Петр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус - Анатолий Бородин

«Лесовский [министр] взял Пещурова [заместителем]. И если когда административный брак представлял собою идеал счастливого брака, так это именно здесь, в сочетании пыла, быстроты и детской откровенности адмирала, – с невозмутимым, вынесенным из продолжительного пребывания в Англии, спокойствием и чисто английскою выдержкою, молодого моряка. Пещуров был тоже моряк из лихих: он так разбил свой клипер в кругосветном плавании, что это поставлялось в образец даже старыми моряками. “Вот как надо разбивать клипера”, – говорили они одобрительно и Пещурова признавали своим. Своим же не могли не признать его и так называемые старыми моряками “чернильницы”, то есть письменная часть, чиновники министерства. Он писал едва ли не лучше их, во всяком случае, последовательнее и логичнее его изложения мне не приходилось встречать в бумагах. И писал он бумаги большею частью всегда сам, не только в бытность директором канцелярии, но и товарищем министра. Цифры Морского ведомства вместо позорных поражений, начали одерживать блистательные победы в департаменте экономии [Государственного совета], где Пещуров разбивал не хуже своего клипера, пасовавшего Заблоцкого-Десятовского.

<…> Промежуточное управление [министерством] Пещурова было непродолжительно, м. б., потому, что оно соединяло все условия хорошего управления министерством, ровного, спокойного и всесторонне обдуманного. Уступки, лицеприятия были немыслимы при его, можно сказать, математически точном и последовательном образе действий. Кто просил – ничего не значило, но чего и зачем он просил, – только то имело значение. Он, со спокойствием некогда его не покидавшим, – отказывал уже нареченному генералу Алексею Александровичу в разных требованиях, между прочим, в усилении каких-то украшений в гвардейском экипаже, которым этот великий князь командовал.

– В смете не имеется кредита на этот предмет, – процеживал он по своей привычке сквозь зубы и немного в нос.

Бережливая великая княгиня Екатерина Михайловна присылает дворцового чиновника просить казенных флагов, к какому-то высокоторжественному дню.

– Обратитесь к капитану над портом. Он даст, если можно.

Поступки и не особенно отчаянные, однако в глазах людей сведущих, вполне достаточные, чтобы погубить человека.

– Уж сломит себе шею Алексей Алексеевич, – пророчили они. И он ее в самом деле сломил…

Нужен был его английский такт (он и женат был на англичанке), чтобы держать курс между рифами заслуженных и влиятельных адмиралов, от которых он получал когда-то приказания, стоя у них на вахте, и которые должны были теперь являться в его кабинет за приказаниями.

<…> Сдавши министерство [И. А. Шестакову], он взял подчиненное место главного командира Черноморского флота и уехал в степное захолустье заметаемого зимой метелями, а летом пылью Николаева…

И вот, в стенах министерской квартиры не стало обходительного, невысокого, с тонкими чертами, умного и приветливого лица Пещурова» (Ковалевский П. М. Власти предержащие // Русская старина. 1909. Т. 137. № 1. С. 84, 85–86, 87.

Ковалевский Павел Михайлович /1823–1907/ – поэт, писатель, литературный критик).

«Высокодаровитый. <…> Будучи от природы малообщительным и притом не принадлежа по происхождению к высшему обществу, Алексей Алексеевич даже будучи министром, вел дружбу и знакомство преимущественно с бывшими своими товарищами по корпусу и собирал их на свои скромные вечера по средам. На этих вечерах играли по маленькой в обычный тогда ералаш, немного танцевали и после скромной закуски расходились, благодаря гостеприимных хозяев. Супруга министра была родом англичанка (женился на вдове врача, на квартире которой стоял в Англии. – А. Б.) и других языков, кроме своего родного, не знала; поэтому понятно, что и она избегала чопорных знакомых, предпочитая им, одинаково с мужем, моряков, как лиц, говоривших по-английски.

В летние месяцы эти среды прекращались, и, отправив семью в деревню, Пещуров посвящал свой досуг музыке и, как музыкант-самоучка, часами просиживал за роялем, отчасти фантазируя, а отчасти разыгрывая по памяти довольно трудные вещи.

Министром пробыл <…> недолго – менее двух лет. Невзлюбил его почему-то новый Генерал-адмирал Великий князь Алексей Александрович, и ему была предложена должность главного командира Черноморского флота.

<…> При последнем нашем свидании за месяц до его смерти в скелете, обтянутом кожею, с трудом можно было признать прежнего красивого, моложавого и всегда молодцеватого адмирала» (Мамантов Н. При шести министрах (1875–1897) // Вестник Императорского Общества ревнителей истории. Вып. III. СПб., 1916. С. 88, 90).

229

«Мрачный поселок Дуэ расположен на западном берегу Сахалина у самого моря и имеет совершенно открытый рейд, на котором опасно стоять при западных ветрах». Тогда «в поселке жили ссыльно-каторжные, около 50 челов[ек] и охранявшие их 150 челов[ек] линейных солдат под общим начальством некоего штабс-капитана Николаева из бурбонов. Это было грубое и жестокое создание. Два бежавших каторжанина, вновь пойманные в тайге с отмороженными конечностями, были им посажены в мерзлый подвал; он не хотел даже допустить к ним наших судовых врачей для ампутирования ног, так что в этом случае понадобилось вмешательство нашего адмирала. В Дуэ находятся угольные копи, и каторжники обязаны были ежедневно на урок вывозить в склад известное количество выламываемого угля» (Де Ливрон А. К. Корвет «Калевала» // Морской сборник. 1909. Т. 353. № 9. С. 60. 5-я пагинация).

О населении Дуэ встречаются и др. данные: в 1863 г. «до 200 арестантов, присланных на каторжную работу, да человек 80 линейных солдат» (Зеленой К. Из записок о кругосветном плавании (1861–1864 гг.) // Морской сборник. Т. 79. № 8. С. 228).

230

П. Денорвиль по этому случаю замечает: А. А. Пещуров «лихо управлялся» на «Гайдамаке», и добавляет: «Молодцеватость Пещурова во время шторма в Дуэ, на Сахалине, поэтично очерчена покойным К. М. Станюковичем в его морских рассказах» (Из воспоминаний старого моряка // Море. 1906. № 33–34. С. 1179).

231

Де Ливрон А. К. Указ. соч. // Морской сборник. 1909. Т. 354. № 9. С. 42–43, 60–61. Более точное, в деталях и хронологически, описание этого случая см.: Летопись крушений и других бедственных случаев военных судов русского флота. СПб., 1874. С. 140–156.

232

Парусно-винтовой транспорт, был построен в Бостоне (1858) для службы на Амуре и Тихом океане. При водоизмещении в 1380 т., мощностью машины в 300 л. с., имел скорость до 8 узлов под парами и до 11 – под парусами; вооружен 8-ю пушками по бортам и 2-мя орудиями на поворотных станах. Выполнял грузовые перевозки в Татарском проливе и лимане Амура, ходил на Сахалин и в японские порты; высаживал десанты для занятия постов в юго-восточные гавани, обеспечивал посты продовольствием; с его борта велись магнитные и гидрологические наблюдения. Исключен из списка судов Сибирской флотилии после аварии 1892 г.

Шкот Николай Яковлевич (1829, Костромская губ.–1870, СПб.) окончил МКК мичманом (1848). Плавал на кораблях Черноморского флота (1848–1854). Участник Крымской войны и обороны Севастополя (на Корниловском бастионе контужен разрывом бомбы в голову; на Камчатском редуте ранен осколком в ногу; орден св. Анны III ст. с мечами). Лейтенант (1855, за отличие). Назначен в 47-й Сибирский флотский экипаж, капитан-лейтенант, командир пароходо-корвета «Америка» (1856). Ст. офицер (1857) и командир (1858–1864) транспорта «Японец». Капитан II ранга, и. д. помощника командующего портами Восточного океана, Главный начальник южных гаваней (1864). Участвовал в переходе из Николаевска в Тяньцзин с дипломатической миссией вице-адмирала Е. В. Путятина, в открытии залива Владимира и описи залива Ольги, в гидрографических работах в Амурском заливе, в развертывании военного поста в Новгородской гавани; ходил по русским портам Охотского и Японского морей, в Татарском проливе и по Амуру; снабжал углем Тихоокеанскую эскадру в Печелинском заливе. За 10-летнюю службу на Амуре назначена пенсия – 435 рублей в год; переведен в 7-й флотский экипаж Балтийского флота (1866). Капитан I ранга (1868). Его именем назван мыс в заливе Ольги, остров и полуостров в заливе Петра Великого, поселок (Шкотово) в Приморском крае. В качестве командира «Японца» был причастен к основанию Владивостока, многих постов на материковом побережье и на Сахалине. Энергичный, честный и прямолинейный, очень ценился контр-адмиралом П. В. Казакевичем как один из деятельных офицеров (Общий морской список. Ч. XII). Брат П. Я. Шкота (1815–1880), вице-адмирала и общественного деятеля.

233

Деревянный парусно-винтовой клипер «Наездник» построен на Архангельской верфи (1856); водоизмещением в 615 т., паровой машиной в 300 л. с., вооружен 3-мя (по др. данным – 6-ю) орудиями; экипаж из 9-ти (7-ми?) офицеров и 92-х (99-ти?) матросов. В 1856–1859 гг. плавал на Балтике. В 1859 г. ушел из Кронштадта на Дальний Восток, где участвовал в описных работах. В 1862 г. отозван для капитального ремонта в Кронштадт. Из-за недостатка средств простоял у стенки 3 года и в 1866 г. выведен из боевого состава флота. В 1869 г. использован в качестве мишени на маневрах Балтийского флота и исключен из списка судов флота. В честь его названа бухта.