Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь: Повести - Виктор Московкин

— Кури. Открой окно.

Дерябин долго возился с набухшими рамами. Дождь все моросил. Пахло липами. Он опять почувствовал легкую тревогу, обозлился на себя за способность вспоминать неприятное.

— Машенька Костерина… давно не видела ее?

— Почему? Работаем в одном отделе. — Татьяна вдруг засмеялась. — Все скучные отчеты с ваших совещаний мне известны: прибежит и — на ухо: «Аркаша выступал, гляди». А Аркаша… — Татьяна помолчала, не сразу решаясь сказать то, что давно думала о нем и Маше, чудесной девушке, которая так его любила и которую он оттолкнул. — Аркаша в небесах.

— Не все получается, как хочется, — недовольно сказал Дерябин.

— Брось, Аркадий! Ты не хотел. Ты тянулся вверх и соответственно подбирал жену.

— И это говорит сестра, — упрекнул он.

— Я никогда не одобряла твой выбор.

— Просто тебе казалось, что Машенька — лучший вариант.

— Вариант! — По голосу он понял едкую усмешку сестры.

— Довольно, — раздраженно сказал он. — Не хватает еще, чтобы мы поссорились.

— Спокойной ночи, — пожелала Татьяна.

3

Утром в квартире Александра Васильевича Шарова раздался телефонный звонок.

— Это квартира?

— Вы не ошиблись, — охотно откликнулся хозяин. — Между прочим, впервые за утро, до этого все ошибались.

Александр Васильевич любил покричать и пошутить, если удавалось.

— Сашенька, как я рада тебя слышать. Это Татьяна Дерябина. Помнишь?

С высоты своего роста Шаров скосил глаза на телефон, удивился:

— Татьяна Николаевна! Вот никогда бы не подумал!

— Да, — со вздохом произнесла Татьяна. — Мы как-то потеряли друг друга из виду. Родители наши жили дружнее.

— Это, наверно, потому, что в деревне их дома стояли рядом.

— Возможно…

— И еще, наши родители были добрее к людям.

После некоторого молчания Татьяна спросила сдавленно:

— Ты хочешь меня обидеть?

— Да нет, что вы! — Шаров устыдился за сорвавшиеся слова. — Татьяна Николаевна, сказал не подумавши.

— Ну извини, не поняла. Как и раньше бывало, не понимала: всерьез ты или шутишь.

— Я человек серьезный, — поспешил заверить Шаров.

— Сашенька, вчера ко мне пришел Аркадий. Ему очень плохо.

— Заболел?

— Если бы так! Что-то у него произошло на работе.

— Печально. Впрочем, у многих что-то происходит на работе. Вы и позвонили, чтобы сообщить мне об этом?

— Я хотела просить тебя, чтобы ты повидался с ним. Он у меня. Никогда бы не решилась, но ему очень плохо. Поверь, я-то уж его знаю.

Шаров выглянул в проем коридора, где стоял у столика с телефоном. Его пятилетняя дочка Наташа сидела на коврике посреди комнаты и потчевала кукол воображаемым обедом. Подумал о ней, но сказал другое:

— Не знаю, Татьяна Николаевна, стоит ли мне ехать. Вы знаете, что с вашим братом, мы не так близки, особенно последнее время.

— Кто с ним был близок последнее время! И все-таки, Сашенька, сделай это, я боюсь за него. А с тобой он оттает.

Шаров понял, что надо ехать. Опять обернулся, озабоченно прикидывая, как быть с дочкой. Забыв про кукол, она теперь пытливо смотрела на него. Она хорошо знала, чем оканчиваются для нее долгие телефонные разговоры.

— Хорошо, съезжу, — неуверенно пообещал Шаров, — хотя и не представляю, какая в том польза.

— Я очень благодарна тебе.

Треск разбитой чашки заставил Шарова вздрогнуть, красные черепки подкатились ему под ноги. Наташка терла кулачками глаза, готовилась зареветь.

— У тебя слышен какой-то шум, — обеспокоенно сказала Татьяна.

— Да что! — отмахнулся Шаров. — Дочка разбила чашку из своего кукольного сервиза.

— Посочувствуй за меня.

— Не стоит! — Шаров сердито разглядывал дочку. — Наташка сделала это нарочно, услышав, что я должен уйти, и протестует. Она всегда так протестует.

— Сколько же у нее осталось чашек?

— Из второго сервиза, вы хотите спросить? Из второго сервиза у нее осталось две чашки.

— Неправда! Все неправда, — звонко выкрикнула Наташка. — Две и одна с трещинкой.

— Дочка поправляет меня: две и одна с трещинкой.

— Бедная, — сказала Татьяна. — Ты прости, я не знала, что ей так часто приходится протестовать. Саша, уж если так, не с кем ее оставить, тогда…

— Пустяки, — успокоил ее Шаров.

Он положил трубку и сел на пол рядом с дочкой, заискивающе улыбнулся.

— Не хочу одна, — сказала она торопливо.

— Наташенька, — ласково сказал Шаров. — Много людей испытывает одиночество. И сами люди не всегда в этом повинны. А ты вовсе не одна. У тебя есть любимая кукла Катя.

— Она не живая, — возразила девочка.

— Будто я живой! — Шаров задохнулся в притворном гневе. — Я рохля! Не мог отказаться и теперь должен ехать к человеку, который…

— Ты живой, — оборвала его дочка.

— Спасибо, добрая душа. — Шаров потрепал ее светлые кудряшки, сказал с чувством: — Ты моя радость! Ты просто прелесть! Я съезжу к дяде и быстро вернусь.

Снова зазвонил телефон, и снова из трубки послышалось:

— Это квартира Шаровых?

— Вы не ошиблись, между прочим, впервые за утро.

— Здравствуй, Саша. Это Клава Копылева.

— A-а, маленькая женщина, — бодро приветствовал Шаров. — Жму твою мужественную руку. Что ты хотела мне сообщить?

— Есть интересное письмо. Что-то произошло в НИИ… Редактор хочет, чтобы ты взглянул и сказал, сможешь ли сделать статью.

— Добро! Кроме пользы, которую надеюсь принести, я еще и подработаю. Свободному художнику не мешает. Ты согласна?

— Разумеется. Приезжай немедленно!

Настроеиие Шарова сразу упало.

— Клавочка, столь спешно никак не могу. Ты же знаешь, я кормящий папа.

— Забавно! — Голос у Клавы стал металлическим. — Насколько я знаю, твоей Наташке пять лет.

— Это что-нибудь меняет?

— Еще бы! Часок может посидеть и одна.

— У тебя светлая голова, Клава. Сам я до этого не додумался. Я заеду сегодня.

— Только, Саша, побыстрее. Жду! А сейчас у меня рвет трубку Матвей Серебряков, ему поговорить надо с тобой.

— Надо ли? — Шаров недолюбливал заведующего отделом информации. Конечно, у него припасена какая-то новость, он будет сообщать ее и опасливо оглядываться. Руку подает здороваться — и то оглядывается: не усмотрели бы в том недозволенное.

— Шаров, привет, — пробасил в трубке густой голос. — Ты ничего не слыхал?

— О, господи! — тяжко застонал Шаров, благоразумно зажав ладонью трубку.

— Точно, ничего не слыхал?

Матвей ко всему доверчив, как ребенок: верит самым несуразным сплетням; этим часто пользуются други и недруги.

— Как не слыхать! — Шаров, измученный частыми звонками, решил поизмываться над беднягой. — Удивительное на этом свете рядом. Летом — и снег… да еще зеленый. Там такая паника поднялась! Шутка ли, слой чуть не в метр, и зеленый.

— Где? — Голос у Матвея тяжелый, с присвистом.

— Да тебе что, неизвестно? — удивился Шаров. — А я-то думал… У Завражья. Через час специальный самолет с синоптиками вылетает.

— Сам придумал? — Слышно, как Матвей трудно дышит. Сколько раз его обманывали, но он неисправим, не научен. — Скажи, что сам?

— Ну, знаешь! За кого ты принимаешь меня? Только что с аэродрома звонили.

— Поистине дела, — хрипит Матвей. Ему уже хочется звонить на аэродром, уточнять подробности.

— Да, — спохватился Матвей, — встретил случайно Люсю, секретаршу Дерябина, вот уж новость так новость. Дерябина с работы того… сняли.

— Разве? — Шарову хочется узнать, за какую провинность сняли Аркадия Николаевича. — Причина-то какая?

— Вот то-то меня и мучает. Кого ни спрошу — не знают. Но дело-то не в этом: вчера, как ушел с работы, так и пропал.

— То есть как «пропал»?

— Так вот и пропал. Никто не может понять, где он. Жена звонила — переполох… Как думаешь, куда он мог деться?

Сказать Матвею, что Дерябин у сестры, Александр Васильевич не решился: никто его на это не уполномочивал.

— Обнаружится, конечно, не спичка, — продолжал между тем Матвей. — Утопленники и те всплывают.

— Ты что хочешь сказать? — злея, спросил Шаров.

— Ничего не хочу сказать, но человека-то нету.

— Трепло несчастное, — объявил Шаров. Уж если Матвея бить, так прямо с ног, мелкими ударами его не проймешь. И, кажется, удалось. Матвей обдумывал: обидеться или нет?

— Послушай, Шаров, — вдруг снова заговорил он. — Дерябин и ты всегда друг к другу тянулись. Может, он у тебя? А?

Его снедало любопытство, это даже чувствовалось через трубку. И Шаров решил поддразнить Матвея:

— Нет, он не у меня, но я, примерно, знаю, где он. — И положил трубку. Подождал, станет ли Матвей еще раз набирать номер, — видно, не решился.