Цена свободы - Чубковец Валентина

Мне девятнадцать, полна неуверенности в себе, наивная, хотя пора бы и повзрослеть. Иду с аэропорта домой, только что прилетела на свою малую родину, в посёлок Батурино, тогда туда летал маленький самолёт кукурузник (почему-то так его обзывали в народе) Ан-2, кажется. Летать не любила, меня страшно тошнило. Но и автобусом пять, а то и шесть часов тоже не могла ехать, тошнило, просто выворачивало наизнанку. Водитель автобуса всегда возмущался: «Опять Соловьёва девчонка едет?!» Знал, чего ожидать от меня, не раз возил, но многие другие пассажиры, особенно мужчины, просто радовались незапланированной остановке, лишний раз выйти покурить и хлебнуть свежего воздуха. Опять же когда заканчивался асфальт, тут-то все впитывали совершенно другой воздух. Особенно если впереди идёт какая-нибудь грузовая машина. Пыль стояла столбом, не видно было дороги так как большая часть дороги тогда была неасфальтированной. Да и сейчас некоторые места без асфальта. А лесу было полно, вот и гоняли лесовозы туда-обратно. Из-за плохой переносимости поездок в транспорте к родителям приезжала раз в год, всегда в летнее время. Никогда не забуду одну поездку в самолёте. Нагостившись дома, полетела в Томск. Стоимость билета была семь рублей, а полёт длился не более сорока пяти минут, но для меня это казалось вечностью. Села в самолёт, пристегнулась, полетели, я как всегда никакая, минуты считаю, а они как назло длятся долго. Летим-летим, мешочек рыготиной заполнила, но хорошо знала, что если лететь на голодный желудок, будет адская боль в кишечнике, поэтому просто пила воду. Приземляемся, и снова мой знакомый аэропорт. Ух, как я разревелась, навзрыд ревела, помню, кто-то пытался меня успокоить. Обычно я молча плачу, никто моих слёз не видит, а тут… оказывается, нам Томск добро на посадку не дал, погода пошалила. Вот это была «поездка»! А в самолёте штормило так, что не одна я проблевалась. И всё же чаще ездила автобусом.

Вернусь к своему глупому поступку. Так вот, иду с аэропорта домой, год не виделась с родителями, подругами, одноклассниками, а навстречу моя знакомая со своей подругой. Поздоровавшись так ехидно, а быть может, мне так показалось тогда:

— А в твоей комнате, Валюш, батюшка поселился.

— Какой ещё батюшка?

— Как какой? Который у вас живёт! Придёшь, сама увидишь. Весь посёлок теперь к вам молиться ходит, грехи замаливают, — она засмеялась. Громко засмеялась. А мне стало больно и стыдно. Я мечтала встретиться не только с родителями, но и с одноклассниками, девчонками, мальчишками, которые мне нравились, на танцы сходить, в клуб, фильм посмотреть. Вещей себе в городе новеньких накупила на скопленную стипендию, короче, выфрантиться хотелось, городской себя почувствовала, а тут… «Дом-молебен» мама организовала.

— Да не может быть! Никто у нас не живёт!

Но в душе подкралось сомнение, помнила с детства, у нас всегда какая-нибудь чужая бабушка жила. Маме жалко было всех. То с вокзала кого привезёт приютит, то… Это теперь я осознаю, какие благие дела она несла. Поэтому и в мир ушла в святой день, просто уснула и не проснулась.

Не буду описывать, с каким настроением шла домой после такой новости. Ведь я на тот момент была комсомолкой, активисткой, а родители мои набожные, особенно мама. Не сядет есть, не покрестившись, и не уснёт, не помолившись. Сейчас и я перед сном молюсь, а тогда, а что тогда, вот я и отчебучила. На сей раз я не запела при встрече частушку про самолёт, а сразу ринулась в свою комнату, но никакого батюшки там не увидела, всё было по-прежнему, словно я и не уезжала в город. Даже моя любимая игрушка, плюшевый медвежонок, которого мне подарили за второе место, ждала меня на моём письменном столе. Смотрит мама на меня и понять не может:

— Что с тобой, доченька?

— А то. А кто в моей комнате жил?

— В твоей? Да никто.

— А где тогда батюшка жил?

Я знала, мама не любила обманывать, в нашей семье правда ценилась всегда.

— А батюшка в зале жил, там гораздо места больше.

— А-а-а-а, в зале, значит, жил всё-таки батюшка? — ехидно уточняю, но со злостью. Хотя какое право имела таким тоном с мамой разговаривать… Я перебарывала себя и продолжала дальше. Зная, что у батюшек обычно длинные волосы прибраны в хвостик, тонкий голос, вежливые, многие имеют брюшко, но могла и ошибаться, в мыслях складывались свои пазлы, ничего, выкручусь, если что не так пойдёт.

— Мам, у него чёрная, длинная до полу ряса, бородёнка небольшая, или уже сбрил? — снова ехидничаю, хотя самой тоже не по себе, как я так могу с мамой поступать. Но словно сатана вселился в меня и руководит.

— Ну да, доченька, бородёнка несбритая, аккуратный он весь, ладный, порядочный батюшка. Добрый. В церкви все порядочные служат.

Смотрит она на меня и ничего не может понять, чего я хочу от неё.

— А то, мама, а то, порядочный… — после глубокого вздоха я выпалила, — переспала я с этим батюшкой. Переспала. — Смотрю ей злобно в глаза и снова повторяю: — Переспала, так получилось, — тут же сделала досадливую гримасу.

— Доченька, да как же так? Как? — Здесь надо было видеть её растерянное лицо, боль в глазах, боль и негодование…

— А вот так, бывает такое, так случилось, мы полюбили друг друга немножко. Но, мама, у него своя жизнь, а у меня своя. Я с ним больше никогда не встречусь. Обещаю. И никто знать не будет. Это моя тайна, мам, моя.

Мне уже и самой больно. «Что я творю?» — задаю сама себе мысленно вопрос. Но для полного убеждения киваю головой, глухо повторяю: «Так получилось». А на маме и вовсе лица нет, мне её становится невыносимо жалко, мы прижимаемся друг к другу и обе плачем. Я, от того что крупно наврала, оклеветала себя и этого невинного батюшку, которого и в глаза не видела, но не хочу признаваться, и стыдно мне от этого. А мама, ох, бедная мама, что она пережила на тот момент? Как ей жилось дальше с этим грузом? Как? Что она думала обо мне, о батюшке???

На протяжении многих лет я искала себе оправдание, мысленно выкручивалась изо лжи, думала, быть может, Тома или Таня, мои сёстры, рассказали ей правду, когда приезжали к маме, я с ними тоже поделилась, что разыграла её. Вот как я могла? Как? Можно было хотя бы перед смертью признаться, попросить у неё прощение, а всё как-то, то некогда приехать к ней, то ещё что… С течением времени глубже и глубже осознаю свою глупую выходку. Этот страшный лоскут памяти хочется собрать в кулак и сжечь, но, увы, я живу с ним. Судите меня — заслуживаю.

Ни слова о чертях!

Наверное, Лебединка меня будет преследовать до конца жизни, там мы прожили полных пятнадцать лет. Есть что вспомнить, есть над чем посмеяться и задуматься. Часто всплывает в памяти один эпизод, пожалуй, им и поделюсь. А смеяться будем вместе, пока ты, мой дорогой читатель, читаешь и представляешь эту картинку. А я посмеюсь над своей оплошностью.

Сыну три года, я технолог общественного питания, но в посёлке нет никакой работы. Время тяжёлое, муж работает в Томске и лишь на выходных и когда нет никаких рейсов бывает дома. Денег, что получает, на проживание не хватает, их порой вообще не выдавали. Мне удаётся определить сына в детский сад, сама выхожу на работу в магазин фасовщицей, но когда народу много, стою и за прилавком — нравится, работаю честно, добросовестно.

Коллектив хороший, дружный, весёлый. Они все побединские, это мне приходится добираться из Лебединки, но я привыкшая, два километра по свежему воздуху вдоль леса туда и обратно — одно удовольствие. Правда, комары достают, а куда от них деться. Самая пожилая в нашем коллективе тётя Тоня, ей за семьдесят, но выглядит отлично, вечно бодрая, шустрая. Мужского телосложения, высокая, накачанная, словно всю жизнь занималась спортом. Это деревенская работа её так накачала, никаким спортом она вовсе не занималась. Она у нас была, можно сказать, вместо грузчика, хотя числилась техничкой. Всё делала и мне кули подтаскивала. А в свободное время веселила нас, то расскажет какой анекдот, то страшилку, что волосы дыбом. На этот раз была страшилка о чём-то связанном с чертями. Боюсь их жуть, с детства. Помню, как однажды мой сосед по подъезду, всё в той же Лебединке, напугался чёрта и по сей день не пьёт. Хороший сосед, семья отличная, но так получилось, запил одно время. А мы на тот момент корову держали, комаров море, вот моя Малюточка (так её звали) и повадилась в подъезде ночью спать, зайдёт не слышно, тихо, и выходила — следов за собой не оставит, умненькая, одним словом. В стайке все засовы рогами открывала. Никто и не догадывался, что корова в подъезде ночует, а утром раненько я её выводила в стайку, с утра комаров нет, шла за мной охотно, зная, что в руке кусочек хлеба. Я не скупилась, давала ей хорошее пойло. Когда доили её, стояла Малютка смирно, покорно, а росточком маленькая и молока немного давала.