Времеубежище - Георги Господинов

мелькнуло что-то очень знакомое. Он тоже узнал меня. Последовал привычный ритуал узнавания, известный нам еще с времен Одиссея: «Ты ли это?.. А ты… Я думал, ты за кордоном… Да, за кордоном, но не на том же свете… Из заграницы люди возвращаются».

Мой одноклассник Демби. Он еще недолго учился со мной в университете, вовремя понял, что филология не стоит того, чтобы на нее тратить время, и пропал где-то в параллельном мире в начале девяностых.

Мы не виделись лет тридцать. Чем он только не занимался: был риелтором, продавал запчасти для самолетов, открыл сеть кафе «Роза Белла». Именно в такой очередности.

Однажды Демби позвонил мне и попросил придумать рекламный текст для его кафе. Мол, сделай, пожалуйста, тебе ведь ничего не стоит, ты же поэт. Разумеется, никаким поэтом я не был, студент-филолог второго курса, к тому же бедный ровно настолько, насколько требовалось, чтобы соответствовать специальности и курсу. Поэтому я сразу согласился и сочинил что-то вроде: «Пирожные наши — страсти ваши». Демби пришел в восторг, а я получил свой первый гонорар в шестьдесят левов — тридцать банкнот по два лева. Купюры липли к рукам, и я не мог отделаться от ощущения, что их только что вынули из кассы кафе: они были перепачканы масляным кремом.

Мы с Демби участвовали во всех школьных выходках — все знали этого пройдоху, одного из самых симпатичных мошенников, которых только можно встретить.

Мы оба удивились, встретив друг друга здесь. Но тут послышался сигнал трубы, и все поспешно стали строиться в шеренги. Демби вдруг засуетился, быстро сунул мне в руку визитку, объяснив, что сюда его привели служебные дела, предложил встретиться в более спокойном месте и исчез в толпе. Я взглянул на визитку, прежде чем убрать ее в карман: «Деян Дембелиев, телефон…» Только имя и телефон. Подобные визитки, как правило, делали или слишком известные, или слишком скромные люди. Демби не входил в число вторых.

Вдруг площадь преобразилась, и жужжащее множество как по сигналу начало строиться. Явно возникла какая-то проблема с техникой: оператор смачно выругался, и это услышала вся площадь. Но тут же, чтобы исправить ситуацию, включили «Интернационал»: «Вставай, проклятьем заклейменный…» Впереди на электрокарах была установлена платформа с гимнастами, готовыми по сигналу соорудить живую пирамиду. Рядом со мной девушки с газовыми шарфиками и флажками в руках репетировали композицию, при этом некоторые из них присели на корточки, выложив из флажков лицо, которое должно было походить одновременно и на Ленина, и на Димитрова. Я вдруг вспомнил, как моя тетя всю жизнь гордо рассказывала за столом перед гостями о том, как в 1968 году участвовала в церемонии открытия Фестиваля молодежи и студентов в качестве усов Ленина перед сорока тысячами собравшихся на Национальном стадионе. Вы не представляете, как она волновалась. Каждый раз, слушая историю, я еле сдерживал смех и убегал в детскую, чтобы не заработать от матери подзатыльник. Моя бедная тетя говорила, что всю жизнь мечтала стать актрисой, но главной ролью в ее жизни оказались усы Ленина.

Идея провести демонстрацию сама по себе представлялась неплохой, но имелись и недостатки: пространство было ограничено. Метров двести — двести пятьдесят, и люди оказывались на площади между мавзолеем и Национальной галереей, которая когда-то была царским дворцом, а во времена турецкого ига — резиденцией турецкого правителя. Голос диктора грохотал из громкоговорителей. Непонятно, специально разыскали старые колонки, чтобы постоянно слышался треск и звук был плохой, как раньше? Если так, значит, во главе движения стояли толковые люди и вложения сделали немалые. Деньги, разумеется, — это было тайной, известной всем, — шли из России, которая постепенно превращалась в Советский Союз, возвращая себе посредством референдумов утраченные территории.

Над площадью зазвучал глубокий взволнованный голос диктора. Организаторы митинга пригласили старого актера, умевшего говорить с патетикой того времени. Слушаешь — даже мурашки бегут по ноже. Все те же слова о пролитой крови тысяч героев, о трудном, но единственно верном пути к светлому будущему, оптимизм и вдохновение, жизнерадостность и дерзновение…

Люди вокруг, как и когда-то, вряд ли вникали в смысл сказанного, да это и не было возможным, но тон диктора, интонация и пафос были именно той красной лампочкой, которая могла заставить выделяться желудочный сок прошлого.

Я пристроился с краю блока Отечественного фронта и увидел деда Матейко. Мы приветливо кивнули друг другу.

Колонны тронулись. Впереди шел духовой оркестр, за ним следовала группа мажореток. Я так и не понял, когда при социализме разрешили эту откровенную эротику, наверное, это произошло с согласия похотливых стариков из Политбюро где-то в восьмидесятые. Те же, кто когда-то приказывал клеймить бедра девушек в коротких юбках и отправлял их на Московскую, 5, вдруг признал этих лолит, одетых как повстанцы.

За ними следовала подвижная платформа, на которой гимнасты выстроились в живую звезду, потом шли рядом девушки, которые флажками должны были изобразить голову Ленина/Димитрова. Затем несколько электрокаров везли огромные пенопластовые конструкции и портреты. И наконец, шагали обычные трудящиеся с гвоздиками и флажками (я так и не успел обеспечить себя хотя бы одним атрибутом). Я оказался в самом конце колонны, рядом с галереей, откуда мог наблюдать всю картину происходящего. И прежде всего оценить мавзолей. Можно сказать, что это было гвоздем программы — вновь возведенный, целехонький. По колоннам словно прокатился электрический заряд. Люди испытали настоящее волнение, когда остановились напротив мавзолея. Рабочие, возводившие его накануне вечером, справились отлично. Новехонький мавзолей сверкал белизной и выглядел совсем как настоящий. Гвардейский караул перед ним исполнил ритуал. По сигналу люди трижды прокричали: «Слава! Слава! Слава!» Странно, когда они успели отрепетировать, такого синхрона невозможно добиться просто так. Я же пропустил репетицию, и мой голос немного выбивался из стройного хора, но мы, Отечественный фронт, и без того пятая спица в колеснице. В этот момент на трибуну мавзолея стали подниматься официальные лица, приветствуя собравшихся точно так же, как когда-то. Здесь тоже все было отработано. Я подумал, что не прочь познакомиться со сценаристом. Вдруг площадь затихла и голос диктора призвал: «Встречаем нашего вождя и учителя, товарища Георгия Димитрова…» Я подумал, что в сценарий закралась ошибка. Почтить память — куда ни шло, но чтобы встречать… В наступившей тишине запели фанфары, затем крыша мавзолея раскрылась и две плоскости разъехались в стороны, а изнутри начало подниматься ложе Димитрова, точно таким я видел его в детстве: с красной плюшевой плащаницей поверх ложа, цветами вокруг воскового тела и… само восковое тело вождя. Саркофаг завис над трибуной. Какая-то женщина, стоявшая