В этой истории не будет злодея, и человек есть закон - Дарья Милл

того знал, как это ужасно.

У Бао были родственники, но все они от неё отвернулись после того, как она смирилась с жизненной позицией Му Хёна и приняла на себя обязанности и матери, и отца. Когда же после похорон эти люди ступили на порог дома Квонов, Хён Сок не впустил их. Лин слышала тяжёлые удары и скрип нервно подёргивающейся ручки двери. Из всех кричащих слов она усвоила только то, что они хотят забрать её, и от того ещё не успевшее созреть в груди сердце в панике рвалось наружу. Вернувшись со школы, Лин повернула ключ один единственный раз. Лишь одна тонкая металлическая трубочка замочного ригеля хранила её смятенный дух в опустевшей квартире. Хён Сока не пришлось упрашивать принять новое правило, он и сам всё понял. Со следующего дня дверь их дома всегда запиралась на два оборота. Лин никогда не понимала, почему для неё это так много значит, но теперь запоздавшее осознание пришло к ней. Их с братом было точно столько же. Двое. Брат и сестра, лишённые покоя. Так она думала, пока не увидела правду. Хён Сок закрывал дверь на два оборота ключа только потому, что взял это действие себе в манеру точно так же, как Му Хён возвращался в дом лишь за тем, что привык хранить в нём свои рубашки. Му Хён и Хён Сок никогда не понимали того, почему это необходимо, а потому их всё так же оставалось двое. Одна усопшая мама Бао и одна сирота Лин.

В семь лет Квон Лин впервые пошла в ту же школу, что и Квон Хён Сок. Бао держала её руку, объясняла, почему на красный свет не идут даже тогда, когда дорога пуста от машин, и как ей стоит поприветствовать новых школьных друзей. В ответ на всё Лин улыбалась. Она всегда улыбалась, когда была рядом с мамой, чтобы не усложнять её и без того нелёгкую жизнь, и совсем разучилась различать, когда делала это потому, что была действительно счастлива, а когда из-за сочувствия к Бао. Раньше дома улыбаться приходилось всегда. С началом учёбы уголки её губ не переставали подрагивать от того, как часто она была вынуждена притворяться. И то для одного: чтобы никто не смог и думать о том, что в семействе Квонов что-то не так. Лин просто не знала, что всё пошло кувырком ещё до её рождения.

Пять дней в неделю Лин ловила на себе восхищённые взгляды — то косы, которые ей каждое утро заплетала мама, чудно ниспадали на узкие плечи, то чёрные глаза сверкали ярче драгоценных камней, за которые принимали крохотные камушки на её цветастых тетрадях, то обеды, всякий раз невольно становящиеся центром общественного интереса, заставляли руки других детей тянуться к ним. Мама Бао всегда отлично справлялась со своей задачей, вот только Хён Соку, и без того лишённому внимания отца, всё это казалось не нужным. Ведь если бы мама не заплетала её каждое утро, эти несколько минут она могла уделить ему. Всю свою жизнь Лин думала именно так, совсем не помня то, что времени Бао никогда не хватало даже на неё саму.

Легче не любить вовсе, чем любить и страдать от вечной неопределенности и тревоги. Отпрыски семейства Квон по-своему приняли это правило на веру. Хён Сок отказался от любви отца и матери задолго до того, как их не стало, а Лин в своём собственном, давно выработанном обыкновении, перестала любить того, кто приносил ей столько страданий. Они оба друг другу завидовали, и каждый ревновал другого к безликой маме. Хён Сок терпеть не мог того, что с рождением сестры лишился последней возможности быть нужным матери, а Лин не выносила его ненависти. Она была для него лишь обузой, а он в ответ стал ей врагом. И так всё и оставалось, пока Хён Сок не решил перестать ставить ей синяки и доводить до слёз одним лишь своим присутствием. Тот день Лин помнила лучше, чем любой другой в своей жизни, но только до тех пор, пока Хён Сок не стал её попечителем. Со смертью матери брат отлично вжился в роль благодетеля.

Пока в дверь ломились невидимые ею ранее призраки, Квон Лин всё надеялась, что Хён Сок им откроет. Она ждала и молилась. Но он не открыл. Хён Сок собственными руками отнял у неё возможность на изменения. Может, он думал, что так для неё будет лучше. Ведь куда проще вести себя по-старому, чем избавляться от привычного образа смиренной девочки в пользу ещё неясного будущего. Но взрослый Хён Сок был ей не знаком. Вместо того, чтобы приказать Лин себя уважать, он сам стал для неё уважаемым. За последние шесть лет старший брат не сказал ей ни единого чёрного слова. Совесть проснулась в нём, но до того поздно, что Лин так и не смогла смириться с её присутствием.

Это было нечестно. Хён Сок не должен был ставиться похожим на Бао больше, чем то могла сделать Лин. Это всегда была её роль. И вот теперь к лику матери, что она сама всё пыталась повторить на своём лице, ей пришлось приписать себе отцовские черты. Ведь кто-то в их семье должен был хранить о них память. На кого-то же Лин должна была ровняться.

Когда Хён Сок слёг в больницу, он сам стал каждым из своих двух родителей. Тогда, упав на колени пред его кроватью, Лин едва не лишилась чувств, признав в нём отчаянного Му Хёна и жертвенную маму. Простыни лежали на его теле точно так же, как когда-то накрывали собой Бао в её последние дни. Хён Сок вдруг решил забрать у Лин обе половины, но она бы не вынесла существования без их опоры. Брат отнял у неё равновесие и оставил без всего, что было ей знакомо. Приняв наружность родителей, они оба так и не поняли, кем были сами.

Она одна. Маленькая и ничтожная Квон Лин с болью в сердце и в висках. Хён Сок снова уехал, так и не дав ей принять новое к нему отношение. Лин была готова злиться, биться в истерике, лишь бы он понял, как ей невыносимо понимать то, что стороне матери он предпочёл идти по стопам Му Хёна, но что в том толку, если Хён Сок сам отказывался это увидеть. Подполковник Квон сбежал из дома, словно крыса с тонущего корабля, вновь отняв у Лин возможность быть к нему неравнодушной.

Короткое