Чикита - Антонио Орландо Родригес

пулей вылетел из комнаты. При виде напуганного до смерти кузена без всяких писем Чикита с Румальдо разочарованно переглянулись.

— Я не смог, — посетовал любитель Шопена, рухнул на стул и рассказал, как эта дамочка погасила все свечи одну за другой и накинулась на него, словно «течная паучиха».

Чикита уже решила, что все погибло, но тут Рустика предложила сумасбродное решение: Румальдо вполне может заменить кузена. «Ночью все кошки серы», — напомнила она сомневающимся хозяевам. Главное, чтобы самозванец успел смыться до наступления рассвета.

Румальдо, конечно, плохо верилось, что француженка ничего не заметит, но попытка не пытка. Чикита и Рустика в мгновение ока сбрили ему усы и надушили одеколоном Мундо. К его изумлению, уловка отлично удалась, и до самой зари он неустанно удовлетворял любовные прихоти Сары. Хотя пришлось помалкивать: на каком бы седьмом небе ни пребывала актриса, его хриплый голос, столь отличный от тенорка Мундо, вмиг указал бы ей на обман.

Перед рассветом подставной Сехисмундо покинул постель, стал одеваться в самом темном углу спальни и тут внезапно понял, что, невзирая на огромный риск, заговорить-таки надо. Как иначе истребовать письма и список? Но, когда он уже собрался подать голос, Сара спасла положение. «Кубинцев, может, и не зря зовут индейцами в сюртуках, — промурлыкала она в изнеможении, — но уж ублажить женщину вы умеете». И, проваливаясь в сон, добавила, что бумаги лежат на письменном столе в гостиной.

Утром, прежде чем Сара Бернар отправилась в порт и погрузилась на «Ла-Шампань», тот же пароход, что привез ее в Нью-Йорк три месяца назад, Чикита с братом зашли проститься.

— Мадам, я не знаю, как благодарить вас за помощь, — сказала лилипутка.

— Могу подсказать, — ответила рыжая красавица, и кубинцы испуганно заморгали: вдруг ей взбрело забрать с собой Мундо? К счастью, обошлось. — А где та ваша странная рыбина? Она так необычна, что я хотела бы иметь ее среди своих питомцев.

Чикита сглотнула. Расстаться с Букой! Что за каприз? Она замешкалась, хотя Румальдо ткнул ее в спину, заставляя уступить. Но тут в ее груди словно бы забились два сердца. Это талисман давал понять: если она хочет добиться успеха, следует пожертвовать многим, в том числе и манхуари.

— Буду счастлива подарить вам Буку! — вздохнула Чикита наконец и попросила. — Только обещайте баловать его.

— Ну разумеется, petite, — заверила Сара. — Он прекрасно уживется с моими львами, тиграми, обезьянами, броненосцами и какаду. — И, присев на корточки, она расцеловала подругу в обе щеки.

Годы спустя Чикита узнала, что ее манхуари недолго прожил у Сары в Париже. Через несколько дней после приезда из Штатов актриса устроила ужин для близких друзей и захотела похвастать новым приобретением. Она намеревалась покормить рыбину куском печенки, но Бука вдруг выскочил из воды, вцепился в длинную тонкую кисть Бернар и едва не откусил ее целиком. Сара, не знавшая удержу как в любви, так и в ненависти, тут же приговорила его к изгнанию. Слуга получил приказ отнести манхуари на берег Сены и избавиться от этого fauve épouvantable[39]. Как тропическая рыба приспособилась к парижским зимам? Возможно, ответ кроется в речах мудрого Панчо де Химено: за миллионы лет Atractosteus tristoechus так привыкли уворачиваться от любых опасностей, что обрели чрезвычайную выносливость.

Глава IX

Месье Дюран все устраивает. Заслуженные аплодисменты Чиките. Именитые гости. Четыре импресарио и ни одного контракта. Импозантный рыжий репортер. Визит в редакцию Пулитцера. Волшебная микстура Лилли Леман. Предложение Патрика Кринигана. Растущее любопытство. Контракт с Проктором.

Месье Дюран, управляющий «Хоффман-хауса», обычно перекладывал на подчиненных обязанность организовать светские вечера в залах отеля, но Чикита внушала ему такую симпатию, что он лично и с превеликим тщанием занялся подготовкой ее первого шага в завоевании Нью-Йорка. Они с Чикитой и Румальдо обошли все имевшиеся залы, прикинули достоинства и недостатки каждого и сошлись на Мавританском. Он также помог выбрать цветы и вина, канапе и sucreries[40] для угощения приглашенных и даже дополнил список фамилиями нескольких выдающихся медиков и скульпторов — кто же еще выскажет авторитетное мнение о совершенном изящном теле Чикиты? Наконец, чтобы сеньорита могла спокойно репетировать, он распорядился перенести в их номер фортепиано «Стейнвей» из люкса Сары Бернар.

По мнению Дюрана, кто-то должен был произнести приветственные слова в начале soirée[41]. Но, s’il vous plaît[42], никаких длинных речей, которые лишь утомят публику и настроят на неверный лад. Четырех-пяти коротких, хорошо продуманных фраз вполне достаточно.

— Кому же, как не вам, и произносить их? — предложила Чикита.

В четверг, 23 июля 1896 года, незадолго до шести часов вечера управляющий спустился в зал и проверил, все ли в порядке. «Parfait»[43],— сказал он себе: лампы и зеркала сверкают; обитые зеленым кресла, диваны и стулья расставлены полукругом на аксминстерских коврах; маленький подиум в глубине зала выстлан красным бархатом и обрамлен кадками с пальмами и папоротниками; рядом с роялем — корзина орхидей; в вазонах белые розы; там и сям серебряные розетки с конфетами, а в кухне одетые в белое официанты ждут финальных аплодисментов, чтобы появиться с подносами, полными яств.

Несмотря на духоту, в тот вечер в «Хоффман-хаусе» собралось целое созвездие знаменитостей. Записки Сары явно пробудили любопытство импресарио. Прибыл, к примеру, Антонио Пастор, шестидесятилетний господин итальянского происхождения по прозвищу Отец Водевиля, который начал путь в шоу-бизнесе, еще не избавившись от молочных зубов, в Американском музее самого Барнума, где пел и танцевал. Конкуренты арендовали и строили все более просторные площадки, но он, первооткрыватель Лилиан Рассел и других звезд варьете, оставался верен своим трем старомодным залам, в особенности тому, что носил его имя и находился на Юнион-сквер. Он питал надежду, что Чикита окажется испанской танцовщицей вроде Карменситы или Прекрасной Отеро. В этом случае он нанял бы ее, не моргнув глазом.

Оскар Хаммерстайн, владелец «Гарлем-опера-хаус» и «Олимпии», нового зала на шесть тысяч мест, где пару месяцев назад Иветт Гильбер пленяла зрителей лукавыми chansons, высокомерно прошел к сцене и, ни на кого не глядя, занял кресло возле немецкой сопрано Лилли Леман-Калиш. Он поздравил певицу с прекрасной партией в «Тристане и Изольде» накануне вечером в «Метрополитен-опера» и пообещал на следующей неделе вновь нагрянуть на угол Бродвея и 39-й улицы, чтобы услышать ее в «Валькирии». Знакомые Хаммерстайна были осведомлены о его пристрастии к бельканто. Потому-то он так и пекся о качестве своих водевилей: доходы от легкого жанра позволяли устраивать оперные спектакли с доступными входными