Необыкновенные приключения экспедиции Барсака - Жюль Верн

Ведь день я не вижу мадемуазель Морна. Не видно и Чумуки, и потому моя статья все еще лежит у меня в кармане.

15 февраля. Утром я не замечаю приготовлений к отправке. От Тонгане я узнаю, что мы не двинемся весь день. После вчерашнего отдыха эта остановка кажется мне странной.

Случай сталкивает меня с лейтенантом Лакуром, все таким же прямым и непогрешимо изящным. Я спрашиваю его о причине задержки.

— Приказ господина Барсака,— лаконически отвечает он.

Три слова, военный поклон и поворот на пятках. Лейтенант Лакур не из тех, кого называют блестящими собеседниками.

Почему так поступил начальник экспедиции? Уж не отказывается ли он продолжать путешествие с конвоем, уменьшенным в пять раз? Это меня интригует. Но это меня также и беспокоит, потому что такое решение может положить конец репортажу, который как раз начинает становиться сенсационным.

Около десяти часов я замечаю Барсака. Он прогуливается большими шагами, руки за спину, глаза в землю, и, кажется, не в добром настроении. Момент, по-видимому, не очень удачен, чтобы спрашивать, каковы его проекты. Но это меня не останавливает, и я решаюсь получить интервью.

Барсак не сердится. Он останавливается, молча смотрит некоторое время. Наконец говорит:

— Несколько дней назад, господин Флоранс, вы предлагали мне тот же вопрос. Я вам не ответил. Я вам скажу сегодня, что и сам не знаю, какой ответ вам дать.

— Значит, вы не приняли еще никаких решений, господин депутат?

— Никаких. Я раздумываю, я нащупываю почву, взвешиваю все «за» и «против»…— Новое молчание, потом внезапно: — Но почему бы нам не рассмотреть вопрос вместе? Вы человек практичный, полный здравого смысла. (Спасибо, господин Барсак!) Вы мне дадите совет.

Я кланяюсь.

— К вашим услугам, господин депутат.

— Рассмотрим сначала,— продолжает Барсак,— благоразумно ли продолжать это путешествие, иначе говоря, возможно ли оно?

Я подсказываю:

— Быть может, стоит сначала подумать, полезно ли оно?

— Его польза несомненна со всех точек зрения,— возражает Барсак.

Я удивлен. Однако Барсак продолжает:

— Задача такова: можем ли мы совершить это путешествие? Еще вчера я не поставил бы этот вопрос, так как вчера наш путь не был отмечен никаким серьезным происшествием. Это и ваше мнение, не так ли?

— Конечно.

— Первое, действительно важное происшествие,— это неожиданная смена конвоя и его уменьшение до двадцати человек. Могут ли двадцать человек обеспечить нашу безопасность среди этого негритянского населения, вот вопрос.

— Если его так ставить,— говорю я,— то можно дать только утвердительный ответ. Мне кажется, что двадцать человек вполне достаточно, если мы не столкнемся с враждебностью негров. Другие, исследователи совершали более долгие путешествия с меньшим конвоем и даже совсем без конвоя. Но…

— Я знаю, что вы хотите сказать,— перебивает Барсак.— Вы будете говорить о таинственном незнакомце, который, кажется, не желает видеть нас в этой стране. Я не скрывал своего мнения на этот счет, и все меня одобрили. С тех пор не произошло ничего нового, значит, по-моему, бесполезно к этому возвращаться.

Я спорю:

— Извините, господин депутат, но мне, напротив, кажется, что случилось нечто новое.

— Ба! — говорит удивленный Барсак.— Тогда это новое от меня скрыли. Объяснитесь!

При поставленном в упор вопросе я чувствую, что затрудняюсь. Мои наблюдения казались мне такими значительными, а их следствия я считал так хорошо построенными, когда сам рассматривал их одно за другим. Но когда мне пришлось говорить о них в полный голос, они показались мне еще более незначительными и спорными, чем когда я писал о них в книжке. Однако раз уж я глупо влез в эту кашу, то мой долг, во всяком случае, высказаться до конца.

И я высказываюсь. Я сообщаю Барсаку мои наблюдения над нашим конвоем и его командиром и в заключение неуверенно выражаю предположение, что если эти люди — не настоящие солдаты, то они могут быть на службе у нашего неведомого врага, которого мы до сих пор не считали опасным.

Слушая эти неправдоподобные вещи, Барсак хохочет.

— Это из романа! — восклицает он.— У вас блестящее воображение, господин Флоранс. Оно вам пригодится, когда вы вздумаете писать для сцены. Но я вам советую не доверяться ему в реальной жизни.

— Все-таки…— говорю я, задетый.

— Тут нет «все-таки». Тут факты. Подписанный приказ прежде всего.

— Он может быть фальшивым.

— Нет,— возражает господин Барсак,— ведь капитан Марсеней нашел его подлинным и повиновался без колебаний.

— Он мог быть украден…

— Опять роман! Как, скажите пожалуйста, могли заменить настоящий конвой? При этом предположении надо было иметь наготове отряд, достаточно многочисленный, чтобы, во-первых, уничтожить настоящих солдат вплоть до последнего человека, вы понимаете — вплоть до последнего! — и, во-вторых, захватив приказ, заменить настоящих солдат фальшивым отрядом, абсолютно тождественным, и это в то время, когда никто не мог знать ни о составе нового конвоя, ни даже о том, что этот конвой будет послан полковником Сент-Обаном. Никто из людей лейтенанта Лакура не ранен, значит, этому отряду следовало быть очень многочисленным, так как настоящие солдаты не позволили бы истребить себя, не защищаясь. И вы хотите, чтобы присутствие такой значительной шайки не было замечено, чтобы слухи о битве не дошли до нас, тогда как новости в зарослях распространяются от деревни к деревне с быстротой телеграммы. Вот с какими невозможными вещами сталкиваешься, когда даешь волю воображению!

Барсак прав, приказ не украден. Он продолжает:

— Ну, а на чем основано впечатление, которое на вас произвели эти люди и их начальник? И чем эти стрелки, которых вы видите отсюда, отличаются от всех черных стрелков?

Я смотрю туда и принужден сознаться, что Барсак прав. Где у меня вчера вечером была голова? Я сам себе внушил все это. Новые негры походят на всех негров.

Барсак сознает свое преимущество. Он продолжает с уверенностью (и Бог знает, однако, не слишком ли у него ее много!):

— Перейдем к сержантам. Что вы находите в них особенного? Они очень грязны, это верно, но не более, чем некоторые сержанты капитана Марсенея. В зарослях нельзя предъявлять слишком высоких требований к мундирам.

Золотые слова! Я робко сдаю свои позиции, так как действительно поколеблен.

— Все-таки лейтенант Лакур…

— О! Он необычайно корректен! — восклицает, улыбаясь, Барсак.— Он очень беспокоится о своей персоне и своем туалете. Но это — не преступление.