Семь храмов - Милош Урбан

— Я не слышал этой легенды, — задумчиво произнес Гмюнд, теребя бороду. — Даже если это вымысел, в красоте ему не откажешь. Автор этих мемуаров наверняка ничего не выдумал. Так, говорите, рыцари направлялись к часовне Тела Господня? Удивительно. Но это значит… — Гмюнд не договорил. Подняв на меня взгляд, он, заметно повеселев, вдруг воскликнул: — Вот видите, как вы нам нужны! Значит, я не ошибся, вы именно тот человек, без которого нам не обойтись!

Я возразил, что я недоучка и что ровным счетом ничего не умею делать. Однако его слова обрадовали меня, а то, что он сказал дальше, прозвучало еще боле лестно:

— Да кому какое дело до вашего диплома? Ведь вы знаете куда больше тех, кто сидит в институтах. И хорошо, что вы не доучились! Они там наверняка имеют представление о том, что и в каком точно году произошло, но никто из них не смог бы, подобно вам, соединить два этих происшествия — мое и то давнее. Их история мертва. Наша — жива, потому что мы не ведем о ней научных диспутов, а переживаем все заново. И совершенно неважно, что кое-чего мы не понимаем и не умеем объяснить. Важно, какие выводы мы из всего этого делаем.

«Может, он говорит это только ради красного словца? Не преследует ли он какую-нибудь цель? Может, он заманивает меня куда-то?» Вот какие вопросы одолевали меня под его пристальным взглядом, полным неясного ожидания. Чего он от меня хочет? Его следующая реплика только усилила мое смятение:

— Не рассказывайте об этой нашей беседе Олеяржу. Ему не следует знать больше, чем необходимо. Если бы он был посвящен во все мои планы относительно Семихрамья, то порастерял бы свою любезность. Он преследует собственные цели, и некоторые из них довольно грязные. Я слышал о какой-то афере, связанной с коррупцией. Вам об этом что-нибудь известно?

Я покачал головой. Меня заинтересовало слово «Семихрамье», хотя рыцарь и произнес его так, будто речь шла о чем-то обыденном — мол, и говорить подробно не стоит. Я понятия не имел, что это, но под испытующим взглядом его прямоугольных глаз принял вид всезнайки — вот только об истории с коррупцией я, разумеется, никогда не слышал. Гмюнд продолжал — а я безмерно удивлялся его словам.

— С помощью компьютера Раймонд может подключить меня к любому телефону. В последний раз в кабинете у Олеяржа, когда хозяин куда-то отлучился, он проделал что-то сего аппаратом — только не спрашивайте меня, что именно, это выше моего разумения. В общем, он прослушал несколько разговоров и выяснил нечто весьма любопытное. Полковник кого-то шантажирует.

— Вернее сказать — шантажировал, — прозвучало с подоконника.

Прунслик по-прежнему прикидывался спящим, однако ушки держал на макушке.

— Имя не называлось, но мы поняли, кто это.

— Кто это был, — поправил его Прунслик.

Кажется, я начинал догадываться.

— Вы еще не сообразили? Это был архитектор, долгие годы проработавший в проектном институте и занимавшийся проблемами городской застройки.

— Тот самый, кого убили нынче ночью. Погодите-ка… Так это Барнабаш?

— Да нет же… Это Ржегорж.

— И вы думаете… Полковник, может, и способен на это, но почему он выбрал такой жестокий и странный путь? Это не отвечает его натуре.

Внезапно мне стало понятно, что ночной кошмар пражских архитекторов — это сам начальник полиции, шантажист, которому все про всех известно и который, если ему отказываются платить, во избежание скандальной огласки убивает непокорного, а труп выставляет на всеобщее обозрение для устрашения прочих.

Нет, наверное, было иначе. Ржегорж и Пенделманова знали кое-что об Олеярже, и он им навсегда заткнул рты. А может, у него есть пособник, какой-нибудь Юнек, хладнокровный садист, прикрывающий свои жуткие наклонности полицейским мундиром.

Я не удержался и выпалил:

— Это Олеярж! Пенделманова на его совести! Он выманил ее из квартиры, пока я спал, задушил и повесил под Нусельским мостом.

Такого удивления на лице Гмюнда мне еще видеть не приходилось. Он посмотрел на Прунслика, который недоверчиво уставился на меня, а потом сказал скептически:

— Но разве полицейские не пришли к выводу, что мотив был политический? Месть за несправедливость, учиненную кому-то покойным Пенделманом?

— Это ложный след, — не сдавался я. — Пенделманова работала в учреждении при муниципалитете. Может, они там тоже занимались проектированием городской застройки? Она же была дипломированным инженером. Что, если она брала взятки за разрешение строить там, где нельзя, а Олеярж узнал об этом — с помощью таких же методов, какими пользуется теперь господин Прунслик?

Они снова переглянулись, но я и не думал останавливаться:

— Охрану Пенделмановой он нарочно поручил именно мне, он же понимал, что я для этого не гожусь.

Теперь ясно, почему он так быстро замял дело. Впрочем, ему ничто не грозило, даже если бы все открылось. Со мной работал Юнек, примерный сотрудник, который при всех обстоятельствах своего не упустит. Олеяржу нужен был контраст между ним и таким недотепой, как я. Должен же он был показать, что в полиции есть и способные стражи закона. Паршивую овцу прогнали из стада. Кто знает, может, Юнек действует с ним заодно.

— То, что вы говорите, заслуживает внимания, не исключено, что тут есть рациональное зерно, — тихо произнес Гмюнд. — Но на вашем месте я не стал бы выдвигать обвинение, пока вы не получили доказательств. Простите мою откровенность, но сейчас это попахивает спекуляцией. Советую вам проявлять осторожность и держать язык за зубами. Если вы правы и Олеярж узнает, что против него что-то затевается, то разговор у него с вами будет короткий. Очень короткий.

Я хотел было возразить, но промолчал. Он был прав. Гмюнд какое-то время задумчиво и с интересом глядел на меня. А потом добавил:

— И все же вы могли бы проверить вашу гипотезу. Расскажите ему о своем предположении, что Пенделманова погибла из-за того, что слишком… добросовестно относилась к своим профессиональным обязанностям. Если ее работа и впрямь была связана с городской застройкой, Олеярж не станет скрывать от вас этот факт. Поверните беседу таким образом, чтобы он сам заметил связь между делом Пенделмановой и новым убийством, и последите за его реакцией. Потом мы все вместе ее обсудим и, возможно, узнаем что-то новое.

Я согласился. С удивлением обнаружил, что еды больше не осталось: вернее, вся она перекочевала в мой живот. Я все съел. И не почувствовал вкуса снеди, которую машинально закидывал себе в рот — под гипнотизирующим взглядом Гмюнда я словно не отдавал себе отчета в том, что делаю. Я допил свою рюмку. Внезапно на меня навалилась усталость, веки отяжелели. Мне не хотелось уже размышлять об убийстве архитектора Ржегоржа и о видении в Слупском храме, я мечтал только о сне без сновидений. Поднявшись, чтобы уходить, я пытался скрыть, что колени у меня подгибаются.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});