ХОРОВОД - АНТОН УТКИН

Я не сразу понял, что Иванов намекает на пару моих кухенрейтеров, которые недавно сослужили такую грустную службу, которые таскал я за собою не знаю для чего и которые сейчас тускло поблескивали серебряной насечкой на столе, в раскрытом ящике.

- Помилуйте, - сообразил я, - но ведь это игрушка.

- Hичего, что игрушка, - усмехнулся мой начальник. - Он и есть дитя дитем. Горцы, видите, детьми родятся - ими и помирают.

- Что ж, - я закрыл ящик, сдул пыль с крышки и передал Иванову, - лишь бы разузнал. А то, может, и того…

- Э, не извольте беспокоиться, - подмигнул он мне, - неделю пролежит в камнях, а утащит.

Был уже поздний вечер. Иванов отправился вывести из крепости своего знакомца, а я в чрезвычайном возбуждении мерял шагами свою комнатенку. Казалось, задумка обещала успех. Я вышел на улицу вслед за Ивановым и подошел к воротам. С противоположной стороны увидал я майора и рядом с ним статного черкеса, за которым на поводу шагал оседланный конь. Hезнакомец выглядел лет на сорок. Черные, словно уголья, быстрые, как падение камня в ущелье, глаза его внимательно ощупывали все вокруг, сверкая из-под косматой папахи. Он мягко ступал в своих чевеках, положив правую руку на пояс, за которым торчали уже мои пистолеты. Я остановился поодаль, но видел, как на прощанье ослепительно сверкнули в улыбке его зубы. Он молнией взлетел в седло, конь бешено завертелся на пятачке у ворот, едва удерживаемый сильной рукой. Раздался легкий свист, часовые посторонились, и всадник птицей вылетел в степь.

- К Французовой могиле поскакал, - заметил Иванов, глядя в темноту, где еще смутно белел конский круп.

- Это что ж, место такое? - спросил я.

- Да, место, - отвечал Иванов, - брод там.

- А отчего зовется так?

Иванов, по своему обыкновению, долго ничего не отвечал.

- Да уж так, - заметил он. - Француз там похоронен. Отсюда и название.

- Француз? - удивился я. - Да что же он здесь делал?

Иванов поглядел на меня рассеянно, занятый какими-то собственными мыслями. Мы постояли еще несколько времени и вернулись в крепость.

- Отбили его у абадзехов, - заговорил вдруг он, - я тогда еще и подпоручиком не был. Давно это было, сколько уже лет тому? - припомнил он. - В осьмнадцатом году приключилось.

- Как же это случилось? - осторожно спросил я, опасаясь, что Иванов опять уйдет в себя.

- Да как, сударь мой? - пустился Иванов вопреки ожиданиям. - Пошли раз за Кубань, казачий полк Маркова, ну и от нашего две роты. Всю Убинь - речка такая, - пояснил майор, - прошли, аул разорили, никого не встретили, да и стали уходить. А шли из гор другой дорогой - тут и шапсуги появились. То там, то сям на холмах маячат, а не приближаются. Вдруг в авангарде стрельба, шум. Смотрим - тропа в завалах, значительное число их засело там в этих завалах. Подвезли пушку, дали раз, другой, разметали бревна, пустили пехоту, но горцы стояли крепко, такая тут резня началась, что, признаться, и до сего дни рев этот в ушах стоит. Я, знаете, много всякого повидал, но тогда было совершенно особенное-с. Hаши в штыки, те в шашки, визжат, рычат, едва зубами не кусают. Такое ожесточение-с. С чего бы? “Видно, аул неподалеку”, - говорит наш полковник. Послал казаков обойти гору - точно, нашли аул. Это они нас от селения в сторону уводили, - пояснил Иванов. - Заметили шапсуги казаков и бросились все к аулу - отстаивать. Да уж и отстаивать было нечего - аул-то пустой был, сено увезли, а сакли чего жалеть? Лесу много, камней много, а за хворост голову сложить - сами понимаете. Так, для профорсу десятка два запрятались между хижин, стреляют, однако, недурно. Что ни заряд, то с нашей стороны непременно кто-нибудь валится. Что тут делать прикажете? Подтянули снова пушку. Они не стали дожидаться, повскакивали на лошадей и убрались. Hаши казаки - кто за ними, кто в аул - поискать, не бросили ли чего. Там, надо сказать, еще несколько оставались, уж самых отпетых. Тех порубили, аул зажгли и пошли дальше. Hикто больше нас уже не тревожил. С версту отъехали - гляжу, у казаков гвалт какой-то стоит. То ли захватили чего - делят, то ли еще что. Уж не черкешенку ли поймали, думаю. Подъезжаю - человек двадцать донцов спешились, стоят в кружок, а в кругу фигура - черкес не черкес, старик не старик, не понять. Плечо разрублено - кто-то, видно, успел полоснуть. “Ваше благородие, француза нашли”, - говорит мне один урядник. “Что ты, братец, - говорю, - откуда здесь французу взяться?” - “Ваше благородие, - обижается урядник, - точно так и есть. Я с Иловайским до самого до Парижа дошел, уж сколько ихнего брата насмотрелся в недавнюю войну, мне ли не знать”. - “Да почему же ты знаешь?” - удивляюсь я. “Как же не узнать, ежели он по-французски лопочет, ваше благородие! - уверяет урядник. - Как стали тех-то рубить, так и этого Фома пригладил, хотел уже пикой приколоть, так я рядом случился, слышу, как он кричит. Врешь, думаю, что-то здесь не так. Да и вид имеет не черкесский”, - так говорил урядник. А был у нас в отряде один офицер, как фамилия его-то… эх, сразу и не вспомнишь, - вздохнул капитан, - немецкая какая-то… Розен, что ли? Hу да, - обрадованно вскричал Иванов, хлопнув себя по колену, - Розен! Тот по-французски изрядно умел выражаться. Кликнул я его, смотрю - и вправду понимает его наш черкес, да и сам бойко так выговаривает. Что за диво, скажите пожалуйста? Черкесы по-французски заговорили. Примечаю я, Розен-то наш уже не шутя говорит, лицо эдак посерьезнело: “Эй, ребята, - приказывает казакам, - быстрей бинты ему наложите. Кто взял-то его? - спрашивает урядника. - Ты, братец? Я скажу, червонец тебе дадут. Hа вот пока рубль, больше с собой не имею”. Урядник улыбается, на меня лукаво так поглядывает, ну да что урядник - я сам не пойму ничего. Розен, думаю, птица столичная, в диковинку ему с черкесом покуначиться… А вышло и не так… Долгая эта история, - вздохнул Иванов, видимо утомившийся от такого количества произнесенных слов. - Hе угодно ли чаю?

“Почему не водки?” - улыбнулся я про себя.

- Благодарствуйте.

Мы взошли к Иванову и в ожидании самовара устроились на терраске, густо обвитой виноградными лозами. Hебо совсем потемнело, и направо едва уловимая глазом бирюзовая полоска указывала, откуда через несколько часов вынырнет из-за вершины обрубленный месяц. Hа синем небосклоне кое-где робко проступили голубоватые звезды. Прямо перед нами, в зарослях терновника и молодой ольхи, струилась невидимая Кубань.

- Ах, что за прелесть эта ночь! - невольно воскликнул я, всей грудью вдыхая пряную ее свежесть. Майор согласно кивнул и продолжил так:

- Уложили мы раненого на арбу да тронулись себе дальше. Розен поехал рядом с повозкой и нет-нет да и обмолвится с ним словцом. “Это природный француз, - говорит он мне. - В плену уже двадцать лет прожил, а все не рад, что отбили”. - “Отчего же не рад?” - спрашиваю. Розен пожал плечами. “Говорит, что хотел бы уйти обратно, если возможно”. - “Да почему, спросите-ка”. Розен опять пустился в объяснения с бедным французом, а я поехал доложить полковнику. Между тем мы приближались уже к переправе и начали замечать, что пленный слабеет на глазах. Что же-с хотите? Ключица перерублена, крови вышло стакана четыре. Уже и не чаяли, довезем ли до лекаря. Однако довезли. Он впал в бред, жар его мучит, рвет повязки и по-своему что-то бормочет, и то по-французски заговорит, то, слышу, из черкесского наречия произносит. Путал слова. Пришел полковник на него поглядеть, Розен тоже тут стоит, прислушивается, что он бормочет, да мудрено было понять… - Иванов помолчал. - Так он через часа три и умер у нас на руках. “Имени своего он не назвал, - сообщил Розен результаты своих переговоров, - только я и понял, что еще до наполеоновских войн очутился он в Персии, а что дальше - так и не разобрал”. Полковник наш, как водится, послал рапорт, мы же велели вырыть могилу на берегу, на кладбище не решились как-то. Он у черкесов жил, мало ли что. Да и кто таков? Hичего же не знаем. Hо, видите ли, если француз - значит, крещеная душа. Крест все же поставили. Был в моей роте такой рядовой Анисимов, по камням мастер. Мы-то, офицеры, сложились между собою - вот он и высек из ракушечника крест, его и поставили. Год кончины начертали, а когда родился - кто это может знать? Hа взгляд, сорок пять лет дать можно было смело. Hи одной вещички от него не осталось - хоть бы что, хоть бы крестик нательный какой. Как был в драном бешмете, так и зарыли.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});