Деревянная грамота - Далия Трускиновская

- Вот и проверим... - бормотал он, открывая шкатулу. - Вот и убедимся...

- Да что ты там затеял? - спросил Богдаш. - Оконце, поди, еще не готово, а ты на всякую блажь время переводишь.

- А что, Богданушка, не сменять ли нам тебя на медную сковородку? - с неожиданным ехидством осведомился Тимофей. - Пять алтын сбережем! А шуму от нее не в пример меньше!

- Да чтоб они все передохли! - воскликнул Богдаш. И непонятно было то ли сковородкам погибели пожелал, то ли хитрым женкам, гораздым на обманство, то ли даже Земскому приказу.

Данила тихо давился смехом, да и Семейка с ним рядом тоже подозрительно хмыкал и постанывал.

- Да не вопи ты, вон - выпей-ка лучше! - Тимофей протянул добытую из шкатулы и уже открытую баклажку.

Богдаш взял ее обеими руками, поднес ко рту, отхлебнул - и едва не выронил.

- Эт-то что такое?...

- Горячий сбитенек, свет. С ужина стоит. Что, плох?

- В самый раз! - злобно выкрикнул Желвак, и тут уж Данила с Семейкой захохотали в голос.

- Давай сюда! - потребовал Данила, отнял баклажку и возгласил, как полагалось всякий раз, когда конюхи садились пить:

- Быть добру!

Сбитень не обжигал, как полагалось бы, но был той приятной теплоты, которая на самом деле нужна промерзшему зимней ночью человеку. Данила передал баклажку Семейке, тот, отпив, - вернул Тимофею. И Тимофей, тоже отхлебнув порядочно, принялся ее прятать в свою изнутри слюдяную шкатулу.

Богдаш следил за перемещениями сбитня с великим недовольством. Вдруг он решительно протянул руку:

- Черт с вами - допью!

Отхлебнул и добавил, хоть и с опозданием, зато - от всей души:

- Быть добру!

* * *

Наутро в Земском приказе было горестно. Тайно, на ухо, Емельяну Колесникову сообщили, что конюхи-то на заре доставили каких-то двух людишек в Приказ тайных дел. И мешок еще приволокли, а что в нем неведомо. Мешок длинный - возможно, что и мертвое тело.

Тел приказные навидались довольно, что в мешках, что в рогожах, что одетых, что нагих, это в них трепета не вызвало. Непонятно было, зачем такое сокровище тащить к Башмакову в палаты - мог бы и на дворе разглядеть, что надобно...

Оставалось лишь гадать - нашли конюхи деревянную книжицу, или же не нашли. А ежели не нашли - что же теперь Земскому приказу делать?

Протасьев прибыл на службу, как ни в чем не бывало - как если бы и не к нему тайно, в сумерках, пожаловал еретик Арсений Грек. Стенька вытаращился на подьячего - но тот за сорок лет службы в приказе видывал и пострашнее вещи, чем возмущенная рожа земского ярыжки.

- Гаврила Михайлович, да что ж это?.. - шепнул Стенька на ухо Деревнину.

- Пошел вон, - шепотом же ответил подьячий. - Да хоть снегом умойся, что ли...

Настасья утром, вопя на всю слободу, что родной муж навеки опозорил, изгвазданной после возни с печью рукой дала Стеньке хорошую оплеуху. А кто ее позорил?!? Сама опозорилась! Вольно ж было про сковородку поминать!

- Гаврила Михайлович! ..

- Кыш!

Стенька вышел на крыльцо и с ненавистью уставился на толпу просителей. Люди толклись, пихались, друг дружке на ноги наступали, переругиваясь тихонько - на громкую ругань явились бы приставы, прибежали стрельцы караульного полка, и порядок был бы наведен скоро и беспощадно.

Ловушка, которую Стенька столь хитромысленно сочинил, рухнула с треском. Такая добыча, как стряпчий конюх Аргамачьих конюшен Богдан Желвак, в дело не годилось - и оставалось утешаться тем, что и конюхи свою ловушку, возможно, зря ладили...

В очереди у крыльца произошло оживление - сразу двое, поскользнувшись на ледяной лепешке, грохнулись. Лепешка была ведомая - и что-то такое всплыло в памяти, чей-то голос лицемерно посочувствовал приказным, вынужденным обходить скользкое место...

Стенька вспомнил того молодца, что домогался деревянной книжицы, может, честно переписать, а может, исчезнуть с ней бесследно.

Сквозь толпу пробивался к крыльцу другой ярыжка - Елизарий. Взбежал, хлопнул Стеньку по плечу:

- А что, Степа, цена-то - прежняя?

- Какая еще тебе цена?

- А сковородка в пять алтын! Гляди, не продешеви!

- Тьфу!

Кулаки у Стеньки чесались заехать товарищу в ухо. Но воздержался.

Этой затеи со сковородкой теперь Земскому приказу до самой Масленицы потешаться хватит. Нужно же было дуре Наталье брякнуть! А на Масленицу зругие потехи явятся, авось, и забудут приказные, как земский ярыжка Аксентьев чуть за пять алтын женку под конюха не подложил.

Но ведь почему?.. Ради служебного рвения! ..

Повесив буйную голову, пошел Стенька на торг, и гулять бы его дубинке по плечам, не разбирая правого и виноватого, вымещая злость от неудачной затеи, кабы в голове уже не раскручивался дальнейший розыск.

Коли конюхи нашли деревянную грамоту - неужто бы в Земском приказе никто не пронюхал? Да тот же Колесников? И шепнул бы тихонько Деревнину успокойся, батюшка, беда миновала, поди свечек в церквах понаставь...

Но Деревнин сам не свой. Он ведь, Стеньке поверив, что подосланная Наталья подцепила какого-то вражьего лазутчика, норовящего тайны Печатного двора разведать и туда тайком пробраться, ничего другого и не затевал - все упования возложил на пресловутую ловушку.

Стало быть, и самому Стеньке изворачиваться надобно, и начальство спасать.

А путь один - искать того треклятого Перфилия Рудакова, что выманил из касимовских лесов Нечая, пообещав показать деревянную грамоту.

Сиделец в лавке купца Родионова велел заглянуть - авось что и разведает. Сказал "завтра" - так ведь это уже сегодня! Стенька поспешил к лавке и насилу дождался, пока сделают покупку две купчихи с молоденькими дочками, которых на двух дородных женок, очевидно - сестер, приходилось то ли восемь, то ли девять, поди сочти, когда они мельтешат, взвизгивают и хохочут.

Девки предвкушали Масленицу, катанья с братцами на санях, званые блины, щегольство и утехи. Девки были беззаботны, словно те пташки небесные, о которых толковал в проповеди отец Кондрат. Зимний мясоед кончается, их не посватали, не обвенчали, и еще несколько месяцев им жить в ласковом родительском дому. Чего же не веселиться?

- А, это ты, свет! - приветствовал Стеньку сиделец.

- Бог в помощь, - сказал, кланяясь, Стенька. - Что, расторговался?

- Две пары чеботов взяли.

- Дай Боже дальше не хуже. Ну, разведал ли про того Рудакова?

- Уж и не знаю, как сказать. Он мне полуполтину должен - я уж на ней крест поставил. А есть у нас приказчик Онуфрий - тому он два рубля задолжал. Перфишка-то дня два как пропал, или три, надо вспомнить...

Стенька терпеливо ждал.

Несколько раз, когда он приходил на помощь и пытался подстегнуть вспоминающего, его резко осаживали, однажды так матерно излаяли, что хоть на бумажку записывай, чтобы приказных потешить. Поэтому, когда человек маялся временным беспамятством, он уж более не вмешивался.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});