Кому на Руси сидеть хорошо? Как устроены тюрьмы в современной России - Меркачёва Ева Михайловна

Ананьев говорил, что он сам якобы в подчинении у заместителя начальника ОСБ УФСИН. А тот был всегда на связи с местным ФСБ. И якобы поэтому все происходящее в колонии покрывали.

— Когда вы обратились с заявлением о случившемся с вами?

— Как только вернули в ИК № 7. Но когда приехал следователь, я отказался разговаривать.

— Почему?

— Не спрашивайте, я не могу ответить.

— Вас снова пытали?

— Нет. Но как только я освободился, сразу пошел в СК и прокуратуру. Прокуратура недавно прислала ответ, что никаких изъянов в ОТБ города Саратова не нашли. Мое дело лежит в СК, его там тоже не спешили расследовать до всего этого скандала.

Сейчас в ОТБ находится человек, который еще раньше меня дал показания, и три месяца назад его даже признали потерпевшим. Так вот, никого из тех, кого он назвал (а это те же люди, что меня насиловали), не привлекли. Они прекрасно себя чувствуют за решеткой. Повторюсь, три месяца прошло. Я писал в прокуратуру и СК про вымогательство, чеки прикладывал. Но такое ощущение, что полгода катаем воздух, как выражаются осужденные. Надеюсь, сейчас что-то изменится.

Комментарий бывшего осужденного, ныне писателя Михаила Орского:

— Смотрите, у меня в руках газета за 1985 год. И вот статья с названием: «Почетное звание — член СДП». Это хвалебная статья об «активисте», члене секции дисциплины и порядка. Цитирую: «Все нарушители, которых он взял на карандаш, знали — никакие угрозы ни к чему не приведут. Ему до всего есть дело — будь то нарушитель внешнего вида или переброс. Как правило, он там, где происходит что-то запретное, и здесь уже осечки не допустит».

То есть это было почти 40 лет назад! Я согласен, что нет такого, будто все, кто вступает в актив, делают это для того, чтобы угнетать, ломать и т. д. Они так и говорили: «Я не буду гадостей делать, я вредить не буду, это просто чтобы скорее выскочить на волю».

Но чаще всего не замараться не получается. В актив ведь попадает настоящая нечисть, животные, и они в итоге быстро определяют тех, кто нормальный, кричат: «Чистеньким хочешь остаться? Не получится!» И они над ними издевались. Знаю случай, когда «активисты» отрезали голову одному такому… Он был тварью, но его никак достать не могли — так вот, его актив сам же и кончил.

А вообще есть категория людей, которые становятся «активистами», чтобы чувствовать себя вершителями судеб. Как обычно такой выглядит? У него в нагрудном кармане обязательно ручки, скрепки, записные книжки. Он гордый, он вместе с тюремщиками на вахте. Но срок подходит к концу, а на свободе его, кроме как грузчиком, никуда не возьмут. И он опять совершает преступление, чтобы сесть и снова быть вершителем. И это становится его образом жизни. Он «козел» не по конкретному сроку, а «козел» по жизни.

Наивно думать, что этот ужас происходит где-то далеко от Москвы, в глухой российской провинции. Другого нашего собеседника сейчас прячут в одном из московских СИЗО. Арестанты заочно вынесли ему смертный приговор за то, что, находясь в колонии в свою первую ходку, он «ломал» (мучил, насиловал) других. И ему есть чего бояться. Угроза жизни Николая вполне реальная.

За несколько дней до нашего разговора был исполнен приговор в отношении другого «активиста»: его забили до смерти в большой камере столичного СИЗО № 4. Мужчина был «активистом» и, видимо, не просто наводил порядок, но проявлял жестокость. Был фанатиком. Вышел, но снова попал за решетку за кражу. Возможно, думал, в колонии у него все будет хорошо, как в прошлый раз. Но в СИЗО его вычислили и приговорили…

Николай пока жив, его прячут от других арестантов. Симпатичный молодой парень. Зачем он стал таким «активистом», что его заочно приговорили и теперь за ним идет настоящая охота? Он об этом не хочет рассказывать. Говорит: «Не трогайте меня, спрячьте! И дайте возможность общаться только с такими, как я».

Вот это — крах «карьеры»… И это кошмар системы, которая существовала 40 лет назад и продолжает существовать сейчас.

Глава 3

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Кировская область

Ужасы СИЗО

Кировская область среди заключенных пользуется недоброй славой. Ее называют «красной» — это означает, что арестанты полностью находятся под контролем администрации. Они рассказывают о том, как сами сотрудники культивируют криминальную субкультуру. Московские заключенные после возвращения из кировских СИЗО, куда их отправляли, так сказать, на «передержку» до вступления приговора в законную силу, с ужасом рассказывали о местных нравах: «Мы не знали, что заключенных, оказывается, могут бить!»

Больше 100 лет назад через вятскую тюрьму (до 1934 года Киров носил имя Вятка) прошли Иосиф Сталин и Феликс Дзержинский. Оба почти не вспоминали о том времени, но некоторые историки склонны считать: именно там будущие руководители советской власти ожесточились.

СИЗО № 2. Герои тюремных «комиксов»

Изолятор почти в центре Кирова рассчитан на 883 заключенных, сейчас здесь чуть больше 700. Из них 223 — это те, кого доставили из Москвы и Казани на «передержку»: они ждут апелляции. Многие сидят в ожидании суда месяцами, кто-то даже с 2020 года. Сама практика вывоза заключенных до вступления приговора в законную силу появилась в период пандемии. Это был способ разгрузить столичные СИЗО. Заключенные, подавшие апелляционные жалобы, в большинстве своем уезжать из Москвы не хотят. Особенно больные и пожилые, для которых этап смерти подобен. Жалуются во все инстанции, считают, что их права нарушены, ведь они лишены юридической помощи (адвокаты из Москвы приезжают редко — это ведь и время, и деньги), близким к ним сюда не добраться.

Камеры Кировского СИЗО № 2 выглядят неплохо, но ни в одной мужской камере нет горячей воды. Начальник изолятора считает, что мужчинам… она не положена. Ссылается на ПВР, где это не прописано. Для нас это звучит как дикость. Горячая вода есть, но ее не подают. Телевизоров и холодильников нет (для сравнения: как минимум 80 % всех камер московских СИЗО ими оборудованы).

Мы зашли в камеры и тут же получили жалобы на неоказание медицинской помощи. Заключенные рассказали, что врача не дозваться, лекарств не дают.

— Я после операции попал в СИЗО, мне нужны обезболивающие. А начальник медчасти сказал: «Медикаментов для вас нет», — говорит заключенный.

Примерно то же рассказывают другие. Мы просим вызвать начальника медчасти. Он приходит. Очередной заключенный указывает на него:

— Когда у меня геморрой обострился, боли были сильные, он сказал: «Ты не совершил никакого подвига, чтобы лекарства бесплатно получать».

— Доктор, а вы таблетки даете только тем, кто подвиг совершил? — возмутился Бабушкин.

В ответ начальник медчасти сослался на некий приказ об оказании медицинской помощи, который не имеет никакого отношения к заключенным.

— Мне лекарства назначили в московском СИЗО, я с ними приехал, но мне их не отдают, — говорит очередной заключенный.

— А мне сказали, чтобы я связывался с родными и просил их приобрести медикаменты. Но как я это сделаю? Услуга «электронное письмо» тут не предусмотрена, таксоматы не работают… А мне прямо сейчас лекарства нужны.

— У вас лекарства есть, товарищ начальник медчасти? — спросил Бабушкин.

— Есть.

— Но вы их не выдаете. А что вы с ними делаете? Списываете?

— Списываем.

В следующей камере сидят приезжие из Москвы. Говорят, что с 27 октября едят только хлеб. Оказалось, что индивидуальную посуду им не дают, а есть из общей они отказываются (потому что, по их словам, из нее принимают пищу «обиженные», а потом эта информация обязательно дойдет до колонии, где они будут отбывать наказание).

— Мы так боремся с криминальной субкультурой! — заявил начальник СИЗО.

— Вы ее только укрепляете, — вздохнул Бабушкин.

В другой камере заключенные нам сообщили, что у них изъяли Конституцию, Правила внутреннего распорядка, Уголовный кодекс, которые они привезли с собой этапом из Москвы. И не просто изъяли, а предложили написать заявление на утилизацию.