Дипломатия Волков - Холли Лайл

Она не могла определить источник звука, столь настойчиво докучавшего ей, что она проснулась; не было видно и чудовища. Более того, ей казалось, будто в целом свете кроме нее нет никого живого. Она удивилась, не зная, куда могли подеваться чудовище и голос; хотелось бы знать, не чудовище ли говорило.

– Где ты? – закричала она, и тут же слышанный прежде голос отозвался как бы в самой ее голове:

Шшш! Они услышат тебя, а ты еще не готова предстать перед ними.

Она вихрем развернулась назад, однако за спиной никого не было. Стараясь говорить негромко, – так как ей не понравилось это «они услышат тебя», а особенно испуг, прозвучавший в голосе незнакомца, – она произнесла:

– Не прячься от меня. Выйди, чтобы я могла увидеть тебя.

Я... не могу выйти. И ты не можешь увидеть меня. Я в ловушке, в заточении... и нахожусь там куда дольше, чем ты живешь на свете. Я могу лишь прислать тебе свой голос, и то не в уши. Я говорю с твоим разумом, хотя смотрю твоими глазами и слышу твоими ушами.

Даня нахмурилась и подняла руку, чтобы прикрыть от колючего снега лицо. И вновь увидела приближающуюся к ней лапу чудовища. На сей раз она не закричала. Разрозненные лохмотья воспоминаний начинали возвращаться к ней... Она припомнила проведенные в темнице долгие дни, а потом мучения, принятые ею в покоях Сабиров. Да, дни сливались в бесконечную череду унижений, падений и боли. Впрочем, они закончились, и она более не ощущала цепи, приковывавшей ее к полу. Какое же недавнее событие вырвало ее из лап этой тройки? Впрочем, оно стало самым худшим из того, что довелось претерпеть ей.

И вдруг она вспомнила. Память возвратилась, ей хотелось кричать, но Даня смолчала. И только поглядела на руку чудовища. Свою ладонь. Теперь ее как панцирь покрывали темные, бронзовые чешуйки, доходившие до самых ногтей, вместо которых изгибались жесткие черные когти. Чешуйки поднимались вверх по руке, становясь крупнее и светлее, так что возле локтя они горели уже жаркой медью, а у плеча, вверх и вниз от сустава, усеянного роговыми или костяными шипами, они бледнели, обретая почти телесный, смуглый цвет, но сохраняли тем не менее тот же металлический блеск. Она поднесла к лицу ладонь – и с нею другую, – зажмурив глаза, чтобы ненароком не выцарапать их, и, ощупав его, не обнаружила ничего, что принадлежало бы той женщине, которой она была прежде. С макушки черепа, существенно расширив переносицу, сбегал костяной гребень. Нос вытянулся вперед на целую ладонь, превратившись в узкую морду. Зубы стали кинжалами – рядами лезвий. По краям челюстей тоже выступали шипы, а лицо теперь было полностью затянуто крошечными, как мелкая галька, чешуйками.

Заплакала она лишь в ту минуту, когда руки ее коснулись тяжелой копны черных волос. Мокрые, кое-где смерзшиеся, они казались точно такими, какими были прежде... прежде чем она послужила Сабирам в качестве жертвоприношения. Прежде чем их черные чары изувечили ее. Волосы остались человеческими, хотя ей самой никогда более не суждено вернуть себе прежний облик.

Не обращая внимания на голос, моливший ее перебраться в относительное укрытие, которое могла предоставить купа деревьев, Даня упала на колени, прикрыла лицо руками и зарыдала. Невидимый незнакомец все твердил, что ее ждет смерть, если она не найдет убежища. Подобный исход полностью устраивал Даню. Она хотела умереть.

Холодные слезы примерзали к лицу.

Свирепый ветер, завывавший вокруг, начинал пробираться под кожу. Вдали – так далеко, что трудно было отличить этот голос от ветра, – прозвучал чей-то визг. Сердце ее стенало, мучаясь и горюя обо всем утраченном, о том, что к ней никогда не вернется. Близилось желанное забвение, она уже видела перед собой мрак капитуляции и легкую смерть, и едва... едва... едва не позволила себе провалиться в него.

А затем постепенно рыдания ее стихли, и слезы просохли. Подняв голову, Даня оглядела блеклую пустоту, протянувшуюся от нее во все стороны... адскую пустыню, лишенную всего, что она любила. Она разлучена со своей Семьей, собственным миром, своими друзьями... и, обнаружив себя в этом изувеченном теле, вынуждена была признать, что разлучена с ними навеки. Ей никогда не вернуться назад, чтобы вновь стать Даней Галвей. Волчицей Галвеев. Семья не спасла ее и не выкупила, оставила в лапах врагов... она не могла забыть этого и никогда не забудет. Похитители истерзали ее; много раз она ожидала смерти и намного чаще желала скорой кончины. Троих извергов, чудовищ, что мучили ее, она возненавидела. Ей никогда не забыть их голосов, прикосновений пальцев и этих страшных рож.

Однако она жива. Она жива, на свободе и, вне зависимости от того, что сделали Сабиры и не сделали Галвеи, находится сейчас в лучшем положении, чем и те, и другие. Ведь она жива, а им это неизвестно. И она знает, кто они. И знает, где их искать.

И она отыщет их – сколько бы времени ни ушло на это, во что бы ни обошлось ей, что бы ни пришлось сделать. Она отыщет и тех, кто пренебрег ею, и тех, кто мучил ее, и тех, кто принес ее в жертву, и заставит всех расплатиться с долгами.

Встав, она отряхнула снег с тела и подняла голову. Пусть себе нежатся в теплых постелях, утешаясь собственным неведением. Она придет.

Она придет.

Очень хорошо,заметил в голове голос незримого союзника. Воистину очень хорошо. Я так и думал, что у тебя хватит сил пережить все это. Если ты желаешь отомстить, я сделаю все, что в моей власти, чтобы помочь тебе. Я пойду на все, Даня.

Но сперва предлагаю тебе отыскать укрытие и, быть может, еду. Ты ведь не сумеешь отомстить, если умрешь здесь.

– Ты можешь привести меня к укрытию?

Я могу направлять тебя. Я ограничен в своих возможностях... однако умею находить нужное.

– Зачем это тебе?

И после недолгого молчания она услышала: Потому что я знаю, что с тобой произошло. Потому что я знаю, что это такое, потому что я не пережил того, что было со мной. Ты не ошибешься, если теперь не поверишь более никому, но я могу сказать, что был там, где ты находишься сейчас, и у меня много причин – ты даже не представляешь сколько, – оказать тебе помощь в достижении цели. Ты можешь помочь мне, Даня, – и я помогу тебе.

Даня задумалась. Она не знала, каким образом и почему отыскал ее дух; она не знала, кем он являлся. Ей было известно одно: других союзников у нее нет, и собственными стараниями она едва ли отыщет их.

– Веди меня, – сказала она. – Я последую за тобой.

Глава 17

Оказавшись в небе на безопасном удалении от Дома Галвеев, Кейт обратилась мыслями к незнакомке, смотревшей ее глазами, слушавшей ее ушами и вдыхавшей влажный ночной воздух ее собственным носом. Незнакомка молчала, и только ощущение ее присутствия, непривычная тяжесть да изредка случайное шевеление где-то на задворках души убеждали девушку в том, что безмолвная и внимательная тень эта не была рождена воображением вкупе с горем и ужасом предыдущего дня.

Кейт запустила двигатели уже в воздухе, убедившись, что миновала места, где ее мог бы услышать кто-нибудь из Сабиров, и принялась бороться с ветром, который дул сзади и сносил аэрибль к северу. И когда воздушный корабль наконец благополучно лег на курс по направлению к Гофту, сказала:

– А теперь можешь больше не прятаться и сказать мне, ктоты такая и чтособой представляешь.

Незнакомка вздохнула в ее сознании.

Какая разница? Я могу помочь тебе.

– Разница есть. Скажи, ты демон – из тех, кто делает людей одержимыми, заставляет их говорить с пеной у рта? Или ты богиня, которая хочет поручить мне какое-то дело? Или кто-то еще?

Я не демон, не бог, а создание более мелкое. Меня зовут Амели Кеншара Роханнан Драклес.

Кейт застыла на месте, сообразив, что означает это имя.

– Ты моя прапрапрапрабабушка?

Амели Драклес умерла мученицей почти двести лет назад, пав жертвой тех же самых Сабиров. Как утверждала история Семьи, ее мучили и пытали прямо перед стенами Дома Галвеев, на глазах у мужа и детей.

– Да.

Кейт не знала, что и ответить.

Ты не веришь мне?

– Да.

Ты была бы дурой, если бы поверила сразу. Впрочем, я могу дать тебе некоторые доказательства. А еще могу помочь тебе отомстить Сабирам.

В то, что ее многажды прабабушка хотела бы отомстить Сабирам, Кейт вполне могла поверить. Однако чтобы она явилась в качестве голоса в голове Кейт...

Из места моего заточения с того самого дня, когда я была убита Сабирами, меня освободила магия. Конечно, теперь у меня нет тела, но я помню себя и всю свою жизнь до дня гибели. Освободившись, я стала искать потомков, и ты оказалась единственной, кто уцелел.

– Звучит разумно, хотя я никогда не верила в то, что духи посещают живых. Я всегда полагала, что мертвые пребывают между мирами и воплощаются, получая новые тела и жизни.