Тайна 21 июня 1941 - Чунихин Владимир Михайлович

Вспомним также о том, что уверения эти замешаны на умолчаниях (время событий вечера 21 июня) и даже прямой лжи (поездка к Сталину, а потом обратно в Генштаб Ватутина).

Так вот. Поведение это кажется странным и абсурдным только с точки зрения системы изложенных ими самими уверений в их собственной прозорливости. Прозорливости, которой противостоял Сталин.

Но если мы попробуем допустить, что были они в этих уверениях, мягко говоря, не совсем правдивы, то поведенческая реакция военного командования становится вполне объяснимой.

Наблюдая за всей этой ситуацией с отправкой в войска директивы, невозможно не прийти к выводу, что скорость отправки этого документа никого из военного руководства совершенно тогда не тревожила. Во всяком случае, не до такой степени: жизнь или смерть. Секунды или минуты.

Ничего не хочу говорить снова по поводу правдивости некоторых мест воспоминаний Жукова. Однако, очень похоже на то, что он, «вспомнив» Ватутина, пытался интерпретировать события таким образом, что они с Тимошенко были тогда за немедленную тревогу.

Помечтал, так сказать, в 60-е годы о том, как бы он действовал, если бы считал нападение немцев в ночь на 22 июня неизбежным.

А на самом деле создаётся такое отчётливое впечатление, что делал он это тогда (отправка директивы) неохотно. Против своей собственной воли.

Под нажимом сверху.

Тогда что же из этого следует?

Давайте уж тогда думать до конца и без оглядки на привычные гладко струганные объяснения.

Отсюда и выходит, что это не они уговаривали Сталина отдать приказ о боевой готовности войск.

Впечатление остаётся совсем другое…

Такое впечатление, что, наоборот, это Сталин толкал их на приведение в готовность войск приграничных округов. Чему они неявно для него, но сопротивлялись.

Во всяком случае, чудовищную по времени задержку с отправлением директивы в приграничные округа вполне логично можно объяснить именно этим обстоятельством.

Тем более, что, признаюсь, рассказал я вам всё ещё не всё.

Более того.

Далеко ещё и не самое важное в странностях этой самой загадочной ночи.

Поэтому, если вы думаете, что заголовок настоящей статьи имеет в виду ложь позднейших мемуаристов, то вы ошибаетесь.

Дело в том, что пока Жуков солгал только лишь своим читателям. То есть нам с вами.

То, как он солгал Сталину, я пока ещё и не затрагивал.

Пора, я думаю, рассказать и об этом.

* * *

Но зададимся сначала вопросом.

А лгал ли вообще когда-нибудь и кто-нибудь Сталину? И как он поступал с теми, кого он ловил на вранье?

Общеизвестно мнение, что Сталиным было тогда пронизано всё. И во всё он влезал до самых мельчайших мелочей. Поэтому, с одной стороны, все были скованы в своей инициативе и не могли даже шелохнуться без сталинского соизволения. А с другой, это подразумевало то, что солгать ему было невозможно. Поскольку он знал всё.

Мнение, повторю, очень популярное. Но должен признать, совершенно фантастическое. Выработанное долгой и тщательной обработкой массового сознания.

Я приведу всего два примера, связанных с одним и тем же лицом. Бесстрашным борцом с тоталитаризмом, не до конца оцененным пока ещё прогрессивным человечеством. Речь пойдёт о главном маршале авиации Жигареве.

Главный маршал авиации А.Е.Голованов в своих воспоминания рассказал о том, как сам он явился свидетелем эпизодов поистине удивительных.

Эпизод первый.

Октябрь 1941 года.

…Вскоре я был вызван в Ставку и там встретился с командующим ВВС. Ставились задачи фронтовой авиации. Нужно было прикрыть выгрузку стрелковой дивизии на одной из фронтовых станций.

— Вы можете это выполнить? — обратился Сталин к Жигареву.

— Могу, товарищ Сталин, — ответил Жигарев.

— А хватит ли у вас на все истребителей? — последовал опять вопрос.

— Хватит, товарищ Сталин.

— Ну, хорошо. Мы об этом сообщим фронту, — сказал Сталин.

Получив задание для своей дивизии, я попросил П.Ф.Жигарева принять меня, чтобы уточнить нашу дальнейшую боевую работу.

— Хорошо, поедемте со мной. Действительно, мне на вас жаловались, что вы не всегда выполняете поставленные штабом ВВС задачи.

По приезде в штаб ВВС был вызван начальник штаба, чтобы срочно выделить полк истребителей для прикрытия выгрузки войск. Начальник штаба не сходя с места сказал: «Вы же, товарищ командующий, знаете, что истребителей у нас нет». Положение Жигарева оказалось не из легких… Раздался звонок по «кремлевке». Звонил Сталин, спрашивал — дано ли распоряжение о выделении истребителей. Что-то ответит Жигарев?! «Истребители, товарищ Сталин, выделены. С утра прикрытие выгрузки войск будет обеспечено». Посмотрев на начальника штаба, я встретил его изумленный взгляд. Мы с недоумением смотрели на Жигарева, который, как ни в чем не бывало, положил трубку и спросил меня, какие есть вопросы.

Доложив положение дел, я просил командующего каким-то образом отрегулировать постановку задач. Были вызваны оперативные работники, и командующий дал им указание, чтобы перед тем как ставить дивизии те или иные задачи, спрашивать — есть ли задания от Ставки. Задания Ставки выполнять немедленно, без предварительных докладов штабу ВВС, отмечая проделанную работу в боевых донесениях. Вопрос был решен. Мы распрощались. Для меня так и осталось неизвестным — как Жигарев, не имея истребителей, вышел тогда из положения?..

А ведь — вышел.

Поскольку остался тогда на своей высокой должности. Воевать за Победу. Преодолевая сталинские глупость и некомпетентность.

Но Сталин-то каков? Дал указание, а о его выполнении спросил у того, кому это задание и поручил. Нет, чтобы проверку выполнения поручить НКВД.

Тем более, всем известно, что именно так он всегда и поступал.

А здесь он как бы порядочного из себя изображает. Вроде как — людям верит.

Кого обмануть хотел? Уж мы-то знаем…

Эпизод второй.

Весна 1942 года.

…Не помню точно день, но это, кажется, было весной, в апреле, мне позвонил Сталин и осведомился, все ли готовые самолеты мы вовремя забираем с заводов. Я ответил, что самолеты забираем по мере готовности.

— А нет ли у вас данных, много ли стоит на аэродромах самолетов, предъявленных заводами, но не принятых военными представителями? — спросил Сталин.

Ответить на это я не мог и попросил разрешения уточнить необходимые сведения для ответа.

— Хорошо. Уточните и позвоните, — сказал Сталин.

Я немедленно связался с И.В.Марковым, главным инженером АДД (Авиации дальнего действия — В.Ч.). Он сообщил мне, что предъявленных заводами и непринятых самолетов на заводских аэродромах нет. Я тотчас же по телефону доложил об этом Сталину.

— Вы можете приехать? — спросил Сталин.

— Могу, товарищ Сталин.

— Пожалуйста, приезжайте.

Войдя в кабинет, я увидел там командующего ВВС генерала П.Ф.Жигарева, что-то горячо доказывавшего Сталину. Вслушавшись в разговор, я понял, что речь идет о большом количестве самолетов, стоящих на заводских аэродромах. Эти самолеты якобы были предъявлены военной приемке, но не приняты, как тогда говорили, «по бою», то есть были небоеспособны, имели различные технические дефекты.

Генерал закончил свою речь словами:

— А Шахурин (нарком авиапромышленности. — А.Г.) вам врет, товарищ Сталин.

— Ну что же, вызовем Шахурина, — сказал Сталин. Он нажал кнопку — вошел Поскребышев. — Попросите приехать Шахурина, — распорядился Сталин.

Подойдя ко мне, Сталин спросил, точно ли я знаю, что на заводах нет предъявленных, но непринятых самолетов для АДД. Я доложил, что главный инженер АДД заверил меня: таких самолетов нет.

— Может быть, — добавил я, — у него данные не сегодняшнего дня, но мы тщательно следим за выпуском каждого самолета, у нас, как известно, идут новые формирования. Может быть, один или два самолета где-нибудь и стоят.

— Здесь идет речь не о таком количестве, — сказал Сталин. Через несколько минут явился А.И.Шахурин, поздоровался и остановился, вопросительно глядя на Сталина.

— Вот тут нас уверяют, — сказал Сталин, — что те семьсот самолетов, о которых вы мне говорили, стоят на аэродромах заводов не потому, что нет летчиков, а потому, что они не готовы по бою, поэтому не принимаются военными представителями, и что летчики в ожидании матчасти живут там месяцами.

— Это неправда, товарищ Сталин, — ответил Шахурин.

— Вот видите, как получается: Шахурин говорит, что есть самолеты, но нет летчиков, а Жигарев говорит, что есть летчики, но нет самолетов. Понимаете ли вы оба, что семьсот самолетов — это не семь самолетов? Вы же знаете, что фронт нуждается в них, а тут целая армия. Что же мы будем делать, кому из вас верить? — спросил Сталин.

Воцарилось молчание. Я с любопытством и изумлением следил за происходящим разговором: неужели это правда, что целых семьсот самолетов стоят на аэродромах заводов, пусть даже не готовых по бою или из-за отсутствия летчиков? О таком количестве самолетов, находящихся на аэродромах заводов, мне слышать не приходилось. Я смотрел то на Шахурина, то на Жигарева. Кто же из них прав?

Невольно вспомнилась осень 1941 года, когда Жигарев обещал Сталину выделить полк истребителей для прикрытия выгружавшейся на одном из фронтов стрелковой дивизии, а оказалось, что истребителей у него нет. Как Павел Федорович тогда вышел из весьма, я бы сказал, щекотливого положения? Не подвел ли его и сейчас кто-нибудь с этими самолетами? Алексея Ивановича Шахурина я уже знал как человека, который не мог делать тех или иных заявлений, а тем более таких, о которых сейчас идет речь, предварительно не проверив, да еще не один раз, точность докладываемых в Ставку данных.

И тут раздался уверенный голос Жигарева:

— Я ответственно, товарищ Сталин, докладываю, что находящиеся на заводах самолеты по бою не готовы.

— А вы что скажете? — обратился Сталин к Шахурину.

— Ведь это же, товарищ Сталин, легко проверить, — ответил тот. — У вас здесь прямые провода. Дайте задание, чтобы лично вам каждый директор завода доложил о количестве готовых по бою самолетов. Мы эти цифры сложим и получим общее число.

— Пожалуй, правильно. Так и сделаем, — согласился Сталин. В диалог вмешался Жигарев:

— Нужно обязательно, чтобы телеграммы вместе с директорами заводов подписывали и военпреды.

— Это тоже правильно, — сказал Сталин.

Он вызвал Поскребышева и дал ему соответствующие указания. Жигарев попросил Сталина вызвать генерала Н.П.Селезнева, который ведал заказами на заводах. Вскоре Селезнев прибыл, и ему было дано задание подсчитать, какое количество самолетов находится на аэродромах заводов. Николай Павлович сел за стол и занялся подсчетами.

Надо сказать, что организация связи у Сталина была отличная. Прошло совсем немного времени, и на стол были положены телеграммы с заводов за подписью директоров и военпредов. Закончил подсчет и генерал Селезнев, не знавший о разговорах, которые велись до него.

— Сколько самолетов на заводах? — обратился Сталин к Поскребышеву.

— Семьсот один, — ответил он.

— А у вас? — спросил Сталин, обращаясь к Селезневу.

— У меня получилось семьсот два, — ответил Селезнев.

— Почему их не перегоняют? — опять, обращаясь к Селезневу, спросил Сталин.

— Потому что нет экипажей, — ответил Селезнев.

Ответ, а главное, его интонация не вызывали никакого сомнения в том, что отсутствие экипажей на заводах — вопрос давно известный.

Я не писатель, впрочем, мне кажется, что и писатель, даже весьма талантливый, не смог бы передать то впечатление, которое произвел ответ генерала Селезнева, все те эмоции, которые отразились на лицах присутствовавших, Я не могу подобрать сравнения, ибо даже знаменитая сцена гоголевский комедии после реплики: «К нам едет ревизор» — несравнима с тем, что я видел тогда в кабинете Сталина. Несравнима она прежде всего потому, что здесь была живая, но печальная действительность. Все присутствующие, в том числе и Сталин, замерли и стояли неподвижно, и лишь один Селезнев спокойно смотрел на всех нас, не понимая, в чем дело… Длилось это довольно долго.

Никто, даже Шахурин, оказавшийся правым, не посмел продолжить разговор. Он был, как говорится, готов к бою, но и сам, видимо, был удивлен простотой и правдивостью ответа.

Случай явно был беспрецедентным. Что-то сейчас будет?! Я взглянул на Сталина. Он был бледен и смотрел широко открытыми глазами на Жигарева, видимо, с трудом осмысливая происшедшее. Чувствовалось, его ошеломило не то, почему такое огромное число самолетов находится до сих пор еще не на фронте, что ему было известно, неустановлены были лишь причины, а та убежденность и уверенность, с которой генерал говорил неправду.

Наконец, лицо Сталина порозовело, было видно, что он взял себя в руки. Обратившись к А.И.Шахурину и Н.П.Селезневу, он поблагодарил их и распрощался. Я хотел последовать их примеру, но Сталин жестом остановил меня. Он медленно подошел к генералу. Рука его стала подниматься. «Неужели ударит?» — мелькнула у меня мысль.

— Подлец! — с выражением глубочайшего презрения сказал Сталин и опустил руку. — Вон!

Быстрота, с которой удалился Павел Федорович, видимо, соответствовала его состоянию. Мы остались вдвоем…