Таня Гроттер и перстень с жемчужиной - Дмитрий Емец

Голос у него взволнованно дрожал. Драконы для драконбольного тренера были тем же, чем кони для опытного лошадника. Его воздухом, его жизнью.

– Уничтожили? Кто?

– Никто не знает. Пелопоннесских малых всегда было немного. Самое большее – несколько десятков. Редкая порода. Умные, неугомонные создания. Единственные ныряющие драконы… Прекрасно приручаемые, сообразительные… Столетиями они жили бок о бок с магами, как домашние звери. А потом, где-то около века назад, началось это, – отвечал Соловей.

– Убийства, да?

Тренер отвел взгляд в сторону, точно стыдясь глядеть на Тангро.

– Да. Их находили мертвыми каждое утро. Первое время никто не придавал этому значения, поскольку погибали они в разных странах, незаметно, а никто никогда не вел статистики. Лишь много времени спустя, когда пелопоннесских малых осталось меньше двадцати, кто-то отметил странное обстоятельство. Все драконы были уничтожены одинаково.

– Как? – быстро спросил Ванька.

Соловей зачерпнул горсть песка и, сильно сжав его, пропустил между пальцев.

– Превращены в камень и разбиты, буквально раскрошены в песок. Последних драконов пытались защитить, но это ни к чему не привело. Кто-то выслеживал их по одному и беспощадно убивал. Порой между нападениями проходили годы, а порой уничтожали по два дракона в ночь…

Тангро резво повернулся, погнавшись за своим хвостом. В лицо Соловью полетел песок.

– Хороший мальчик… резвый малыш… – с нежностью, которую редко можно было услышать в его голосе, сказал тренер.

– И их уничтожили всех?

Соловей кивнул.

– Признаться, пока я не увидел этого, был уверен, что пелопоннесских драконов вообще не осталось… Вы показывали его Тарараху? Только не забудьте его подготовить! Старина придет в такой восторг, что станет общественно опасен. Ну да мне пора! Пойду посмотрю, кто из моей команды уцелел после налета этого чудовища. Пока, малыш!

Соловей грузно поднялся с песка и, отряхнув руки, направился к трибунам. Дважды он оглядывался на Тангро и качал головой. Он был уже почти у прохода для арбитров, когда Ванька нерешительно окликнул его:

– Послушайте! Вы сказали, что пелопоннесские малые всегда жили рядом с людьми!

Соловей остановился и тяжело, в два приема, повернулся к нему.

– Именно так я и сказал. Я от своих слов не отказываюсь, – подтвердил он.

– А для чего их использовали? – спросил Ванька.

– О чем это ты, парень? – не понял Соловей.

– Ну каждый же вид для чего-нибудь нужен? Древние маги – народ довольно расчетливый, не так ли? Жар-птицы освещали двор ночами, горбунки опекали неудачников, даже гарпии и те оповещали мага в лесу, что кто-то к нему приближается… – несколько путано пояснил Ванька.

Соловей ответил не сразу.

– Эти-то? Ну с ними на птиц охотились. Или когда нужно было найти что-то на дне… Они совсем не боялись воды, что уникально для драконов. А что? – В голосе Соловья послышалось, пожалуй, легкое, едва уловимое напряжение.

– Да нет, ничего. Просто спросил, – сказал Ванька.

* * *

Обратно в Тибидохс Ванька возвращался кружным путем через парк. Он сказал Ягуну, что ему хочется пройтись и подумать. Ягун кивнул и умчался на ревущем пылесосе.

Ванька шел по парку, всматривался в знакомые места и заново узнавал их. Вот древние статуи между дубовой и оливковой рощицами. Здесь раз в год встречаются и танцуют дриады. А сюда, к этой мраморной чаше, один раз в четыре года выходит единорог и в полночь долго пьет здесь воду. Единорог удаляется, а вода в чаше, которой касалась его морда, на час становится волшебной. Если выпить три раза по три глотка, делая минутный перерыв, она дарит просветление. Очищает помыслы от всего незначительного: от пустяковых обид, мелочных страстей, ерундовой гонки за сиюминутным, неуверенности, робости, гадких липких страхов, похожих на перхоть шуршащих опасений и всей той второстепенной шелухи, которая так мешает жить. И другое свойство есть у воды из мраморной чаши: она навеки избавляет от прыщей и угрей, делая кожу чистой и нежной. «Как у поросенка после эпиляции», по выражению Г. Склеповой.

И – вот загадка. Вторым свойством воды спешат воспользоваться многие, а о первом и главном как-то забывают. Лишь Генка Бульонов, кажется, приходил сюда избавляться от робости, да и тот отказался пить, обнаружив, сколько вулканических прыщей смыли в чашу шустрые четверокурсники.

Задержавшись на минуту у чаши, Ванька улыбнулся и продолжил свой путь.

А здесь он проходил когда-то, спеша на дуэль с Пуппером. Стоило Ваньке подумать об этом, как его захлестнула волна душных и неприятных воспоминаний. Однако сейчас Ванька больше не испытывал к Пупперу ненависти. Ощущал, что Гурик для Тани – навеки отыгранная карта. Она же для него – сладкая и болезненная страница памяти. Не секрет, что некоторые люди по-настоящему любят лишь тех, кто когда-то отвернулся от них, не заметив, и законсервировал чувство на первой, самой волнительной стадии.

Ванька так глубоко погрузился в свои мысли, что перестал замечать, где он идет и что происходит вокруг. Поэтому когда кто-то плеснул на него гниловатой водой, он в первую секунду подумал, что начинается дождь. Однако это был не дождь, а всего лишь Милюля.

Русалка сидела на краю неработающего фонтана и раздраженно болтала хвостом в воде.

– Слышь, малый! Иди сюда! Наконец-то хоть одна живая рожа! – крикнула она Ваньке.

Ванька подошел, решив на обижаться на «живую рожу». На дураков обижается лишь тот, кто соответствует им разумом. Русалка с плеском спрыгнула в фонтан, проплыла немного и повернулась к Ваньке капризным лицом.

– Ты кто, парень? Мы с тобой раньше виделись?

– Виделись, – ответил Ванька.

– Давно, нет?

– Где-то год назад.

– Не удивляйся, что я спрашиваю! Я больше трех месяцев никого не помню.

– Бывает, – кивнул Ванька.

Русалка ударила по воде ладонью.

– Какая есть – такая есть. Попросить тебя хотела. Передать кое-что кое-кому можешь?

– Ты напиши, – предложил Ванька, шаря по карманам в поисках блокнота.

На хорошеньком лице русалки проступило глубокое омерзение к письму.

– Ты на словах передай. Запомнишь?

– Попытаюсь.

– Ты уж попытайся! Попытайся! – Русалка высунулась из фонтана, обвила Ваньку рукой за шею и, наклонив к себе, жарко зашептала: – Передай: «Ферапонт! Клепа-гад из ревности заточил меня в фонтан. Шли воблу с купидонами. Твоя Миля».

Ванька улыбнулся. Ферапонтом звали толстого, с прозрачным булькающим пузом водяного, который жил в Тибидохском рву. У Милюли явно были свои представления о прекрасном.

– Чего ржешь? Смеючку-гадючку проглотил? – рассердилась русалка.

– Я передам, – пообещал Ванька.

Русалка успокоилась.

– Поцеловать надо или так передашь? – спросила она деловито.

– Так передам.

– Умница. Бескорыстный! – одобрила Милюля и нырнула в фонтан.

Ванька увидел, что она уселась на дне и расчесывает волосы черепаховым гребнем, украшенным изумрудами. Пробивавшееся сквозь воду солнце заставляло камни играть и вспыхивать. Как оказалось, Ванька заметил это не один. Тангро, высунувшийся из неплотно завязанной сумки, внезапно сделал быстрое, змеиное движение. Дракон нырнул почти без всплеска. Маленькие кожистые крылья, некогда показавшиеся Тане слабыми, загребали воду с невероятной решительностью. Длинное тело, делая волнообразные движения, скользило в воде с ловкостью выдры. Милюля заметила дракона лишь тогда, когда он уже вцепился в гребень.

Надо отдать ей должное, русалка не стала падать в обморок. Должно быть, такие чувства, как удивление или испуг, были для Милюли слишком абстрактными. Она дралась за гребень решительно, как гладиатор, и отстояла-таки его, хотя вода и бурлила под ударами драконьего хвоста.

Тангро вынырнул из бассейна порядком обескураженный. Втянул ноздрями воздух и вновь хотел нырнуть, но Ванька подхватил дракона под живот, и он мигом оказался в сумке. Не дожидаясь, пока разгоряченная Милюля, вынырнув, будет делиться впечатлениями, Ванька поспешил ретироваться.

«Тангро нравятся блестящие предметы! Прямо сорока какая-то», – подумал он на бегу.

* * *

Пока Ванька возвращался через парк, Ягун давно уже примчался в Тибидохс. Жадно спешащий жить, он ни минуты не мог усидеть на одном месте. Ему казалось, что пока он сидит, жизнь проносится мимо в грохочущем поезде, показывая ему язык из окна. Недаром для маленького Ягунчика не было большего наказания, чем две минуты просто посидеть на стуле, положив руки на колени. Однако Ягге редко наказывала его так сурово.

Едва сгрузив в комнату пылесос, Ягун немедленно отправился искать «всю толпу». Беспокойные ноги сами несли его туда, где была пища для впечатлений и мишени для острого язычка. «Вся толпа», к удивлению Ягуна, долго не обнаруживалась.