Каникулы в Чернолесье - Александр Альбертович Егоров

в глухую темноту.

* * *

Темнота была вокруг и когда я очнулся. Но эта темнота была другой. Она была безопасной. В ней было тепло и пахло сушеными травами. Оставалось признать, что я был дома.

Небо за окном начинало розоветь. Дверь на балкон была плотно прикрыта.

Я привычно протянул руку и дернул за шнурок: старомодная лампа у изголовья включилась, и добрые пять квадратных метров моего чердака предстали перед моими глазами.

Я сел в кровати. Плечо слегка саднило. На нем я обнаружил пару пластырей. Только я напрочь не помнил, кто и когда налепил.

Деревянные ступени лестницы заскрипели под тяжелыми шагами. Дверь отворилась.

– Значит, наш герой не спит? – спросил Герман, конечно, это был он.

– Почему герой? – спросил я.

– По многим причинам. Из последних: ты героически защищал больного волчонка от злого деда-лесника. Чуть не впаял последнему заряд крупной дроби в брюхо. А заодно обозвал «гадом». Хотелось бы только знать, за что?

– Де-ед, – протянул я. – Так это был ты? Я думал… я вспомнил…

– Я примерно знаю, о чем ты думал, – сказал дед мягче, чем мог бы. – И о чем ты вспомнил, тоже догадываюсь. А главное, ты все равно промазал.

Я наморщил лоб.

– Прости, – сказал я. – Я был уверен, что это… другие.

– Я знаю. Я знаю даже больше, Сережка. И это вторая причина, по которой вместо хорошего ремня я накрыл твою задницу всего лишь легким одеялком. Шерстяной плед я отнес твоему другу Вику.

– Как он? Ему было совсем плохо…

– Ему и сейчас не здорово. Если я что-то понимаю в делах волков-оборотней… а я в них все понимаю… он должен был умереть еще ночью. Что-то его задержало. Я знаю, что. И это третья причина, по которой я назвал тебя героем, Сережа.

Я сел на постели и пошевелил босыми пальцами ног. Пожалуй, сейчас я был рад, что они у меня без когтей. С волчьей мордой было бы несколько неудобно слушать, что ты герой, и слегка краснеть.

– А вот твой пушистый друг не сможет больше превращаться, – вдруг сказал Герман. – Хотя все лучше, чем смерть… да. Так что у тебя теперь есть домашний питомец. Немного больше сибирской лайки, и обещает расти еще. Но тут уж выбирать не приходится… не возвращать же его к этому долговязому ублюдку Гройлю?

– Можно мне к нему? – спросил я, не дослушав.

– Да. Ты уж извини, я не поволок эту зверюшку сюда. Скажи спасибо, что донес одного человеческого щенка… весом в полста килограммов… вниз, пожалуйста, добирайся сам.

Я встал и надел кроссовки. Натянул новую футболку, что висела на спинке стула.

– Это уже четвертая, – сказал дед не по-сибирски занудным голосом. – Четвертая футболка. За последнюю я выставлю счет старине Карлу. Правда, это именно он подсказал мне, где вас искать… я бы не сообразил, что у кого-то будет желание влезть в ржавый вагончик.

Он еще что-то говорил, но я (слегка пошатываясь) уже спускался по лестнице. Дед последовал за мной. Внизу ворон Карл встретил нас дружелюбным карканьем. Я остановился и поглядел на него очень внимательно.

– Спасибо, Карл, – сказал я.

Ворон церемонно раскланялся (он отлично проворачивал такие цирковые трюки). Потом подхватил что-то со стола и кое-как перелетел ко мне на плечо («Ч-черт», – прошипел я, а на новой футболке появились первые дырки).

– Жр-рать, – сказал он.

Ничего не поделаешь, пришлось взять у него из клюва ломтик жареного мяса. Мясо оказалось теплым и чертовски вкусным. Мне почему-то вспомнилось что-то очень старинное, хорошее и доброе, почему-то связанное с Карлом – но давным-давно забытое, а может, и вовсе не бывшее никогда, как и многое, что случалось в моем детстве.

Вы должны меня простить. Я вообще не был уверен, что в моем детстве было что-то хорошее.

Мы вышли на крыльцо. Солнце уже выглянуло из-за кромки далеких гор. Белые розы на помятых (мною) кустах нежно розовели в лучах рассвета. Вероятно, это было шикарно, но рассматривать красоту было некогда.

На заднем дворе я осторожно потянул на себя дверцу прицепа.

– Вик, – позвал я.

Глаза привыкли к темноте, и я его увидел. Он положил голову на лапы и смотрел на меня.

– Я вколол ему вакцину и общеукрепляющее, – сказал дед. – Я не позволю местным редким видам просто так вымирать. Даром я, что ли, смотритель в этом заповеднике? Нет, если хочешь подыхать – всегда пожалуйста, только не в моем районе…

Вик смотрел на меня и молчал. Зато мой дед говорил за всех. Он что-то рассказывал о том, как он вешал ментам лапшу на уши (было у него и такое выражение), и как его отпустили с извинениями, да еще и довезли до дому. Наверно, это было интересно – но не сейчас. Наконец Герман устал и умолк. Похлопал меня по плечу. Нагнулся, проделал то же самое и с лежащим волком (Вик только зажмурился).

– Веди себя прилично! – сказал он ему прямо в ухо. – И мебель чтоб не грыз!

Не дожидаясь ответа, он наконец ушел.

Я присел на ступеньку у входа. Вик потянулся и смог положить нос прямо мне на коленку. Когда мы были людьми, такое было немыслимо, думал я. Я бы и сам не одобрил. Ну… если бы я был обыкновенным человеком.

А теперь я погладил Вика по шее. Раны почти не были видны, если не считать нескольких проплешин в серебристой шерсти.

– Я ушел от них, – сказал он беззвучно. – Навсегда.

Мы снова понимали друг друга без слов. Я не ответил, но он знал, что я его понял. И даже знал, что я мог бы ответить.

– Ты меня не прогонишь? – спросил он.

Я потрепал его за уши. Он снова закрыл глаза и даже язык высунул – но это он так улыбался.

– Всегда мечтал завести собаку, – сказал я.

– Чего, правда?

– Зуб даю, – повторил я странное выражение моего деда. – В смысле правда. Как-нибудь уговорю тетку Эллу… а уж сестричка, Вероника… она вообще обожает животных.

– Ты обещал познакомить, – сказал Вик, все еще улыбаясь. Вряд ли он поверил, но все же.

– Если будешь себя плохо вести, обязательно познакомлю…

Он не ответил. Не без труда поднялся на ноги. Теперь его нос и длинный язык находились совсем рядом с моим лицом. В пределах досягаемости.

– Эй, – испугался я. – Не надо вот этого.

Но он не послушался. И взмахнул языком.

– Передашь Веронике, – сказал Вик очень хладнокровно. – От меня.

– Плохая ты псина, – возмутился я. Но тут же бросил злиться: Вик все же не устоял и покачнулся,