Принцип каратэ - Данил Корецкий

— А где, наш друг Сурен? — обратился к нему Хамид. — Что-то я его давно не видел.

При упоминании имени Шаха Вершикову передернуло.

— Он... э-э-э... уехал, — выдавил из себя Золотов. — Уехал отдыхать на море.

— На Белое, — ядовито рассмеялась Вершикова. — Но скоро вернется. Через каких-нибудь восемь лет!

Золотов напрягся, но Хамид продолжал улыбаться и понимающе кивал головой, отнеся несуразность ответа на счет своего незнания нюансов языка.

Вот идиотка! Золотов, не меняя равнодушного выражения лица, сильно наступил Марине на ногу. Так и сгорают на мелочах. Одно лишнее слово может спугнуть партнера, и с огромным трудом налаживаемый канал закроется, не успев открыться.

— Что с тобой, Машенька? — участливо спросил он. — Нехорошо стало? Пойдем на улицу...

Он помог Вершиковой выйти из-за стола, бережно придерживая за локоть, провел к двери.

— Сдурела, стерва? Не знаешь, когда тебе можно пасть открывать? — Золотов говорил тихим голосом, выпучив бешеные глаза. — Ты со своими куриными мозгами можешь мне все карты спутать в большой игре! Знаешь, что за это бывает?

— Хватит пугать! Я уже устала бояться, надоело участвовать в твоих аферах, думать над каждым словом! Когда ты оставишь меня в покое? Я уже ничего не хочу, только отвяжись!

— Ничего не хочешь? Врешь, милая! А австрийские сапоги на зиму? А канадскую дубленку? А югославское белье? А французскую косметику? Обойдешься? Нет, дорогая, ты уже порченая, к дорогим шмоткам приученная, к дармовым деньгам! Посади тебя на зарплату и одень в ширпотреб, и все — сразу же увянешь! Да и вид товарный потеряешь, а это ведь единственное, что у тебя есть!

Золотов немного успокоился и теперь наслаждался, хлеща Вершикову словами, на которые она не могла ничего возразить.

— Никакой путной специальности ты не выучилась, даже лаком ногти мазать и то я тебя пристроил. За душой ничего нет. Делать бизнес тоже не способна. Что же остается? Сниматься в кабаках — по четвертаку за ночь? Ну, годик покрутишься, примелькаешься, истаскаешься, цена и упадет! А потом?

Вершикова молчала.

— Или я не прав? Тогда возрази, выложи свои козыри!

— Да чего ты взъелся? Что я такого сделала?

Воля у нее была сломлена уже давно, она привыкла приспосабливаться к обстоятельствам, к тому же прекрасно понимала, что в чем, в чем, а в этом Золотов прав.

— Не твоего ума дело! Лишнее сболтнула, а потому заруби себе на носу: про знакомых, про дела при посторонних ни звука! Ясно?

— Ясно...

Вершикова высморкалась, глядя в зеркальце, поправила расплывшиеся глаза.

— То-то. Ну как жених, нравится?

— Ничего. Но он на меня не реагирует.

— Ты просто к такому не привыкла. Медленно загорается — дольше горит. Глаз на тебя положил, еще пару раз встретитесь, и все в порядке!

Когда они вернулись к столику, Федор и Хамид беседовали как давние знакомые.

— Ну что? — участливо спросил Петренко.

— Нормально, — Вершикова как ни в чем не бывало села рядом. — Почему не пьете? И у меня пустая рюмка!

— Но... Может быть, вам хватит?

— Ерунда! Давайте выпьем за любовь! Вы верите в любовь, Федя?

— Как сказать... Иногда да, иногда нет.

— В зависимости от настроения? — лукаво засмеялась она. — Или от женщины?

— Даже не знаю, что вам ответить.

Федор растерянно подергал мочку уха.

— А почему мы до сих пор на «вы»? Живо брудершафт! — Вершикова выставила согнутую полукольцом руку со стопкой.

Преодолевая неловкость, Федор выпил через переплетенные руки и замешкался.

— Ну! — Марина ожидающе подняла лицо, и он поцеловал плотно сжатые губы.

«Молодец девка! — подумал Золотов. — Умело работает. По-моему, мальчик уже готов. Или почти готов. Но надо контролировать дальнейший ход событий. Если они вдруг и впрямь надумают пожениться. Тогда плохо. Перемкнутся друг на друга, и все — теряю обоих! Этого допустить нельзя. Ну да ладно, видно будет... Используем старую любовь — солдатика служивого, или еще что-нибудь придумаем. Не впервой...»

Золотов на миг взглянул на себя со стороны. «А ведь я привык вертеть людьми, распоряжаться чужими судьбами. Даже испытываю удовлетворение от этого. И неплохо получается.

А как расценить такую привычку с позиций общепринятой морали? Безусловно, однозначно: значит, я мерзавец, отщепенец и негодяй! Так? Лично я не считаю себя негодяем. Правда, ни один мерзавец не признается в этом. Подсознательный барьер ограничивает пределы самокритики. Можно сказать: «Ах, я недостаточно усидчив!» Или: «Я ленив!» В чем еще не стесняются признаваться? «Грешен — люблю хорошо поесть (выпить, одеться, погулять)!» То есть в мелочах, подразумевая, что в случае необходимости эти недостатки легко преодолеть...

А кто посмеет сказать: «Я глуп, жаден, подл, труслив»? Какая женщина произнесет: «Я развратна»? Даже не произнесет, подумает? Нет таких! Перед собой всегда находится тысяча оправданий, объяснений, уважительных причин и веских аргументов, чтобы задрапировать голую правду, сделать ее более привлекательной и не такой стыдной. А если все-таки это не удается, можно махнуть рукой и не держать ответа перед собой, а окружающим нетрудно «замазать глаза», «запудрить мозги», «заткнуть рты». И все в порядке. Как легко быть чистым, честным и порядочным! Мало кто занимается самокопанием.

Но я же не принадлежу к серой массе! Правда, так думают все — каждому человеку свойственно оценивать себя выше остальных. Но я могу доказать это очень просто: признаться себе в том, в чем рядовой середнячок признаться не способен: да, если исходить из объективных критериев и общепринятых оценок, то иначе как негодяем меня не назовешь! То, что я это понимаю, и возвышает меня над толпой!

Я не всегда был таким, и моя беда, а не вина, что я таким стал. Бытие определяет сознание. Точно! Окружающим пришлось немало постараться, чтобы сделать из меня того, кто я есть. Так что теперь пусть не обижаются».

— Валера, ты что, заснул? — Голос Федора вывел его из задумчивости.

— Да вроде задремал — разморило. По-моему, засиделись мы здесь.

Когда они вышли на улицу, оживление спало — то, что связывало этих четверых людей, осталось в ресторанном зале. Первым откланялся Хамид, потом засобиралась Вершикова, а Федор вызвался ее проводить.

— Счастливо, — улыбнулся им Золотов. — С Федей я не прощаюсь, вечером зайду, поговорить надо.

Он шел в сторону лесополосы, и мягкая рыхлая земля приятно подавалась под ногами. Между молодыми деревцами Золотов лег на траву и, заложив руки за голову, закрыл глаза. Хотелось безмятежности и абсолютного покоя, но мысли о Деле продолжали терзать мозг.

О Деле он начал думать давно.

Достойного места под солнцем добиться не удавалось: крах честолюбивых планов в институте положил начало цепочке аналогичных неудач. Он так и топтался у подножия лестницы, в которой следующими ступеньками были отдельный телефон, отдельный кабинет, несколько телефонов, двойная входная дверь, селекторная связь и длинный приставной стол для совещаний, приемная с симпатичной секретаршей и персональный автомобиль с исполнительным водителем. Все — предел!

Каждый человек имеет свое представление о внешней стороне успеха в жизни. Для Золотова атрибуты высшего преуспевания связывались с водителем, и секретаршей — людьми, обязанными за государственную зарплату обслуживать его персону, заботиться об удобстве, спокойствии, комфорте, избавлять от прозаических житейских забот и ограждать от назойливых посетителей.

Он прекрасно понимал, что не обладает способностями или талантом, позволяющим шагнуть вверх от стола в комнате на четверых и трижды запараллеленного телефона, но это не обескураживало: мало ли посредственных середнячков важно перетаскивают геморроидальную задницу с пружинистого автомобильного сиденья в мягкое кресло и обратно!

Главное — обзавестись нужными связями, проникнуть в определенный круг, заручиться поддержкой, и все пойдет как по маслу!

Не получалось!

Одни шарахались от контакта, не подпуская обаятельнейшего и милейшего Валерия Федоровича на пушечный выстрел, видно, чувствовали, сволочи, в нем  н а с т о я щ е е...

Другие были доступнее: охотно ездили на дачу, парились в баньке, жрали на халяву водку, травили анекдоты, но вот беда — чем ближе сходились с услужливым хозяином бесформенные жирняки, чем больше обещали, тем скорее сгорали синим пламенем: Кузьмича сняли с треском, Федотыча посадили, а Исайкин и вовсе помер от инфаркта.

Как рок какой преследовал! А деньги-то нужны: угощенья устраивать в немалые суммы вылетает, а зарплаты иногда и на такси не хватало.

Преодолевая страх, начал вертеться. Кое-какие каналы имелись, потом закупал дефицит и через своих людей сбывал в розницу. Хлопотно и не очень выгодно: со многими приходилось делиться. А потом еще Мэри, дура, залетела, запахло жареным — нет, грубые игры надо кончать.