет похожа на тебя. Или на меня или… да чёрт с ним, пусть будет мальчик. Я никогда не поступлю с ним так, как поступали со мной. Я…

Он вдруг осёкся на полуслове. Взгляд его замер. Кровь отлила от лица. Глаза расширились. А потом он вдруг рухнул на пол.

Я застыла в ужасе, ничего не понимая.

А потом поняла.

Позади него стояла Оксанка, сжимая в руке окровавленный филейный нож.

— Не трогай её, слышишь? Не смей её трогать, — смотрела она на упавшего на пол Урода, хватающего ртом воздух как выброшенная на берег рыба.

— Нет! — истошно заорала я и бросилась к нему, пытаясь зарыть руками, когда словно в трансе Оксанка снова занесла нож.

Я кричала, а она била и била, и била лезвием в его грудь, в живот, пока её не оттащил Захар.

Оттащил, скрутил, заставил бросить нож.

Но тяжело дыша, она всё ещё брыкалась и пыталась вырваться:

— Я знала, знала, что он любит тебя, — орала она и рыдала одновременно. — Поженимся. У нас будет девочка. Тебе он это сказал. А меня заставил сделать аборт.

Она вырвалась, а может Захар её отпустил — я не видела. Когда и откуда появился он, мне и некогда было думать. Сидя на полу в луже крови, я пыталась заткнуть рану на груди Урода, из которой хлестало особенно сильно.

— Дура! Что ты наделала! Безмозглая дура! Тебя же посадят, — шептала я Оксанке и уговаривала Урода: — Слава! Славочка, пожалуйста! Только не умирай. Только не сейчас. Ты не можешь умереть сейчас. Не должен. Слышишь? — плакала я, зажимая рану.

— Малыш, — едва слышно прохрипел Урод. На его губах пузырилась кровь. Он дышал коротко и часто. — Брось.

— Нет. Я тебя не брошу. Никогда. Ни за что. Держись! Слава, пожалуйста, держись!

Кровь выплёскивалась толчками. Горячая, липкая, густая. Выплёскивалась и текла сквозь пальцы, как бы я ни пыталась её остановить.

— Брось, малыш! — приказал Урод и покачал головой.

— Нет. Нет, — мотала головой я. — Мы ещё не решили, как назвать нашу малышку. Или малыша. Ты не познакомил меня с котом. Мы же ещё ничего не успели. Мы не…

Он подхватил меня рукой за шею и прижал к губам.

— Назови Женька. Люблю тебя.

Это было последнее, что он сказал.

Его сердце сделало последний судорожный толчок и перестало биться.

— Нет. Нет. Нет! — не желая сдаваться, упиралась я в его грудь. Пытаясь завести сердце. Вдыхая в открытые губы воздух. — Позвоните в скорую! Кто-нибудь да позвоните уже в скорую!

— Я позвонил, позвонил. Насть, — обнял меня Захар, заставив остановиться. — Он умер.

— Нет. Он не может умереть. Не сейчас. Не так! — вырвалась я.