Сочинения - Эмиль Золя

Тело его словно отмерло, он почти не мечтал о Терезе. Иногда он думал о ней, как человек думает о женщине, на которой ему позже, в неопределенном будущем, предстоит жениться. Он ждал этого дня терпеливо, забывая о самой женщине, думая только о том, как изменится тогда его собственное положение. Он уйдет со службы, займется живописью как любитель, будет много гулять. Эти мечты приводили его каждый вечер в пассаж, хотя, входя в лавочку, он чувствовал какую-то смутную неловкость.

Однажды в воскресенье, скучая, не зная, чем заняться, он отправился к старому школьному товарищу, к тому молодому художнику, с которым он долгое время жил вместе. Живописец трудился над картиной, которую рассчитывал выставить в Салоне; она изображала нагую вакханку, развалившуюся на какой-то ткани. В глубине мастерской лежала натурщица; голова у нее была запрокинута, тело напряжено, бедро высоко поднялось. Время от времени она начинала смеяться и, чтобы отдохнуть, потягивалась, выпячивая грудь и разминая руки.

Лоран сел против нее и стал ее разглядывать, покуривая и болтая с приятелем. От этого зрелища кровь в нем закипала, нервы возбуждались. Он просидел до самого вечера и увел женщину к себе. Почти год она была его любовницей. Бедная девушка в конце концов полюбила его, он казался ей красавцем. По утрам она уходила, целый день позировала, а вечером всегда возвращалась в определенный час; она кормилась, одевалась, содержала себя на собственный заработок, и, следовательно, Лорану не приходилось тратить на нее ни гроша, а где она бывает и что делает, его ничуть не интересовало. Эта женщина внесла еще большее равновесие в его жизнь; он относился к ней как к полезной и необходимой вещи, которая приносит его телу покой и здоровье; он никогда не задумывался над тем, любит ли он ее, и никогда ему не приходило в голову, что он изменяет Терезе. Он благоденствовал и был счастлив. Вот и все.

Между тем срок траура кончился. Тереза стала одеваться в светлое, и однажды вечером Лоран заметил, что она помолодела и стала красивее. Но в ее присутствии ему по-прежнему бывало как-то не по себе; последнее время ему казалось, что она нервничает, склонна к каким-то странным прихотям, смеется и грустит без причины. Нерешительность, которую он подмечал в ней, пугала его, потому что он отчасти догадывался об ее тревогах и душевной борьбе. Он и сам стал колебаться, ибо безумно боялся за свой покой; он-то жил теперь безмятежно, разумно удовлетворяя свои потребности; поэтому он опасался, как бы не нарушить налаженный повседневный уклад, связав себя с нервной женщиной, страсть которой некогда уже свела его с ума. Впрочем, он не разумом взвешивал все эти обстоятельства, а лишь инстинктивно предчувствовал тревогу, какую принесет ему обладание Терезой.

Первым толчком, нарушившим его покой, явилась мысль, что надо наконец подумать о женитьбе. Со дня смерти Камилла прошло уже больше года. Одно время Лоран решил было вовсе не жениться, бросить Терезу и оставить при себе натурщицу; нетребовательная и дешевая любовь этой девушки вполне его удовлетворяла. Потом он стал рассуждать, что не зря же он убил человека; вспоминая о преступлении, о страшных усилиях, сделанных ради того, чтобы безраздельно обладать женщиной, которая теперь смущает его, он понимал, что убийство станет чудовищным и бесполезным, если он не женится на ней. Утопить человека, чтобы отнять у него жену, ждать больше года и в конце концов прийти к решению, что лучше всего жить с девчонкой, которая выставляет свое тело в любой мастерской, — все это казалось ему нелепостью, вызывало улыбку. К тому же ведь он связан с Терезой чувством ужаса и пролитой кровью. Он как бы чувствовал в глубине своего существа ее присутствие, ее крик; он ей принадлежал. Он боялся своей сообщницы: вдруг, если он на ней не женится, она все откроет правосудию — из ревности и жажды мести? Эти мысли бушевали в его мозгу. Его снова охватила лихорадка.

Как раз в это время натурщица неожиданно от него ушла. Однажды в воскресенье она не вернулась, — по-видимому, нашла пристанище потеплее и поудобнее. Лоран не особенно огорчился. Однако он уже привык к тому, что по ночам под боком у него спит женщина, и теперь ему казалось, что в жизни его внезапно образовалась пустота. Неделю спустя нервы его взбунтовались. Он снова стал проводить в лавке Ракенов целые вечера, и в его глазах, обращенных на Терезу, снова стали вспыхивать огоньки. Чувствуя на себе его взгляд и еще вся трепеща под влиянием прочитанного романа, молодая женщина млела и принимала томные позы.

Так оба они после целого года пресыщенности и безразличного ожидания опять оказались во власти тревоги и вожделения. Однажды вечером Лоран, закрыв магазин, на мгновение задержал Терезу в коридоре.

— Хочешь, я приду к тебе ночью? — спросил он горячим шепотом.

Молодая женщина сделала испуганный жест.

— Нет, нет, подождем… — сказала она. — Надо быть осторожными.

— Уж довольно я, кажется, жду, — возразил Лоран. — Мне надоело ждать, я хочу тебя.

Тереза дико посмотрела на него; лицо и руки ее обжигало какое-то пламя. Она, видимо, колебалась; потом резко бросила:

— Вот поженимся, тогда я буду твоей.

XVII

Лоран ушел из пассажа взбудораженный и умственно и физически. Горячее дыхание Терезы, согласие, выраженное ею, оживили в нем былую остроту чувств. Он зашагал по набережным, со шляпой в руке, подставляя лицо под свежий ветерок.

Когда он дошел до подъезда своего дома, ему стало страшно, он не решался подняться, остаться в одиночестве. Его охватил какой-то ребяческий, необъяснимый, неожиданный страх: а вдруг в его каморке кто-то прячется? Никогда еще не знал он за собой таких приступов трусости. Он даже не пытался разобраться, откуда эта странная боязнь; он зашел в винный погребок и просидел там больше часа, пока не пробило двенадцать, — он сидел молча, не двигаясь с места, и машинально опоражнивал один за другим большие стаканы вина. Он думал о Терезе, он негодовал, что она отказалась сегодня же пустить его к себе, и ему думалось, что, будь она возле него, ему не было бы страшно.

Погребок закрылся, Лорана выставили за дверь. Но он еще раз постучался и попросил спички. Контора меблированных комнат помещалась на втором этаже. Чтобы взять свой подсвечник, Лорану надо было пройти по длинному коридору и подняться на несколько ступенек. Этот коридор, эта лесенка, погруженные в полную тьму, наводили на него безумный страх. Обычно он смело входил, невзирая на темноту. Но в этот вечер он никак не мог решиться позвонить; он думал, что за выступом, — где вход в подвал, быть может, притаились убийцы, которые сразу же набросятся на него, как только он ступит в коридор. Наконец он позвонил, зажег спичку и решился войти. Спичка погасла. Он стоял, задыхаясь, не шевелясь, не смея убежать, и дрожащей рукой судорожно чиркал спичками по сырой стене. Ему слышались поблизости какие-то голоса, какой-то шорох. Спички ломались, у него в руках. Наконец одна из них зажглась. Сера зашипела, и пламя стало разгораться, но так медленно, что Лорана вновь обуял ужас: в слабом синеватом свете горящей серы, в разбегающихся зыбких отсветах ему почудились какие-то чудовищные очертания. Потом спичка затрещала, и вспыхнуло яркое белое пламя. У Лорана отлегло от сердца, он осторожно пошел вперед, стараясь, чтобы спичка не погасла. Проходя мимо спуска в подвал, он прижался к противоположной стене. Здесь было особенно темно, и это наводило на него ужас. Потом он поспешно прошел несколько ступеней, отделявших его от конторы, взял свой подсвечник и тут наконец почувствовал, что спасен. Наверх он поднялся уже спокойнее, однако свечу держал высоко, чтобы освещать углы, мимо которых ему предстояло пройти. Причудливые длинные тени, всегда снующие туда-сюда, когда идешь по лестнице со свечой, то вдруг вставали перед ним, то исчезали, порождая в нем какую-то смутную тревогу.

Добравшись доверху, он вошел к себе и поспешил запереться. Прежде всего он заглянул под кровать, потом тщательно осмотрел всю комнатку, проверяя, не притаился ли тут кто-нибудь. Он затворил слуховое окно, — а то ведь к нему можно оттуда забраться. Приняв все эти меры предосторожности, он немного успокоился, разделся и тогда сам удивился своей трусости. В конце концов он улыбнулся, упрекнув себя в ребячестве. Никогда в жизни не был он труслив и теперь не мог понять, с чего это вдруг на него нашел такой ужас.

Он лег. Согревшись под одеялом, он снова стал думать о Терезе, и мечты о ней вытеснили было страх. Он закрыл глаза и старался заснуть, но ум его продолжал бодрствовать, мысли властно возникали одна за другой, цеплялись друг за друга и убеждали его в том, как ему выгодно поскорее жениться. Временами он переворачивался и решал: «Довольно думать, пора спать; завтра надо подняться в восемь, идти на службу». И он старался уснуть. Но мысли вновь возникали бесконечной вереницей, снова начинались рассуждения; он опять оказывался во власти какой-то тревожной мечтательности, и в уме его возникали соображения, подтверждавшие необходимость женитьбы, и всевозможные доводы за и против обладания Терезой, подсказанные то осторожностью, то влечением.