Сила и слава - Грэм Грин

– Вы так хорошо меня приняли, мисс Лер.

Странно было почувствовать вначале, что в тебе видят гостя, а не преступника или пьющего падре. Эти люди еретики, но им и в голову не приходило, что он плохой человек; они не лезли ему в душу, подобно его собратьям-католикам.

– Мы были рады вам, отец. Но там вам будет лучше. В Лас-Касасе хорошо. Это прекрасный город – высоконравный, как любит говорить мистер Лер. Если вы встретитесь там с отцом Кинтаной, передайте ему от нас привет. Он был здесь три года назад.

Ударили в колокол; его сняли с церковной колокольни и повесили около конюшни мистера Лера. Он звонил, как звонят в обычный воскресный день в любом другом месте.

– Иной раз, – сказала мисс Лер, – мне хочется сходить в церковь.

– За чем же дело стало?

– Мистеру Леру это не понравится. Он очень строгий. Но теперь церковные службы бывают так редко – до следующей, наверно, пройдет три года.

– Я вернусь раньше.

– Нет, едва ли, – сказала мисс Лер. – Дорога к нам нелегкая, а Лас-Касас прекрасный город. Там электрические фонари на улицах, две гостиницы. Отец Кинтана тоже обещал вернуться, но ведь христиане есть повсюду, правда? Зачем ему приезжать сюда? Да и мы не так уж в нем нуждаемся.

Мимо калитки прошли небольшой группой индейцы – низкорослые, мосластые, они были как выходцы из каменного века; мужчины в холщовых рубашках по колено держали в руках длинные шесты, а женщины с черными косами и топорными чертами лица несли детей за спиной.

– Индейцы узнали, что вы здесь, – сказала мисс Лер. – Наверно, миль пятьдесят прошли. – Индейцы остановились у калитки и уставились на священника. Когда он посмотрел на них, они пали на колени и стали креститься – странным, мелким крестом, касаясь носа, ушей и подбородка. – Мой брат ужасно сердится, – сказала мисс Лер, – если при нем кто-нибудь становится на колени перед священником, но я не вижу в этом ничего дурного.

За углом дома били копытами мулы – проводник, наверно, привел их туда покормить кукурузой; едоки они медленные, и им требовалось время, чтобы наесться. Пора было начинать мессу и, отслужив ее, отправляться в путь. Священник вдохнул запах раннего утра – мир был еще свеж и зелен; в деревне за пастбищами залаяли собаки. В руках у мисс Лер тикал будильник. Священник сказал:

– Ну, я пойду. – Ему почему-то не хотелось покидать мисс Лер, и этот дом, и мистера Лера, спавшего у себя в комнате. Нежность и чувство зависимости от нее смешались у него в сердце. Когда человек просыпается после тяжелой операции, ему особенно дорого первое лицо, которое проступает перед ним в редеющем тумане наркоза.

Облачения на нем не было, но месса, что он служил в этой деревушке, больше других за последние восемь лет напоминала ему, как все шло когда-то у него в приходе; он не боялся, что служба будет прервана, не спешил с причастием, не опасался налета полицейских. Из стоящей на замке церкви в конюшню мистера Лера принесли даже алтарный камень. Но, готовясь принять святые тайны в этой тишине, в покое, он еще сильнее чувствовал свою греховность.

– Да не будет мне, недостойному, причастия тела твоего, Господь наш, Иисус Христос, в суд и осуждение. – Человек добродетельный почти перестает верить в ад, но он-то носит ад с собой, иногда даже видит его во сне. Domine, non sum dignus… domine, non sum dignus… [недостоин, господи… недостоин, господи… (лат.)] Зло, как малярия, бежало у него в крови. Он вспомнил один свой сон: большая, поросшая травой арена, по краям ее статуи святых. Но святые были живые, они вращали глазами туда-сюда в ожидании чего-то. Он тоже ждал, страшась и уповая. Бородатые Петры и Павлы, прижимая Библии к груди, следили за входом на арену, а он не видел, что у него за спиной: вдруг оттуда выскочит зверь. Потом послышались звуки маримбы, наигрывавшей все один и тот же мотив, в небе вспыхнул фейерверк, и на арену, танцуя, выбежал Христос; он прыгал взад и вперед, взад и вперед, становился в позы. С размалеванным и окровавленным лицом, гримасничая, как проститутка, Христос непристойно улыбался. Он очнулся от сна в глубочайшем отчаянии, будто обнаружив, что его последние деньги – фальшивые.

– …и мы видели славу его, славу как единородного, от Отца, полную благодати и истины. – Месса подошла к концу.

Через три дня, сказал он себе, я буду в Лас-Касасе. Я исповедуюсь, получу отпущение грехов… и мысль о девочке возле мусорной свалки мучительной любовью обожгла ему сердце. Поможет ли исповедь, если так любишь плод своего преступления?

Люди опускались на колени, когда он шел к выходу из конюшни: вот кучкой стоят индейцы; вот женщины, детей которых он крестил; Педро; хозяин харчевни тоже стоит здесь, преклонив колена, закрыв глаза своими пухлыми руками, а с пальцев у него свисают четки. Вид у этого человека добропорядочный, может, он и на самом деле добропорядочный, может быть, подумал священник, я потерял способность разбираться в людях – может быть, та женщина в тюремной камере была лучше всех… Лошадь, привязанная к дереву, заржала, нарушая тишину раннего часа, и вся утренняя свежесть ворвалась в открытую дверь.

Около мулов его ждали два человека: проводник прилаживал стремя, а рядом с ним, почесывая под мышкой, улыбаясь ему навстречу неверной, настороженной улыбкой, стоял метис. Он был как легкая боль, напоминающая человеку о его недуге, как внезапное воспоминание, которое говорит, что любовь еще жива.

– Вот не ожидал увидеть тебя здесь, – сказал священник.

– Конечно, отец, конечно, не ожидали. – Он поскреб под мышкой и улыбнулся.

– Привел с собой солдат?

– Что это вы говорите, отец! – воскликнул метис и нерешительно хихикнул. У него за спиной, в открытой настежь двери, была видна мисс Лер, которая готовила сандвичи в дорогу; она уже оделась, но сетку с головы так и не сняла. Мисс Лер аккуратно заворачивала сандвичи в пергаментную бумагу, и в ее неторопливых движениях ему почудилось что-то странное, нереальное. Реальностью был метис. Священник сказал:

– Ну, что ты теперь задумал? – Уж не подкупил ли он проводника, чтобы тот увел меня назад, через границу? От этого человека можно ждать всего.

– Не надо так говорить, отец!

Мисс Лер бесшумно, как сон, исчезла у него из виду.

– Не надо?

– Я пришел сюда… – Метис набрал полную грудь воздуха перед тем, как выпалить неожиданно высокопарное заявление: – В поисках милосердия.

Проводник кончил возиться с одним мулом и занялся другим, укорачивая и без того короткие мексиканские стремена. Священник нервно усмехнулся:

– В поисках милосердия?

– Ведь вы, отец, единственный священник по эту сторону от Лас-Касаса, а человек умирает…

– Какой человек?

– Янки…

– Что ты несешь?

– Тот, которого ищет полиция. Он ограбил банк. Вы знаете, о ком я говорю.

– Я ему не нужен, – нетерпеливо сказал священник, вспомнив фотографию на облупившейся стене, взгляд, устремленный на первопричастниц за праздничным столом.

– Он добрый католик, отец. – Метис отвел глаза в сторону, почесывая под мышкой. – Он умирает, а нам с вами не хотелось бы иметь на совести, что этот человек…

– Не было бы у нас на совести чего-нибудь похуже.

– Как вас понимать, отец?

Священник сказал:

– Он только убивал и грабил. Он не предавал.

– Пресвятая матерь божия! Чтобы я…

– Мы оба предатели, – сказал священник. Он повернулся к проводнику: – Все готово?

– Да, отец.

– Тогда едем. – Он совершенно забыл про мисс Лер: тот, другой мир протянул к нему руку через границу, и он снова стал беглецом.

– Куда вы едете? – спросил метис.

– В Лас-Касас. – Священник неловко влез на мула. Метис уцепился за кожаное стремя, и он вспомнил их первую встречу: там тоже были и нытье, и мольба, и оскорбления.

– Хороший же вы священник, – запричитал метис. – Надо, чтобы об этом узнал епископ. Человек умирает, хочет покаяться, а вам вдруг понадобилось в город, и вы…

– Почему ты считаешь меня таким дураком? – сказал священник. – Я понимаю, зачем ты пришел сюда. Кроме тебя, у них никого нет, кто может меня узнать, а в этот штат они за мной не пойдут. Если я спрошу тебя, где этот американец, ты скажешь – знаю, знаю, можешь не говорить, – что он около самой границы по ту сторону.

– Вот и нет, отец. Вы ошибаетесь. Он около самой границы, но по эту сторону.

– Миля-другая не имеет значения. Судиться из-за этого здесь никто не будет.

– Какое это горе, отец, – сказал метис, – когда тебе не верят. И только потому, что один раз я… да, сознаюсь.

Священник тронул мула, они выехали со двора мистера Лера и свернули на юг; метис трусил у его стремени.

– Я помню, – сказал священник, – как ты крикнул, что у тебя хорошая память на лица.

– Да, память на лица у меня хорошая, – торжествующе воскликнул метис. – Иначе я бы сюда не пришел. Слушайте, отец. Я во всем вам покаюсь. Вы не знаете, какое искушение для бедного человека, когда ему обещают деньги! И я решил: раз он мне не верит, я ему покажу. Но я добрый католик, отец, и если умирающий зовет священника…