Бреслау Forever - Анджей Земяньский

— Сказал ли он: «Тот, кто надевает маску злого, может быть тем, добрым»? — спросил Борович.

— Да. Где-то в таком смысле. — Гестаповец помотал головой. — А откуда вы знаете?

— Я читал акты других дел.

— Странно. Подобные случаи?

— Если не считать мелочи, то так.

— Действительно странно. Хммм, — задумался он. — Мы снова сели в тот смешной французский автомобиль. Сам я уже находился в бессознательном состоянии. И мы поехали в центр. Заняло это где-то полтора дня. Самолеты союзников не могли летать по причине туч, но русская артиллерия била постоянно. Мы добрались до начальства, которое располагалось на Тумском Острове, в монастырской библиотеке[55], кто-то сдал рапорт. Меня вырвало.

— Вы пили?

— Нет.

— Коллега, — включился Кугер, — где были цветы?

— Не было цветов.

— И что было дальше?

— Я выбежал из штаба гауляйтера Ханке и начал бежать. Коллеги за мной, чтобы остановить. Тут небо прояснилось, и прилетели русские бомбардировщики. Американцам при той погоде было далеко. Туг я заскочил в такую нору, вырытую в земле…

— Которую одной рукой выкопал унтер-офицер крипо, — сообщил Кугер.

Гестаповец онемел.

— О Боже! Это вы?

— Я тоже узнал вас лишь сейчас. Мы лежали там вместе минут где-то тридцать. Потом вы выскочили и побежали.

— Да. Я хотел добраться до Нового Рынка[56]. Это метров пятьсот, или в два раза больше. Заняло это у меня целый день. Русские стреляли из всего, что у них было. Ночью я добрался до убежища на площади. Я был оглушен, в полусознательном состоянии. Никто ничего не знал, паника полнейшая, специальные отряды уничтожали дома, превращая Бреслау в развалины. Важен был только угол обстрела пушек с позиций на Рынке. В бункере, что был под площадью, и где имелись нормальные мощеные улицы с тротуарами, лежали сотни раненных и умирающих. Медицинский персонал работал круглосуточно, организация была образцовой. Но справиться со всем они не успевали. С коллегами мы приняли решение, что уже никуда не идем. Этот бункер станет нашими Фермопилами[57].

— О чем он говорит?

— Фермопилы, — сказал Борович.

— Это какая-то местность возле Вроцлава? — спросил Васяк.

— Господи Иисусе, это символ. Триста греков защищали проход против громадной массы врагов.

— Так греки сражались с немцами во Вроцлаве? И выиграли?

— Все погибли.

Васяк даже присвистнул.

— Ой, блин! Их расстреляли?

— Нет. Тогда еще не было огнестрельного оружия. Я говорю о Древней Греции. О спартанцах.

— Что, все спартачили?

— Матерь Божья! Ничего они не спартачили, но их всех убили. — Борович оттер пот со лба. — Помнишь, как мы называли наш укрепленный балкон в Народном Зале?

— Вестерплатте.

— Именно. Это символ позиции, с которой уже невозможно отступить. Просто-напросто, некуда, — продолжил он. — У американцев есть Аламо, у нас — Вестерплатте, а немцы выбрали Фермопилы. Это всего лишь название, памятник чему-то большему, чем мы сами. Понял?

Мужик с ППШ почесал подбородок.

— Ни хрена не понял.

— Ладно. — Борович повернул голову к Кугеру, сказал по-немецки. — Продолжайте допрос, пожалуйста.

Тот какое-то время молчал.

— Как мне кажется, отключили свет?

— Да, — ответил гестаповец. — Попали в электростанцию, или в что-то такое. К счастью, стены в бункере были смазаны фосфором. Они начали светиться. Были видны людские тени. Те, что занимались боеприпасами, могли продолжать их таскать. Но вот врачи ничего сделать уже не могли. У некоторых были фонарики. Они держали их в зубах.

Но это уже было поражение. Люди умирали у меня на глазах. Я сам подсвечивал зажигалкой во время одной операции. Обычной зажигалкой. Нагрелась, как тысяча чертей. Приходилось ее перебрасывать из одной руки в другую. Пациент скончался. Врач попросту ничего не видел. Сам же я был будто во сне. Тени солдат, грохот орудий сверху, стонущие, плачущие, болтающиеся бесцельно люди. Призрачные, светящиеся фосфором стены. Вокруг одна только зелень. Зелень.

И тени на ее фоне. Вонь горелой нитроцеллюлозы, попадающая в убежище через вентиляторы. Смрад дерьма. И дезинфицирующих средств. И все те монстры на фоне фосфоресцирующих стен. Дантовский ад! Я крикнул коллегам: «Выхожу из бункера!». И вдруг что-то меня удержало.

— Что?

— Вид какого-то типа, который расставлял под стеной горшки с цветами. Он сказал, что нужно было принести их сюда, потому что дома они не выжили бы. Я крикнул: «Эх ты, пораженец!»

Кугер прикусил губу. Где-то он уже это слышал. Похоже, в исполнении Грюневальда.

— Что было дальше?

— Меня охватило какое-то безумие. Я начал вырывать эти цветы и разбрасывать по сторонам. Орал, что тут нет места для раненных, а он тут цветочки приносит. Когда же тот начал протестовать, я вытащил пистолет и перезарядил.

— И что сказал он?

— «Не пытайся быть властелином жизни и смерти. Даже в отношении растений».

Наступила тишина, которую Кугер прервал после доброй минуты.

— Как его звали?

— Не знаю. Был вне себя. Рвал эти цветы, вопил на него и угрожал его застрелить. Бил горшки…

— Сколько там было этих цветов?

— Не помню. Может четыре, может, пять. Со мной происходило что-то странное. Я не могу этого описать. Я вышел из бункера.

— Сам? Один? В такой огонь?

— Да, сам. Мне было нехорошо. Я плакал. Из носа текло. Я чихал и кашлял, на легких словно легла какая-то тяжесть. Я хотел дойти до монастыря, что находился рядом.

— Хей, — Борович глянул на Васяка, — он описывает проявления тяжелой аллергии.

— А что такое аллергия?

— У меня тоже иногда бывают такие заявления, — вмешался Мищук.

— Проявления, — поправил его Борович. — У вас план города имеется?

— Имеется. Только некомпетентный, потому что еще не все польские названия ввели.

— Некомплектный, неполный, — снова поправил его Борович. Он склонился над вынутой из ящика картой. — Куда он шел? Спроси, — обратился он к Кугеру.

Гестаповец ответил сам:

— Первая, самая короткая улочка была полностью завалена, так что я прошел метров двадцать дальше и…

— Мы на месте! — воскликнул Борович. — Я уже знаю!

Мищук с Васяком удивленно глядели на него.

— Что ты знаешь?

— Он пошел по улице Ножовничей, поскольку не мог форсировать улицы Еловой, свернул на площадь Нанкера, идя по улице Лацярской. Потом вошел на территорию монастыря, с кем-то поговорил и вышел во дворик, усаженный цветами.[58] Следите за временами года. Сначала была зима, а теперь — май.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});