Герцен - Ирена Желвакова

Худшей кандидатуры для подобной дипломатической миссии трудно подобрать. Невозможно представить, чтобы перед древним представителем аристократической породы, да еще вооруженным острым оружием ядовитого словца, появился некто расхристанный и «без всякого единства прически», «с резким лицом, напоминающим ряд членов Конвента, а всего более Мара[36]», даже видом своим отвращающий старика. Результат незваного вторжения не замедлил последовать. Кетчер писал: «От старика ничего не жди».

Герцен и сам прежде писал отцу о своих намерениях и чувствах, но тот, как всегда, отвечал «иронией и уловкой», готов был, не медля, снарядить сына за границу, о чем прежде не помышлял.

Слово, данное милому другу, «барону Упсальскому», поступать решительнее, вело Герцена вперед. В первый раз в письме он вспомнил о деловой бумаге: стоило бы разыскать свидетельство о крещении. Отбросив надежды на помощь отца, озаботился добыванием средств собственной работой. Хотел доказать Наташе и всем, что может «жить без благотворений». Начинал, как он выразился, промышлять. Продаст что-нибудь или за собственные статьи в журналах будет «требовать чистые денежки». Уверен: у них материальных бед не будет. Попутно высказал невесте свои мысли о роскоши и богатстве. Он не склонен отрицать, что любит «пышность дома и комнат», любит комфорт, а «богатство — это свобода»: свобода делать, что хочешь, жить, как хочешь, да к тому же — «не заниматься хозяйством». Более чем скромной обитательницей чужого дома Хованской эти мысли пока отвергнуты.

Одиннадцатого февраля Наташа писала о том офицере, А. О. Миницком, что сватался к ней: «…завтра хочет привезть показать мне свою черкесскую шапку…» Поздно вечером 13-го Герцен отвечал: «Поздравляю тебя с женихом, а жениха — с черкесской шапкой. Эта новость даже и не взволновала меня». Колкое замечание Герцена никак не отменяло уверенности в скором разрешении их общей судьбы. Но на следующий день он все же исправил невольный промах: «Ежели жених в самом деле юноша добрый, — так поступи с ним откровенно, скажи ему». (В воспоминаниях инициативу разрыва приписывал Наташе.)

«Преколкие» письма отца, его холодные ответы на очередные письма любимого сына, которого совсем не хочется отпускать от себя (старик часто повторял: закрой мне глаза, а потом иди на все четыре стороны), не отменяли новых попыток Герцена уговорить родственников.

Наконец, 17 февраля он приводит Наташе текст письма Яковлева, составленный, как всегда, дипломатически безупречно: их дело, исполнять ли приказания отца или нет, но он «избавляется ответственности». Руки у Герцена развязаны, и он впервые крупными буквами выводит в письме слова: «…теперь я тебя торжественно назову МОЕЙ НЕВЕСТОЙ и в первый приезд подарю кольцо». Обращение в посланиях Наташе теперь: «Невеста, милая невеста». Правда, слово «жених», просто как слово, ему не по душе (кажется «безобразным»). Герцену хочется поступить совсем решительно, но все же окончить дело семейным миром. Он пишет «сильное, огненное письмо», и старик отступает, только просит не торопиться. Настаивать больше не стоило: «С папенькою лад…»

Ясно, что скорый конец венчает дело, но время тянется и тянется. Из Петербурга нет ответа. Март на дворе.

Надо решиться на действие.

Где и как встретиться?

Хватит рассуждений и отсрочек. Хватит покоряться обстоятельствам. «Довольно страданий, довольно испытаний». История закрутилась, как в детективном романе, с переодеваниями и подменой персонажей.

Из Владимира в Москву едет брат Александра, Егор Иванович, первый из навестивших его родственников. У него письмо для Наташи от 26 февраля — 1 марта, где обо всем понемногу и, конечно, о встрече. Но внезапно у Герцена рождается сумасшедший план. Егор вынужден подчиниться.

От Владимира до Москвы езды 15 часов. Надзора за ссыльным почти нет. Он берет паспорт слуги Матвея, теперь незаменимого помощника и, больше того, ближайшего товарища. (Камердинер Петр Федорович с Зонненбергом давно отозваны Яковлевым.) Без всякой опасности паспорт предъявляется на заставе, а если остановят в Москве, то это — вина стражей порядка.

При воспоминании в «Былом и думах» обстоятельства «побега» обрастают новыми подробностями. До заставы Александр едет с Егором, который выдает его за слугу. Одежда соответствующая. Дом оставляется на полтора дня, почему по вечерам Матвеем должны зажигаться свечи. Ненароком зашедшим объясняется, что хозяин заболел или спит.

На другой день, 2 марта, в час пополудни, благополучно проскочив заставу, братья Герцены уже подъезжали к дому Кетчера. Николай Христофорович был обескуражен. Волновался и ворчал. Такой поворот событий ему и не снился. Но всё исполнил как надо: у своего приятеля, гусарского офицера, нашел подходящую комнату. Безопасность друга была обеспечена. Чуть стемнело, они с Герценом двинулись в путь. И этот пробег «изгнанника» по родной Москве стал его незабываемым впечатлением: «Сильно билось сердце, когда я снова увидел знакомые, родные улицы, места, домы, которых я не видал около четырех лет… Кузнецкий Мост, Тверской бульвар… Вот и дом Огарева… Вот Поварская, — дух занимается, в мезонине, в угловом окне, горит свечка, это ее комната, она пишет ко мне, она думает обо мне, свеча так весело горит, так мне горит»[37].

Второго марта Наташа получила записку от Александра (и она сохранилась): «Я не знаю, билось ли сердце у тебя в половине второго; я здесь, т. е. К., секретно, и, след., устрой свиданье. Завтра в 9 я еду. Нынче же отдай приказ Аркадью (официант Хованской. — И. Ж.), я пришлю за ним из какого-нибудь трахтира. Завтра в 6 часов утра чтоб были отперты вороты. Рассуждать некогда, действовать».

Ожидание Герцена «у фонарного столба» на Поварской, ответ Натали, их тайное свидание поутру от семи до восьми часов в княгинином доме, — всё передано его взволнованной памятью («внутренний трепет», «крупные слезы», «несвязная речь»). Всё, задуманное ими, 3 марта 1838 года свершилось и осталось яркой, памятной точкой, вехой его биографии. Следующая решительная дата «их действительного бракосочетания», 9 мая, не заставила себя долго ждать. Однако и два месяца для влюбленных — большое испытание.

Тем временем владимирская ссыльная жизнь с мечтами о воле, о любви шла своим чередом: государственная служба, редактирование порученных ему «Приложений» к «Ведомостям», встречи с благоволящим к нему губернатором. Однако тайный полицейский надзор вовсе не снят.

К совершенному домашнему отшельничеству он постепенно привыкает и доволен собой. Читает, перебирает старые письма, находясь в плену воспоминаний. Ждет новых посланий от «ангела Наташи». Посылает вести вятским друзьям. Пишет им обо всем понемногу. Быт его вполне устроен. Квартира у Золотых ворот «довольно велика и удобна; но нечиста до бесконечности». Еда нейдет в горло, хоть отменную провизию доставляют из дома. Тут уж всякой всячины не перечислить. Головная боль продолжается. («Сильные приливы» и в дальнейшем будут мучить Герцена.) Это мартовское письмо к «подснежным друзьям» полно воспоминаний: «Пожалуйста, подробней пишите — и дым Вятки Герцену сладок и приятен, извините, что не сказал отечества, отечество мое — Москва».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});