В подполье можно встретить только крыс - Петр Григоренко

На втором курсе было несколько парттысячников из числа той тысячи старых коммунистов, которых ЦК направил в 1928 году во все основные ВУЗы страны. На первом и втором курсах учились несколько десятков профтысячников, на всех курсах имелось небольшое число рабфаковцев. Они имели наиболее систематизированную подготовку к учебе в ВУЗе. Парттысячники - Топчиев, Максимов, Малер - люди серьезные. К учебе относились с усердием и потому пользовались среди студентов авторитетом, уважением. Топчиев был избран секретарем парткома. Когда он находился на 3-ем курсе, должность стала платной, но его утвердили в этой должности и предоставили право прервать учебу. Но он не пошел на это и вместе со своим курсом закончил институт. Диплом, как мне рассказывал человек, которого нельзя заподозрить в необъективности, он защитил блестяще. Малер, с организацией Инженерно-строительного института, был назначен его директором, и он не оставил учебу. Правда, институт закончил на год позже своего курса. Из всех троих, после сталинского лихолетья, я видел только Малера. Он руководил небольшим стекольным заводом. Судьба Топчиева и Максимова мне неизвестна.

Профтысячники произвели на меня куда худшее впечатление. Не знаю, чем объяснить, но все, кого я знал из них - люди страшно ограниченные, тупые и зазнайки. Приведу один пример. Был такой студент - профтысячник Загребельный. Ему было повидимому 32-33 года. Но нам 18-20-летним юношам он казался довольно старым. Рост около 190 сантиметров. Косая сажень в плечах. Тупое и наглое его лицо было полно высокомерия. Но чего нет, того нет - знаний никаких. Он и таблицу умножения не знал. По-моему не хотел или ленился запомнить. В нашу учебную группу попал он на втором курсе. По принятой тогда практике к нему, как отстающему, прикрепили сильного ученика Юрка Пасютинского, из числа поступивших в институт по свободному конкурсу. Небольшой ростом, с детским нервным личиком, интеллигент до мозга костей - грубое слово не только что произнести, слышать не может. Когда нервничает - переходит на украинский и так частит, что даже мне бывает трудно понять. Тем же, для кого украинский не родной или вышел из употребления в семье, вовсе непонятно.

И вот началась история. Загребельный ничего не понимает. Не может ответить преподавателю даже на вопросы относящиеся к заданию, которое он выполнил дома. Комсомольская организация группы обвиняет во всем Пасютинского. Тот нервничает, частит по-украински, а Загребельный с наглой улыбочкой говорит, что Юрко ему не помогает. И это не один раз. Юрко уже получил несколько предупреждений. Комсорг просит меня поговорить с ним. Остаюсь с Юрком после урока. Он нервничает от того, что комсомольское начальство, хоть и его согруппник, но секретарь комитета всего института собирается прорабатывать его. Сели. Я, обращаясь по-украински, прошу рассказать о взаимоотношениях с Загребельным. И я узнаю, что тот на занятия с Юрком не ходит. Требует, чтобы Юрко выполнял все его домашние задания, и писал объяснения, как он это делает. Каждый раз грозится, что пожалуется в комсомол и что ему, как члену партии, поверят.

Мы долго проговорили. Юрко успокоился, перестал частить, и мы затронули много вопросов. Спросил я его, и частности, и о том, что думает он о Загребельном, стоит ли его учить.

Он ответил:

- Не стоит, но учить его будут и из института выпустят.

В ответ на это я задал риторический вопрос:

- А на что нужен такой инженер, что он будет делать? Но Юрко ответил абсолютно серьезно:

- Моим начальником будет.

Ответ был, конечно, символический, но по иронии судьбы оправдался дословно. В 1934 году Загребельный и Пасютинский закончили учебу и были оба выпущены из института. Загребельный назначен начальником дорожно-строительного управления, Пасютинский - главным инженером в то же самое управление. Так судьба свела их вторично, после того, как я в конце 1930 года развел их. Тогда я сам взялся быть прикрепленным к Загребельному. Дважды вытянул его на партком для ответа за уклонение от учебы. И он не выдержал - ушел из нашей группы. Мучил кого-то другого. Но двигался с курса на курс, пока не перешагнул институтский порог с дипломом в руках. Сколько видел я их, таких дипломированных бездарностей! Всех их выпускали, идя на всевозможные ухищрения - я помню даже случай, когда одному особо "дубовому" устроили закрытую защиту, не допустив на нее не только слушателей, но и тех членов госкомиссии, которые могли бы высказаться против. И все такие люди шли на пополнение рядов начальства и что особенно интересно, почти никто из них не пострадал во времена сталинских чисток.

Загруженные до предела своей личной учебой и внутри-институтскими делами, мы не забывали и о жизни страны. Однако шла она как-то стороной. Виделась как бы издалека. Я, например, из Борисовки не получал почти никаких вестей, от друзей и от жены из Сталинo - только о личных делах. Информация о жизни в общем - только из газет и радио. Эти сведения перерабатывались в институте применительно к задачам воспитания студентов и преподавателей, то есть использовались как горючее для нашего котла. Из событий политической жизни наиболее сильное впечатление произвела статья Сталина "Головокружение от успехов".

Я, да и подавляющее большинство студентов не знали о прокатившейся тогда волне антиколхозных восстаний. Очень слабые слухи о них дошли до нас, как рассказы об отдельных "бабских бунтах". Женщины, мол, поверили кулацким россказням о том, что спать будут все под одним одеялом и есть из одного котла и... пошли громить колхозы. Мужчины их урезонили, где словом, а где и кулаком, и все успокоились. Теперь-то я знаю от очевидцев, что тактика тех восстаний была такова: громить колхозы начинали женщины, а если против них выступали коммунисты, комсомольцы, члены советов и комитетов бедноты, то на защиту женщин бросались мужчины. Это была тактика, рассчитанная на то, чтобы избежать вмешательства войск и кровопролития. Тактика оказалась успешной. На юге Украины, на Дону и Кубани колхозный строй был ликвидирован за несколько дней. Пришлось ввести в дело войска.

Мы этого не знали. Поэтому, насквозь лживая и лицемерная статья Сталина была воспринята как проявление гениального провидения в политике: "Сталин увидел то, что никому еще не видно - то, что погоня за высоким процентом коллективизации может привести партию к отрыву от масс". На самом деле партия уже давно стала во враждебные отношения с крестьянством. И сейчас Сталин прибег к демагогии, выигрывая время для подготовки нового удара по крестьянству. Но мы, повторяю, о прокатившейся волне восстаний не знали, и указания Сталина для нас выглядели как гениальные провидения. Когда же через несколько недель появилась в газетах статья "Ответ товарищам колхозникам" нас охватил подлинный энтузиазм: "Вот истинная мудрость вождя - предупредить от поспешности и забегания вперед и одновременно указать, что отступать от достигнутого нельзя. Достигнутые рубежи надо закреплять".

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});