Ночные волки - Фридрих Незнанский

Алешка вскрикнул:

– Ух ты!

Мужчина вскинул руки, подлетел вверх и помешал тому, кто стоял за ним, вытащить свое оружие. Но второй бандит все-таки успел вытащить пистолет, хотя это и не помогло ему. Первым ударом Сергей выбил у него из рук оружие, а вторым, круто развернувшись, ударил его ногой по лицу. Голова мужчины дернулась, и он рухнул рядом со своим товарищем.

Алешка смотрел на отца широко раскрытыми глазами.

– Папка! Зачем ты их бил? Они плохие?

Сергей не ответил. Он сунул в карман один пистолет, а второй взял в руку – на всякий случай.

– Пошли!

Они вышли из подъезда. Сказать сыну ему было нечего. Жаль, что мальчику пришлось видеть все это. Хорошо, что хоть не восхищается отцом.

Больше всего на свете хотелось сейчас Сергею уберечь сына навсегда от этой черной стороны жизни.

Кравцов не понимал, как можно все время жить в гостинице. Как можно в гостинице планировать какие-то операции? Ведь прослушать могут все, до последнего слова. Как же они там обо всем договариваются?

Здесь дома-то ведешь себя так, будто за тобой все время наблюдает невидимый глаз и прослушивает невидимое ухо. Осторожность, осторожность. Всегда, везде и во всем! Только соблюдая осторожность есть шанс уцелеть.

С Козловым вышло все не так, как хотелось. До этого случая политика кнута и пряника давала свои результаты и осечек не было. После того как у человека погибает кто-то из близких и он знает, что сам в этом виноват – предупреждали же, он старается делать все так, чтобы уменьшить потери. И становится шелковым.

Кравцов немало думал об этом странном феномене. Психологи, наверное, не согласились бы с ним, и, может быть, кто-то доказал бы ему убедительно, что на самом деле должно быть наоборот: человек неминуемо озлобится, почувствует потребность мстить, и жажда мщения вытеснит у него страх, укрепит волю. Именно такие психологи, видимо, консультируют голливудские фильмы: там герой, пока не расправится со всеми своими обидчиками, не остановится. Но это в кино.

В жизни иначе.

Человек, как правило, не хочет множить свою боль. Особенно если он понимает, что сила против него слишком велика. Постепенно страх за близких, страх причинить им боль превращает такого человека в полузомбированное существо, которое сделает для своего хозяина все, что тот прикажет. Страх парализует волю, инстинкт самосохранения начинает управлять всеми поступками. Человек становится рабом. Конечно, любой раб мечтает растоптать своего господина. Ну и пусть мечтает. К делу это не относится.

Система работала без серьезных срывов. Раба, конечно, нужно кормить, причем сытно и вкусно, тогда у него не будет повода роптать. Главное – не давать ему задуматься. Мечтать – да, пусть мечтает. Но думать – это совсем другое. За него уже думают. И тут в действие должен вступать кнут.

В одной руке – кнут, в другой – пряник. Это не он, Кравцов, придумал. Это идет из далеких времен, когда рабство было нормальным явлением.

Будь его воля, Кравцов бы и сейчас узаконил рабство. И их, рабов, не нужно завоевывать, они сами готовы быть рабами, только корми хорошо. Потребность таких людей в твердом, решительном лидере – это их потенциальная готовность стать холуями.

И все– таки почему они живут и работают в гостинице?

Кравцов быстро поднялся из кресла навстречу ослепительно улыбающемуся Алексу Шеру. Его-то он и ждал в вестибюле гостиницы.

– О, Сэм! – весело поприветствовал его Алекс.

Кравцов поморщился едва заметно. Он не любил, когда его называли Сэмом. У него хорошее имя – Семен.

– Очень рад видеть вас, Сэм! – Алекс весь лучился.

Кравцов понял, что его ждет самый настоящий разнос. И он знал, с чем то связано.

– Здравствуйте, – поклонился он Алексу. – Кофе?

Это прозвучало как пароль. В буфете, где они обычно пили кофе, не было прослушивания – в этом они были уверены.

Официантов здесь не было, и Алекс, усадив Кравцова за самый дальний столик, подошел к стойке буфета, расплатился за кофе и собственноручно принес две чашечки, от которых поднимался пар.

Все это не могло обмануть Кравцова. Демократизм Алекса таил в себе ясные угрозы.

Все так же лучезарно улыбаясь, Алекс присел за столик и, отпив из своей чашки глоток, пододвинул вторую Кравцову.

И сразу спросил:

– Что с каскадером?

Кравцов давно понял, что с этими людьми нельзя вести себя опрометчиво, то есть говорить неправду или лукавить, говоря не всю правду. Здесь такое не проходит, он убедился в этом. Помимо него, Кравцова, у них есть такие информаторы, что куда там госбезопасности. Порой Кравцову казалось, что у этих людей информаторы везде: от администрации Президента до какого-нибудь самого захудалого кабака.

Поэтому он всегда говорил им правду. Не было другого выхода.

– Исчез, – выдавил он из себя. – Мы упустили его, и виноват в этом я.

Алекс несколько секунд молча изучал его лицо, словно пытался получить какую-то дополнительную информацию.

– Это хорошо, что вы признаете свою вину, – сказал он. – Насколько целесообразна была ликвидация его жены?

Кравцов пожал плечами.

– Обычная практика, – ответил он. – По-видимому, после того как ему позвонили из милиции, он потерял голову.

– Это не помешало ему вырубить ваших людей, – заметил Алекс. – Как они, кстати?

– Приходят в себя, – кивнул Кравцов. – Обнаружил их наш же водитель. Он заметил, как из подъезда кто-то выбежал, и это насторожило его. Вошел в подъезд и увидел этих двоих, которые пребывали без сознания. Ему ничего не оставалось, как погрузить их в автомобиль и уехать.

– Выбежал, естественно, Козлов, – заключил Алекс.

– Да.

– Печально, – заметил Алекс.

Кравцов промолчал. Сейчас начнется, подумал он. Он мастер стращать, этот Алекс.

Тот сказал:

– Дело осложняется, но все в наших руках. И в ваших. В ваших руках – судьба Козлова. В наших – ваша. Всего хорошего. – Он встал.

Кофе он не допил. К своему Кравцов даже не притронулся.

Он тоже встал. Могло быть и хуже, подумал он. Много хуже.

Портнов был вне себя. Дело, на которое было положено столько усилий, грозило закончиться пшиком.

Не нужно было брать с собой Дмитрия. Чувствовал, что тот напортачит где-нибудь, испортит, но… Слаб человек. Взял. Уж очень просил его Дмитрий.

Дмитрий Дружинин был одним из тех, кто начинал вместе с Феликсом в Америке. Это был человек горячий, не слишком умный, но безусловно преданный. Он был одним из немногих, кому Портнов доверял на девяносто процентов. На сто процентов Феликс Михайлович не доверял никому – даже себе.

И теперь – такая лажа.

Компания «Русские авиалинии» была уже почти у него в кармане. Оставалось последнее усилие. И все. И война выиграна, и жертвы не напрасны. Впрочем, если это жертвы противника, они никогда не напрасны.

Но сейчас срывалась хорошо продуманная, четко выполненная почти до конца операция – и все из-за чего? Из-за дурости Дмитрия. Точнее, из-за его патологической потребности все время доказывать Портнову, что он, Дружинин, самый преданный ему человек во всем его окружении.

И доигрался. «Наехал» на Ветрова…

Для того чтобы «Русские авиалинии» достались Портнову, на Ветрова нельзя было «наезжать». Он единственный был неприкосновенен.

Многие добирались до Ветрова, и у многих были шансы, но Портнов всех устранил. Для Ветрова методы Феликса Михайловича абсолютно не годились. Оставалось последнее: сто тысяч долларов за одну-единственную подпись. И Дмитрий решил сэкономить эту крошечную сумму.

Ветров тут же позвонил по сотовому телефону и сообщил Портнову, что некий господин пригрозил ему: если он, Ветров, будет артачиться, его хладный труп найдут в каком-нибудь не очень людном месте Москвы.

– Это не мой человек, – сказал Портнов. – Я заверяю вас, что это не мой человек.

– У вас нет человека, у которого заячья губа? – поинтересовался Ветров.

– Что? – Портнов был ошеломлен: Дмитрий! – Высокий голос, почти фальцет? – спросил он.

– Совершенно верно, – ответил Ветров. – Вы понимаете, Феликс Михайлович, что в свете новых обстоятельств я не могу с вами сотрудничать. Да и не хочу, откровенно говоря.

Портнов заскрипел зубами. Он понимал, что двигало в эту минуту Ветровым. Очевидно, он так же стремится к личной власти, как и сам Портнов. Дело рушилось на глазах.

Неожиданно Портнов воспрянул. Он спросил себя: что могло бы изменить эту ситуацию, если бы речь шла не о Ветрове, а о нем, Портнове? И он понял, что могло бы спасти положение.

– Это не мой человек, – сказал он. – Если хотите, я пришлю вам его голову.

– Я люблю метафоры, – откликнулся Ветров. – Буду с нетерпением ждать доказательства того, что имею дело с серьезным человеком.

Судьба Дмитрия Дружинина была решена.

Сначала Феликс призвал к себе Алекса. Тот пришел, поигрывая улыбкой, но она вмиг исчезла, когда Портнов сообщил ему, зачем он его позвал.