Наш бронепоезд. Даешь Варшаву! - Юрий Валин

Стараясь избегать людных мест, сразу свернули в тихие переулки. Прошли по улочке, затененной старыми акациями, рядком тянулись обшарпанные домишки из ракушечника, легкомысленно тявкала собачонка за старым забором. Без особого интереса за прохожими наблюдал дед, сидящий на лавке, – за последнее время в городе видели уйму военных и полувоенных людей в самых разнообразных мундирах, погонах, бантах и нашивках.

У перекрестка скучали продавцы крошечного базарчика, в основном продавали овощи. Между кабачками и помидорами затесался господин с растрепанными томиками сочинений «Тысячи и одной ночи» и целой коллекцией очков, пенсне и моноклей с треснутыми стеклами. Вероятно, оптические приборы пользовались повышенным спросом на окраине славного города. Часть разведгруппы с огромным интересом уставилась на обшарпанный старинный лорнет. Саму Катю больше интересовали бутыли молока – в последнее время с молочными продуктами как-то не заладилось. Не успела подумать, Прот уже сдвинул картуз на затылок и принялся торговаться с молочницей. Витка тоже с кем-то бойко болтала на своем хохло-польском идише.

Домик, куда привел босоногий и всезнающий десятилетний абориген, стоял в тени, до крыши оплетенный виноградом. Курлыкали голуби, ветер доносил запах близкого моря. Местечко безлюдное, за забором начинается пустырь. Витка договаривалась с хозяином о постое. Остальные устало сидели на рассохшемся бревне – молочная бутылка уже опустела, хотелось разуться и пообедать по-настоящему. Прот тянул носом:

– Вот оно, море, да?

– Оно самое, – снисходительно сказал Герман. – Еще насмотришься. Надоест до тошноты.

– Що ты пугаешь? – обиделся Пашка. – Море – это море. Разве оно надоест? Ты, Протка, не слушай его благородие. Герман у нас все видел, все знает. Эстет, хм.

– Не митингуй, – прапорщик улыбнулся, машинально скребя ногтем пятно на ветхих брюках. – Я к тому, что меня на пароходе здорово мутило. Прямо как вспомню, так передергивает. Мне тогда семь лет было, родители меня в Ялту возили.

– Да, – вздохнул Пашка. – А я с батей в Ростов ездил. У-у, вот то поездка была. Что-то наша Витка пропала?

Девчонка выглянула из дома:

– Хозяин говорит – без сына решити никак не можэ. Подождать потребно.

– Витуля, ты там смотри, – пробормотала Катя. – Может, другой отель поищем?

– Да що вы, Катерина Еорьевна? Хозяйка вже оладки кабачковы пэче.

Хозяйский сын явился минут через пять. Не один – в сопровождении трех крепких сотоварищей.

– Кем будете, гости дорогие? – мордатый сынок учтиво приподнял картуз с лакированным козырьком. – Документики имеются или как?

– Документы в порядке, – сказал Пашка, поднимаясь. – А вы сами-то кто, щобы документы требовать?

– Ты, товарищ, сиди-сиди, – костлявый мужчина цепко кинул ладонь на кобуру Пашкиного «нагана». – Мы, люди смирные, не обидим.

Узколицый тип, оставшийся у калитки, театральным жестом извлек из-за пояса «браунинг», многозначительно покачал оружием в воздухе, другой рукой тряхнул несвежей бумагой с огромной лиловой печатью:

– Одесская губчека. Ксивы и шмотки попрошу к осмотру.

Герман шаркнул протертыми подошвами – хозяйский сын мигом наставил на прапорщика «наган»:

– Ша! Если дырку в котелке не желаете, не ворохайтесь. Що-то мне подсказывает, що шум ни вам, ни нам не нужен. Що в мешках?

Дело развивалось вполне понятным образом. Катя мягко сказала:

– Без шухера, товарищи. Не узнали друг друга – бывает. Московская ВЧК. Отдел по борьбе с виртуальной контрреволюцией. Вот мандат, – она небрежно вытащила из кармана гимнастерки сложенную бумагу. Вообще-то, липовый мандат лежал в другом кармане. А здесь была просто бумага – не совсем писчая, мягкая – ну, нужна бывает в пути бумага.

– От-таки из самой Москвы? – обрадовался мордатый. – И как там? Весело? Ну що ж за липу ты мне, красавица, лепишь?

– Ты глянь, за чьей подписью, – Катя сунула бумаги «чекисту» и улыбнулась своим парням: – Хватку теряешь, Пашенька.

Товарищ Пашка понял правильно – от всей своей физкультурно-пролетарской мощи двинул костлявого под дых и сразу же добавил хуком в челюсть. Костлявый со стуком впечатался в стену сарайчика. Катя, взлетев с места, отвесила мимоходом хозяйскому сыну по кадыку, метнулась к типу с «браунингом». Тот выкатил глаза, отшатнулся было к калитке. Катя ударила по руке, задирая пистолет – хлопнул выстрел. «Браунинг» девушка зажала и выкрутила, отшвырнула пистолет и одновременно брякнула товарища «губчекиста» через бедро. Тот грохнулся на утоптанную землю, гулко выпустил воздух.

В тишине, наступившей после выстрела, слышно было, как ахал последний гость, – лежал, поджав колени и прикрыв голову, – Герман, всегда несколько отстававший от друзей в физической реакции, бил сваленного бандита ногой.

– Буде с него, Герочка, – жалобно сказала Вита – она стояла на крылечке, прижимая «наган» к виску бледного как мел хозяина.

– Не, мы здесь на постой не останемся, – заметил Прот, сидя на корточках и обтирая бандитский «браунинг» от пыли.

Слышно было, как в глубине дома приглушенно всхлипывает хозяйка.

– Я Оське говорил, – пробормотал хозяин, тщетно пытаясь отстраниться от вдавливающегося в череп револьверного ствола. – Я ему, голодранцу, говорил – хату не марай. Вот сипай теперь, сипай.

Хозяйский сын ерзал на земле, держась одной рукой за поврежденное горло, а в другой бессознательно комкая «мандаты».

– Не по понятиям живете, граждане бандиты, – сказала Катя, вытаскивая из-за голенища штык. – Глуповато живете, извините за нетактичность. Оно что, не видно, кто тут чекист понатуральнее? У меня группа на отдыхе, а вы с работой лезете. Неосмотрительно. Теперь вот вам двор испачкаю.

– Та вы що, господа-товарищи?! – Костлявый с трудом уселся у стены, подвигал челюстью, сплюнул кровь и зуб. – Ошибка вышла. Все осознали. Що ж сразу за «перо»? Та що воще за спешка? Такая барышня, и пожалуйста – никакого терпения. Может, побеседуем?

Поговорили. На прощание Катя великодушно вернула предварительно разряженные стволы – уж очень граждане бандиты просили их не позорить и инструмент не реквизировать. За беседой съели миску кабачковых оладий. Вкусные были – с чесночком. Тут, правда, кто ел, а кто больше лечился «беленькой». Особенно маялся обладатель «браунинга» – совершенно не привык рюмку левой рукой поднимать.

* * *

Четыре дня Катя провела, созерцая морской пейзаж. Айвазовский бы заскучал. Стоял полный штиль, голубая гладь до боли слепила глаза. По утрам бесконечную голубизну портили черные черточки шаланд. Изредка в дымке на горизонте угадывался силуэт английского крейсера «Карадок». Англичане вели трехсторонние переговоры с большевиками и представителями ВСЮР. Утром и вечером над морем жужжал гидроплан. Говорили, что в английской эскадре кроме крейсера и четырех миноносок имеются две аэропланные «матки» с сотней бомбовозов. Якобы англичане пригрозили в случае несогласия большевиков добровольно передать Одессу под власть правительства Южной России, непременно разбомбить ЧК и Губернский комитет КПбУ. Даже называли сроки – бомбить будут ровно в восемь часов вечера. По вечерам на Маразильевской и Екатерининской собиралась публика, лузгала семечки, кушала рачков под жидкое пиво, ждала. В последние дни обстановка с продовольствием улучшилась, на Привозе и в булочных появились мука и хлеб, и одесситы жаждали зрелищ. Катя только диву давалась – блажен город, не ведающий, что такое «точечные» удары. Впрочем, никакой бомбардировки ждать не приходилось. Переговоры прочно завязли в болтовне и нелепых взаимных требованиях. В знак возмущения делегации то и дело покидали зал бывшего ресторана Фанкони, где велись судьбоносные дебаты. Но окончательно отказываться от переговоров никто не хотел.

«Разведгруппа» обосновалась на пустующей даче. Воды не было, ходили к колодцу на перекрестке. Людей в округе было мало. За дачами вдоль обрывистого берега моря тянулась высушенная степь, поросшая редкими кустами диких маслин. Местность называлась «Дача Ковалевского». Ирония судьбы – Катя знавала когда-то парня с этой курортной окраины. Лихой морпех был. Вернее, будет через двадцать лет. В Севастополе в 42-м году познакомились. Сейчас, наверное, гоцает где-то здесь босоногий, по садам сливы с яблоками обирает.

Катя никуда не выходила. В город наведывались Пашка и Витка (девчонка обычно в сопровождении Германа). Сама Катя предпочла бы с уголовным элементом, плотно слившимся с нынешней непонятной властью, никаких дел не иметь, но, по правде сказать, больше надеяться было не на кого. В порту свирепствовала ЧК, на пароходах, пришедших из Крыма, густо шныряли агенты контрразведки белых. Все договаривающиеся стороны страшно опасались шпионов. Пассажиров, как желающих покинуть Одессу, так и прибывающих в город, перепроверяли по нескольку раз. Какой в этом смысл, Катя не понимала – в городе открыто расхаживали офицеры в помятых, вытащенных с подвалов и чердаков, мундирах и разве что погоны не нацепившие. С трапов пришедших из Керчи и Феодосии кораблей спускались такие личности, что одесситов оторопь брала, – из Крыма эвакуировались отряды красных партизан. Принцип уже принятых на переговорах договоренностей был понятен – Крым и Одесса поспешно выпихивали «чужих» и принимали «своих».