Бедржих Сметана - Зоя Гулинская

И кто же травит Сметану? Рутинеры, тупицы, которых, оказывается, везде хватает. В Германии они насмехались над новаторством самого Листа, в России издевались над Мусоргским и Бородиным, называя его «лучшим музыкантом среди химиков и лучшим химиком среди музыкантов». А здесь, в Праге, они преследуют Сметану. Но Лист верил, что, как говорили гуситы, «правда всегда побеждает».

И после бесед с ним на душе у Сметаны становилось легче. Все интриги начинали казаться такими мелкими и пустыми. Главное было искусство. Сметана рассказывал Листу о всех своих замыслах — творческих и общественных, — о филармонических концертах, которые он систематически устраивал, о том, что в четвертом филармоническом концерте 2 марта 1871 года под его управлением были исполнены отрывки из листовской кантаты в честь Бетховена, которую автор подарил ему год тому назад при встрече в Мюнхене. Он рассказывал и о своих хлопотах по организации вокальной школы при оперном театре и о тех трудностях, которые сопряжены с этим.

Но больше всего Сметана был рад возможности узнать мнение Листа о «Далиборе». Критика в последнее время так обрушилась на эту оперу, что композитор начинал иногда сомневаться в правильности своих взглядов. И только Лист мог рассеять эти сомнения, только ему Сметана верил до конца. В Праге не было музыкантов, которые могли действительно помочь Сметане в его исканиях. Он чувствовал, что перерос многих своих соотечественников и их примитивное представление о национальной музыке как подражании народной.

Сметана показал Листу партитуру своей злополучной оперы, играл ему отдельные сцены. Целый вечер просидели друзья над этим произведением, и Лист не нашел там никакого «вагнерианства» — в том смысле, какой придавали этому слову невежественные критики. Он восторгался смелостью гармоний и хвалил Сметану за блестящую инструментовку. Временами Лист сам садился к роялю и играл по партитуре — так, будто давно уже знал эту музыку.

После отъезда Листа Сметана с новым приливом сил продолжав работу над своей четвертой оперой — с ее набросками он тоже познакомил великого музыканта. Уже много сцен было вчерне готово, а первый акт совершенно закончен.

Сюжет новой оперы Сметаны был почерпнут из преданий о Либуше. В сметановскую эпоху эти предания широко разрабатывались чешскими писателями, драматургами и художниками. Сказания о Либуше привлекали будителей своим патриотическим содержанием и светлым оптимизмом. Еще Шкроуп обращался к этим сказаниям в своей опере «Либушин брак». Популярность легенд о Либуше была так велика, что пражский альманах, основанный в сороковых годах, был назван именем княжны — основательницы Праги. В поэме «Пророчица» Эрбен писал:

Либуше-княгиня с мощными полкамиВыступит из глубоких водИ материнскими рукамиК славе поднимет родной народ!

(Перевод Ник. Асеева)

Сметана назвал новое произведение «торжественной оперой в трех частях». Каждая часть получила название: «Либушин суд», «Либушин брак» и «Пророчество». Образ прекрасной Либуше, воплощающей народную мудрость, мощь и величие, раскрывался в музыке Сметаны.

Работа над оперой близилась к завершению. Но, кроме самых близких друзей, Сметана никому ничего не показывал. Свое новое произведение композитор предназначил для открытия Национального театра. И враги композитора воспользовались этим. В продолжавших появляться пасквильных статьях Сметану стали обвинять в бездеятельности. Анонимныее авторы, опорочив все творчество композитора, привесив повсюду ярлыки «вагнерианства» и «иностранщины». пытались создать версию о его творческой пассивности. Они обзывали Сметану лентяем и чуть ли не пьяницей. Они писали о том, что после «Проданной» Сметана выдохся и от него нечего больше ожидать.

Прохазка, Геллер, а больше всех Неруда уговаривали Сметану исполнить в концерте отрывки из «Либуше», чтобы прекратить эти сплетни. Но композитор долгое время не соглашался. Во-первых, он твердо решил показать «Либуше» только на открытии театра, во-вторых, разве нужно было ему после всего, что он сделал для чешского искусства, после «Проданной», «Бранденбуржцев» и «Далибора», оправдываться перед общественностью и представлять доказательства своей трудоспособности? Наконец, уступив настоятельным просьбам друзей, 14 апреля 1872 года Сметана исполнил увертюру к «Либуше». В этом же концерте под его управлением впервые прозвучала увертюра к опере «Король и угольщик» Дворжака. Сметана высоко ценил талант Дворжака, работавшего тогда под его руководством в оркестре «Временного театра» в качестве альтиста, и всегда поддерживал молодого музыканта.

Но враги Сметаны не унимались и, судя по тем злобным выступлениям, которые они позволяли себе, было видно, что они твердо решили добиться своего.

Сметана не хотел больше отвечать на эту брань. Какой смысл? Лучше было последовать совету Листа и перестать хотя бы внешне обращать на них внимание.

Лист знал по себе, сколько огорчений может причинить человеческая злоба. Немало горя пришлось ему испытать во время борьбы за ту новую музыку что он сочинял сам и которую пропагандировал. Поэтому он вполне сочувствовал своему другу, о советовал не унывать. Когда Сметана пожаловался ему на то, что на втором спектакле «Далибора» было мало зрителей, Лист, в свою очередь, рассказал, как он в Веймаре в совершенно пустом зале дирижировал симфонией Берлиоза. С этим нужно примириться. А главное, необходимо воспитать в себе некоторую невозмутимость, иначе не хватит сил для дальнейшей работы. Лист, смеясь, сравнивал себя с «гиппопотамом, про которого рассказывают, что он преспокойно продолжает идти вперед, нисколько не обращая внимания на стрелы, которые на него сыплются».

Сметана понимал, что и ему следовало бы превратиться в такого же «гиппопотама». Только хватит ли выдержки и терпения? Во всяком случае, нужно попробовать.

Как ни уговаривал пылкий Неруда снова написать статью и ответить на все гнусные выпады, Сметана продолжал молчать. Он считал, что работа будет лучшим ответом его обвинителям.

Тогда Неруда сам выступил в защиту композитора. Со всей силой своего таланта он высмеивал противников Сметаны, вскрывал истинные причины поднявшейся шумихи, называл настоящие имена ее организаторов. В своих статьях он старался дать читателям правильное представление о музыке Сметаны. 8 сентября 1872 года он писал в «Народной газете»:

«Говорят, что Сметана — вагнерианец. Если речь идет о принципах, то это правда, что Сметана всегда неуклонно стремится к тому, чтобы звук соответствовал слову. Встретишь Сметану на набережной, идешь возле него и замечаешь, как он почти вслух декламирует, — он поглощен новой оперной композицией, декламирует текст, повторяет его сто раз, пока из слов не расцветет мелодия с наиболее естественной для нее гармонией. Именно поэтому его музыка, наперекор всякому вагнерианству, такая чешская. А если чешская, то поэтому она такая лирическая. Вероятно, эта лирическая основа и есть причиной того, что Сметана как пианист является гениальным исполнителем Шопена. Слышали ли вы когда-нибудь, как Сметана играл его произведения? А мы слышали, как он в дружеском кругу играл поздней ночью. Лунное серебро разливалось через окно по всей комнате, всюду царила глубокая тишина, мы затаили дыхание, а из-под рук мастера, подобно жемчугу, рождались бессмертные грезы Шопена.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});