Экватор - Мигел Соуза Тавареш

Эта ужасающая битва в небесах между водой и огнем длилась чуть более получаса. Потом, понемногу, божественный гнев начал утихать, дождь становился все более редким, молнии, сверкавшие над головой, теперь были видны в отдалении, а гром теперь гремел уже где-то в стороне, над морем. В одно мгновение все закончилось: окружающий мир сначала на несколько секунд затих, а потом раскинувшийся по обе стороны лес начал потихоньку оживать резкими вскриками ночных птиц, шебуршанием прячущейся в траве живности и тихим журчанием стекающих с гор ручьев. Над трубами хижин в поселке снова стал виться дым, голоса мужчин, женщин и крики детей начинали нарастать, и уже совсем скоро один из домов, а за ним и другие огласились распевным заразительным речитативом. Внезапно охваченный разрушающей грустью, Луиш-Бернарду повернулся к площади спиной и направился к себе в комнату, чтобы переодеться к ужину.

На следующий день, рано утром с якорной стоянки Порту Алегре он отправился на другие вырубки. Предстоящие недели все его дни будут подчиняться расписанию, по которому звонят колокола, он будет сидеть за столом с неизвестными ему людьми, посещать мастерские, больницы и отдельные посадки, слушать берущие за душу песнопения негров, вырванных из их родной Анголы, призванных обеспечить процветание этих островов и богатство, которым вдали отсюда будут пользоваться их владельцы. Прощаясь с ним на причале, сеньор Фелисиану Алвеш, управляющий плантаций, спросил его:

— Ну и как, сеньор губернатор, что вы думаете? — Луиш-Бернарду вздохнул и ответил, улыбаясь уголком рта:

— Я думаю, все это впечатляет, сеньор Фелисиану.

— Точно? Ну а они? Вы так же, как там, в Лиссабоне, считаете, что с ними здесь плохо обращаются?

— Не так однозначно. Для вас и, возможно, для меня с ними обращаются неплохо. В Африке бывает и хуже, вне сомнения. Но, если спросить это у них самих, то ответ может быть и другим.

— И какой же это будет ответ, сеньор губернатор?

— Не знаю, сеньор Фелисиану. Вы когда-нибудь представляли себя на их месте?

— На их месте?..

— Да, представляли, что вы работаете по десять часов в день на плантациях, встаете и засыпаете, когда звонит колокол и получаете за все это два с половиной рейса в месяц?

— Что ж, сеньор губернатор, мне даже не верится, что я с вами разговариваю. У каждого свое место в жизни, не мы придумали этот мир, а Бог. И именно он, насколько мне известно, сотворил белых и черных, богатых и бедных.

— Да, сеньор Фелисиану, вы правы. Просто вера моя последнее время почему-то стала недостаточно твердой. — И Луиш-Бернарду погрузился на пароходик, оставив сеньора Фелисиану Алвеша в полном недоумении.

* * *

В течение трех недель он лишь трижды ночевал в городе, приезжая в правительственный дворец только для того, чтобы сменить одежду, разделаться со срочными документами и прочитать официальные сообщения, пришедшие из Лиссабона. В один из приездов его ожидала и личная почта — письмо от Жуана, в котором он рассказывал новости, связанные с их общими друзьями и знакомыми, подтверждал свое намерение навестить его, «когда одиночество станет настолько невыносимым, что я уже не смогу справляться с угрызениями совести по поводу того, что убедил тебя согласиться на эту ссылку во имя служения родине». Пришли также и лиссабонские газеты, сообщения в которых читались, как известия с другой планеты. Политическая напряженность, слухи о заговорах, жалобы из провинции — все это занимало первые страницы. В то же время, корреспонденты в Лондоне публиковали отчет о визите короля Дона Карлуша в Англию: он побывал в Виндзоре, Балморале и Бленхейме, в резиденции герцога Мальборо, проведя там в общей сложности три недели между охотой, посещениями театров, концертами, вечерами за бриджем и несколькими инспекциями воинских подразделений. В программе Его Величества не было ни одной рабочей встречи с премьер-министром, с лордом Бальфуром, с главой Форин-офиса, с ответственными лицами министерства по делам колоний, с финансистами, импортерами или журналистами — ничего из того, что могло бы интересовать Португалию. Луиш-Бернарду не смог отделаться от мысли о том, вспомнил ли Дон Карлуш хоть раз, где-нибудь между концертом и охотой, о миссии, которую он ему доверил, и о том, что она могла значить для отношений между их страной и Англией.

Самым отрадным в его возвращениях домой было видеть, как и Себаштьян, и все остальные воспринимали его отсутствие. Это проявлялось в их отношении к нему — как к солдату, который вернулся с фронта в тыл, чтобы восстановить свои силы. Из кухни поступали настойчивые расспросы, которые адресовали ему Мамун и Синья, о том, что бы ему хотелось на ужин. Каким бы ни было его пожелание, даже самое невероятное, оно тут же превращалось в прекрасный ужин, словно намерения эти угадывались заранее. Доротея улыбалась, видя гору грязной одежды, которую он бросал на пол, и тут же аккуратно раскладывала на комоде стопку выстиранных и отглаженных рубашек, которые он мог забрать с собой следующим утром. Она тихо, с неизменной улыбкой скользила между его спальней, гардеробной и ванной, стелила ему постель, спешно готовила ванну — черная газель в белом платье, красивая, соблазнительная, настолько, что устоять перед нею становилось с каждым разом всё сложнее. Хотелось схватить ее, проходящую мимо, прижать к себе, чтобы почувствовать ее крепкое, стройное тело, провести рукой по черному атласу ее кожи и сказать ей властно, с вполне четким намерением: «Ты хочешь стать моей прачкой?» — Так, по устоявшейся на островах традиции, белые мужчины обращались в подобных случаях к своим черным газелям. Вечером, после ужина, когда он шел на террасу с бокалом бренди или порто в руке, Себаштьян спрашивал его, как бы между прочим: «Сеньор губернатор хотел бы, чтобы я поставил ему того итальянского господина, который поет, или музыку того немца, который играет?» Несколько позабавившись такой формулировкой вопроса, он отвечал, желал ли он в тот момент пластинку «Джузеппе» или «Вольфганга».

За три недели Луиш-Бернарду посетил более тридцати вырубок. На некоторых он бывал по полдня, на других по целому дню. Прибывал он туда на баркасе, самом быстром и оперативном здесь средстве передвижения, когда речь шла о районах вырубок, расположенных неподалеку от берега. Те же, что располагались в глубине острова, посреди сельвы, он навещал верхом или в запряженной лошадью повозке, особенно, если дело касалось тех хозяйств, что располагались высоко в горах, куда можно было добраться только по узким лесным дорожкам, которые почти каждый день, снова и снова приходилось расчищать — настолько быстро буйный рост тропических растений успевал поглощать их. Все это, тем не менее, позволило ему узнать остров так, как мало кто его знал: он поднимался на горные вершины, откуда в ясные дни был виден океан, верхом на лошади форсировал реки, спускался по долинам вниз в самое сердце темной чащи, проходил мимо лесных водопадов, а однажды даже искупался в холодной и прозрачной воде образовавшегося благодаря им озера. В его голове уже вполне оформился план острова, переставшего быть для него чем-то неведомым; он мог по памяти восстановить расположение основных вырубок, причалов, пляжей, рек и горных вершин.

Луиш-Бернарду начал свои посещения с юга и продвигался все время на север. Теперь, приближаясь к концу, он должен был посетить вырубки, которые заранее считал самыми неприятными и сложными для себя — Риу д’Оуру, где управляющим был полковник Мариу Малтеж. Недавний с ним разговор за ужином во дворце предвещал гарантированно враждебное отношение, с которым мог встретить его этот персонаж. К своему удивлению, прибыв на Риу д’Оуру вскоре после полудня, полковника он там не застал: ему сказали, что тот уехал по срочным делам в город. Еще более странным оказалось, что вместо себя он оставил попечителя Жерману Валенте, который ни разу до этого не высказывал желания сопровождать его в какой-либо из поездок, равно как и не принимал его ни на одной из вырубок. Луиш-Бернарду не представлял себе, как следует на это реагировать, но, в любом случае, отсутствие полковника было проявлением неуважения: не было на Сан-Томе ни одного дела, важность которого могла бы оправдать то, что управляющий плантаций не принял лично нового губернатора, прибывшего к нему со своим первым визитом. С другой стороны, присутствие попечителя только в этот раз в качестве лица, представляющего или замещающего управляющего, содержало в себе очевидное послание, заключавшееся в том, что они объединились для возможного конфликта с губернатором и что попечитель лично отвечал за условия труда на данных вырубках. Луиш-Бернарду никак не проявил своих чувств, но внутри него все кипело от гнева и унижения. Колеблясь между желанием развернуться и уехать или провести посещение так, будто ничего не произошло, он выбрал нечто среднее, позволив познакомить себя с хозяйством, при этом не задавая вопросов и никак не комментируя объяснения, которые ему давал главный надсмотрщик. Риу д’Оуру, насчитывавшие тридцать километров по периметру, были самыми крупными и впечатляющими плантациями из тех, что он видел до сих пор. Огромные строения, машинная техника, включая недавно смонтированную «дековилевскую колею», были самыми современными, фазенды прекрасно ухоженными и ровными, а организация труда выглядела образцовой. Неудивительно, что в год здесь производилось около двухсот тридцати тысяч пудов какао, а годовой доход плантаций составлял астрономическую цифру в миллион двести тысяч рейсов, которые ее владелец, граф де Вале-Флор весьма экономно тратил потом в Лиссабоне или в Париже. Надсмотрщик безостановочно жонглировал цифрами, словно произносил наизусть Иисусовы Заповеди Блаженства, описывал состояние каждой фазенды, отдачу с каждого гектара, производительность каждой рабочей смены. Попечитель, всегда на два шага сзади, тоже все время молчал, как и Луиш-Бернарду, глядя всегда впереди себя, как будто все это знал назубок, или будто все это его, на самом деле, нисколько не интересовало. Цифры, и правда, тут же растворялись в сознании Луиша-Бернарду, как некие ему непонятные реалии. Жара, достигшая своего апогея, обещала к концу дня спасительный дождь и добавляла к его состоянию ощущение бесцельности каких-либо сомнений и беспокойства, оставляя только желание перемирия, достойной сдачи позиций: тень, кресло и прохладный лимонад. И даже, если необходимо, извинения в обмен на мирную передышку. На построении к концу дня бесконечная, теряющаяся вдали черная армия выстроилась на центральной площади. Они не выражали ни радости, ни вызова, они просто были, как те самые двести тридцать пудов, как миллион двести тысяч рейсов, вырученные за год, как убежденность в том, что Бог создал мир именно таким, с белыми и черными. В конце концов, это был всего лишь еще один день, прожитый в этой маленькой точке посреди Земли, каковой являлись плантации Риу д’Оуру, расположенные на этом Богом про́клятом острове под названием Сан-Томе.