Пагубная любовь - Камило Кастело Бранко

вы меня!

Тадеу де Албукерке опрометью вылетел из монастыря. Омерзительная ярость искажала его морщинистую физиономию с налитыми кровью запавшими глазами, на которые со лба стекали капли пота.

Он ринулся к начальнику полиции и потребовал выдать ему разрешение на то, чтобы забрать дочь из монастыря. Начальник полиции отвечал, что у Тадеу де Албукерке нет убедительных оснований испрашивать подобное разрешение. Старик стал настойчиво требовать, чтобы начальнику тюрьмы было приказано лишить права переписки убийцу из Визеу по имени Симан Ботельо. Начальник полиции отвечал, что не может лишить заключенного права свободной переписки при полном отсутствии каких бы то ни было улик, доказывающих необходимость подобной меры.

В удвоенном бешенстве Тадеу де Албукерке помчался к коррежидору Порто и предстал перед ним с теми же требованиями, причем держался крайне высокомерно. Коррежидор, близкий друг Домингоса Ботельо, выпроводил незваного гостя весьма неприветливо, напутствовав его известной поговоркой о том, что старость когда не умна, то смешна — «и достойна сожаления», присовокупил он. Тут Тадеу де Албукерке чуть не потерял голову. Он метался по улицам Порто, не в состояни найти решение, достойное его родословной и способное утолить его жажду мести. На следующий день он наведался к нескольким дезембаргадорам; все они были склонны скорее к милосердию, нежели к суровости по отношению к Симану Ботельо. Один из них, друг детства доны Риты Пресьозы, которого она молила в письмах смягчить участь сына, обратился к разъяренному фидалго со следующими словами:

— Стать убийцею — недолгое дело, сеньор Албукерке. Сколько убийств совершили бы вы нынче, ваша милость, решись кое-кто из ваших противников перечить вам, когда вы во гневе? Злополучный юноша, по отношению к коему вы, сеньор, требуете применить бессмысленно строгие меры, верен чести при всей безмерности своего несчастия. Отец покинул его и обрек умереть на виселице; он же при всем ужасе своего положения ни разу не взмолился о пощаде. Чужой человек из милости восемь месяцев содержал его в тюрьме, и он принял благостыню, что делает честь и самому ему, и благотворившему. Нынче я навестил несчастного юношу, сына сеньоры, с которой мы познакомились при дворе, где она сиживала за одним столом с членами королевского семейства. На нем был наряд из домотканого сукна. Я полюбопытствовал, неужели так скуден его гардероб. Он отвечал, что одевается сообразно своим средствам, а эта куртка и панталоны достались ему щедротами одного кузнеца. Я сказал в ответ, что отпишу его папеньке с тем, чтобы тот одел сына пристойнее. Юноша отвечал, что не будет ни о чем просить того, кто допустил, чтобы сын искупил на виселице преступление, на которое толкнули его сердечное чувство, чувство собственного достоинства и чувство чести. В этом восемнадцатилетнем юноше есть душевное величие, сеньор Албукерке. Когда бы вы, ваша милость, допустили, чтобы дочь ваша любила Симана Ботельо Кастело Бранко, вы сохранили бы жизнь человеку без чести, который обрушился на юношу с оскорблениями, изустными и телесными, и столь обидного свойства, что Симан был бы обесчещен, не ответь он на них как человек, наделенный душою, и гордостью, и отвагой. Когда бы вы, ваша милость, не ополчились против добродетельнейших и невиннейших чувств вашей дочери, правосудие не повелело бы воздвигнуть виселицу и жизнь вашего племянника не была бы принесена в жертву вашим прихотям отца-деспота. И неужели вы, ваша милость, полагаете, что ваш герб потускнел бы, если бы дочь ваша вышла замуж за сына коррежидора Визеу? Не знаю, к какому веку восходит благородство вашего рода, сеньор Тадеу де Албукерке, но что касается родовитости доны Риты Терезы Маргариды Пресьозы Калдейран Кастело Бранко, то о ней могу представить вам свидетельства на страницах самых достоверных и почтенных родословных книг королевства. Со стороны отца Симан Ботельо принадлежит к наизнатнейшему дворянству провинций Трас-ос-Монтес и может потягаться с родом Албукерке из Визеу, не имеющему, разумеется, ничего общего с родом тех «грозных Албукерке», о которых говорил Луис де Камоэнс...[43]

Оскорбленный до глубины души последней иронической фразою, Тадеу порывисто вскочил, схватил шляпу и огромную трость с золотым набалдашником и отвесил прощальный поклон.

— Горький вкус у истины, не так ли? — осведомился с улыбкою дезембаргадор Моуран Москейра.

— Вами, ваше превосходительство, сказано то, что у вас на уме, а у меня на уме то, что мною решено, — отвечал саркастическим тоном фидалго, уязвленный в собственной чести, а также в чести пятнадцати колен своих предков.

— Решайте, как вам угодно, — возразил дезембаргадор, — но можете не сомневаться, если от этого будет вам хоть какой-то прок, что Симан Ботельо на виселицу не отправится.

— Там видно будет... — проворчал старик.

XV

Тринадцатого дня марта месяца года 1805‑го.

Симан находится в одной из камер для бедняков тюрьмы Кассационного суда в Порто. Деревянная койка, матросский тюфячишко, сосновый столик и табурет, узелок с одеждой, служащий вместо подушки, — вот все, что есть в камере. На столе — шкатулка черного дерева, там хранятся письма Терезы, сухие цветы, записи, сделанные Симаном в тюрьме Визеу, да передник Марианы, тот, которым утирала она слезы в день суда и который сорвала с себя в первом приступе безумия.

Симан перечитывает письма Терезы, разворачивает листки бумаги, которыми обернуты сухие цветы, разглядывает льняной передник, ища чуть заметные пятнышки, следы слез. Затем прижимается лбом и грудью к оконной решетке, вглядывается в дали, замкнутые горными хребтами Валонго и Гральейра, обрывающиеся на живописных и высоких побережьях, где находятся Гайя, Кандал, Оливейра, горная цепь Пилар и ее монастырь. День прекрасный. Небесная лазурь посылает наземь бессчетные отсветы весны. Воздух благоухает, легкий бриз, пролетевший над садами, рассыпает в эфире лепестки, похищенные в цветниках. Природа ликует, исполненная той смутной радости, которую словно излучают сонмы духов, зародившихся под мартовским солнцем; и в пышном убранстве из цветов и света природа дышит любовью к плодоносному теплу, вливающему в нее жизнь.

День любви и надежд, который Господь посылал и хижине, притулившейся в расселине, и роскошному дворцу, окна коего блистали под солнцем, и богачу, который катил в рессорной коляске, впивая горьковатый аромат куманики, и нищему, который потягивался близ колонн храма.

А Симан Ботельо, не глядя более на лучезарное небо и на летящих птиц, размышлял, лил слезы и записывал свои думы:

«Хлеб насущный, добытый трудом, да твое присутствие, чтобы мог я прильнуть к