БП. Между прошлым и будущим. Книга 1 - Александр Половец

И еще — 15 томов Набокова, часть которых впервые увидела свет в русском переводе в «Ардисе». Вспомним, что Набоков писал по-английски — могло ведь случиться, что русскоязычному читателю его романы оставались бы недоступны еще долго, до нынешних перемен в России.

Было тогда такое помещение в жилом доме, в самом центре Манхэттена: там одна из просторных квартир оказалась складом русской литературы, изданной за рубежами СССР. Запамятовал я название этого учреждения за давностью лет, зато хорошо помню даму, руководившую пополнением этого хранилища, но и пересылкой разными способами книг за «железный занавес» — её фамилия была Штейн… Да, Вероника Штейн, и мне довелось переслать с ее помощью Алешковскому книги по составленному им списку — в нём оказались, главным образом, издания ардисовские… Наверное, не случайно. Юз знал, что заказывать.

А Проффер… не боялся он и умел рисковать: в 1977-м году привез Карл на Московскую книжную ярмарку сотни книг, вроде бы для своего стенда — ни одна из них не вернулась в Америку, все они начали подпольную жизнь в России — чаще всего в виде тысяч фотографических и ксерокопий, ими ночами зачитывались и Москва, и дальние окраины России. А Карлу отказали во въездной визе на все последующие книжные выставки и ярмарки в Москве…

И ведь, надо понять такое: почему юноша, не имеющий никаких славянских корней в своей родословной, стал профессором-славистом, причем, крупнейшим ученым? Правда ведь, ну почему именно ему досталось выполнить эту миссию?

«Русская литература в изгнании» — так назвали устроители конференцию, проведенную в 81-м году Калифорнийским университетом. В изгнаньи? Это по строчке Нины Берберовой: «Мы не в изгнаньи, мы в посланьи…» Съехались тогда в большом числе посланники русской культуры, и правда, изгнаные разными способами из своей страны. А теперь на табличках, прикрепленных к лацканам курток участников, значились Франция, Англия, Германия… И конечно, — Америка.

Кажется, именно после этой конференции Алешковский дописал приведенную выше строку Берберовой, предварив её словами «Не ностальгируй, не грусти, не ахай…» — «мы не в изгнаньи, мы в посланьи» (охально уточнив — «в посланьи… куда»). Может быть, даже и не без основания.

Я перебираю фотографии, которые сделал тогда — стареньким фотоаппапатом, в условиях совсем не павильонных… Вот перед входом на кафедру на скамью присел Некрасов… Сейчас перерыв — Виктор Платонович говорит со мной, рядом — кто-то ещё из гостей. Неподалеку — Коржавин: нас и здесь сфотографировали незаметно, потом мне эту фотографию подарили, теперь она хранится у меня рядом с другими — на них Коржавин в нашей редакции.

В той же папке его записка: «Столько авангардных изданий — почему бы нам с тобой не затеять журнал с названием «Арьергард»?». «Успех гарантирован!» — уже по телефону убеждал меня Коржавин. — «А деньги?» — «Достанем?» Достаем до сих пор. Совсем недавно оказался в московском Доме литератора на его творческом вечере: блестящий ум, не замутненный возрастом, превосходная убедительно звучащая речь, множество стихов, прочитанных по памяти, его долго не отпускали с трибунки. Правда, меня он узнал «наощупь» — зрение Эмма потерял совершенно…

— Ну, и как там в Лос-Анджелесе?

— Да всё так же, — отвечаю. Вездесущий цедеэловский фотограф Миша и здесь запечатлел нас — спасибо ему. Память, всё же — когда еще раз свидемся…

А вот, снова черно-белая продукция моего фотоаппарата, скверная, — слабая оптика, мало света, плохие проявка и печать. И всё же: длинный стол на сцене, за ним Довлатов, Аксенов, Соколов Саша, Лимонов, Алешковский, вот Боков, он только что из Парижа, Лосев — он прибыл из Бостона, американец Боб Кайзер (его томик, переведенный на русский — «КГБ», тоже досталось когда-то, до эмиграции, подержать в руках), вот Войнович, он живет в Германии… Рядом — Оля Матич, она заведует кафедрой славистики, конференция — это ее инициатива, ее труд. Уникальный кадр. На трибуне — Проффер, сейчас его сообщение.

А вот, тоненькая папка с письмами Карла ко мне. Часть их машинописные, часть — написанные от руки, есть по-русски, есть и по-английски, среди тех и других. Многие касаются нашей с ним кооперации: моя редакция, бывало, выполняла для изданий Карла набор, «Ардис» не всегда справлялся сам, а Карл хотел — чтобы быстрее, быстрее!..

Да и мы не всегда справлялись, и тогда я поручал набор кому-то из знакомых, бывало и иногородним (так, к примеру, набирались томики Набокова, новый роман Аксенова): компьютеров в редакциях, наших, во всяком случае, тогда еще не было — но были композеры со сменными головками. А как-то, Карл через нас передал Наташе Ш. эти головки. Цитирую его письмо мне: «Я отправил ей… — она упорно не возвращает. Наша работа остановилась потому что второй комплект сломан. Хочу убить её, но передумаю, если она возвратит проклятые фонты. Поможешь?»… Это письмо датировано 24-м январём 84-го.

Писем немного, всего несколько, чаще всё решалось по телефону, «по-американски». Но было еще одно письмо, кажется, последнее: Карл сообщал в нём, с долей юмора, — наверное, в те дни ему этот тон давался непросто — о том, что вот, ему поставили скверный диагноз, и тут же добавлял что-то вроде — «всё равно придётся выжить…» Этого письма в папке не оказалось, есть другие, этого — нет.

А сегодня я вспоминаю нашу с ним последнюю встречу. Было это в Вашингтоне, в доме Аксеновых, куда мы вернулись после прогулки по умирающему от летней жары городу, к вечеру, в кондиционированную прохладу квартиры. Мая, жена Василия Павловича, примостилась на ковровом покрытии рядом с кондиционером, почему-то устроенным над самым полом, и чуть ли не припадая к нему ртом, ловила струю холодного воздуха — она едва нашла силы подняться с пола, чтобы нас встретить.

Часам к десяти квартира вдруг стала наполняться людьми, один гость, другой… Правозащитники Людмила Алексеева, Алик Гинзбург — он только что из Парижа… Ближе к полуночи в дверь позвонили, это были Карл и Эллендея Профферы, нагруженные невероятным количеством бутылочек и банок — пиву Карл отдавал предпочтение перед другими видами хмельного. Он был бодр, много шутил, легко переходя с английского на превосходный русский, когда чувствовал, что так его собеседнику легче.

А спустя месяц пришло то письмо. Выяснилось вскоре, что Карл болен неизлечимо. Неизлечимо? Почему? Да не может быть такого! Оказалось — может. Были испробованы все доступные методы и лекарства, апробированные и экспериментальные. В конце концов врачи вынуждены были опустить руки. И однажды утром его сердце не выдержало огромных доз наркотиков, снимающих боли.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});