Слепой для президента - Андрей Воронин

Глеб хлопнул в ладоши:

– Значит, генерал, я еще кое-что умею в этой жизни!

Не только хорошо стреляю. Я по лицу любого мужчины в штатском могу определить, в каком он звании.

– Этого определили точно! – отчеканил генерал-лейтенант Потапчук.

– И даже глядя на ваше зимнее пальто и на смешную шапку с опущенными ушами, я бы сразу сказал, что у вас звание не ниже генерала.

– Талант – он и есть талант. А вы не пробовали подрабатывать в сатирических журналах? Ваш портрет на карикатуру смахивает.

– В журналах меньше платят.

Потапчук не стал называть фамилию того, кого Глеб старательно нарисовал.

Он вырвал лист из блокнота и попросил у Сиверова зажигалку. Тот протянул, генерал щелкнул крышечкой и провернул колесико, и через полминуты лист бумаги с изображением узколицего мужчины превратился в серый пепел, рассыпавшись на миллионы пылинок.

– Спасибо, Глеб Петрович, за работу и за информацию. Из города никуда не исчезайте, я вас сам найду.

А если что, то сбросьте мне на пейджер свои пожелания и вопросы. Думаю, в скором времени я смогу ответить на все ваши вопросы. Особенно вот об этой вещичке, если, конечно, посчитаю, что послание господина Иванова господину полковнику вас касается.

Генерал Потапчук вторично не назвал фамилию полковника, служащего в охране президента, и Сиверов отметил это. Он взглянул на часы. Из недр потертого портфеля появился конверт и, скользнув по столу, уткнулся в колени Сиверова.

– Все, что могу, – сказал генерал Потапчук.

– Я вас не разоряю? – ухмыльнулся Глеб.

– Вы дорого стоите. Я бы с удовольствием платил вам больше, но… – Я на вас, генерал, не в обиде. Мне хватает. Я человек неприхотливый и если что люблю, так это хороший кофе и хорошую музыку.

– Кстати, о музыке. Мне нравится делать всякие маленькие презенты. Думаю, у вас такого опуса нет, – на стол лег компакт-диск в пластиковом футляре. – Это интересная аранжировка, послушайте, может, вам понравится.

– Надеюсь, не эстрадная попса?

– Что вы, Глеб Петрович! Это ваш любимый Вагнер. Буквально три недели назад берлинский симфонический оркестр записал, а мне диск привез один мой немецкий коллега, с которым я уже лет двадцать поддерживаю добрые отношения.

– Он сохранился как действующий служака со времен «Штази»?

– А почему бы и нет? Вы тоже не в Белой гвардии служили, а в Советской армии.

Глеб провел пальцами по гладкой поверхности пластикового футляра.

– За это, генерал, вам спасибо.

Генерал Потапчук покинул квартиру первым, а Глеб вышел из нее минут через двадцать, соблюдая все правила конспирации. На перекрестке Сиверов поймал такси и несколько мгновений сидел, глядя на то, как движутся по стеклу дворники, смахивая крупные капли дождя.

– Куда едем?

– В сторону ВДНХ. Я очень хочу есть.

– И я хочу, – сказал таксист, – с самого утра кручу баранку и ни хрена пока не заработал.

– Поехали, – поторопил Глеб, попутно размышляя, окажется ли сейчас дома Ирина и как она его встретит.

Они не виделись уже целую неделю, а за это время Глеб даже не имел возможности сказать ей хотя бы пару слов по телефону. – Скорее, скорее, – торопил он шофера и без того гнавшего машину.

– Наверное, вы очень проголодались, – предположил водитель.

– Голод не тетка… У таксиста появилась мысль, что у пассажира, возможно, язва и ему надо как можно скорее попасть за стол, где он сможет что-нибудь съесть, чтобы унялась боль. Но на лице Глеба Сиверова сияла улыбка, и водитель такси понял, что ошибается: рядом с ним сидит абсолютно здоровый человек, даже с румянцем на щеках, уставший, но вполне довольный жизнью.

Глава 16

Глеб Сиверов без приключений добрался на такси до ВДНХ, где покинул машину, расплатившись с водителем и, оказавшись на улице среди снующих пешеходов под зонтиками и без оных, спешащих и медленно бредущих, внимательно огляделся по сторонам.

– Ну что ж, все в порядке, – сказал он самому себе, не увидев ничего подозрительного, – и пусть подольше будет так, как есть.

Глеб решил пройтись пешком, ведь во время прогулок очень хорошо думается.

Тем более что стояла осень.

А как известно, эту пору агент по кличке Слепой очень любил. Ему доставило огромное удовольствие немного поторговаться с молодыми привлекательными девушками-цветочницами. Он купил букет пионов, щелкнул кнопкой зонтика и двинулся по улице, старательно обходя лужи. Цветы, которые Глеб держал в руке, издавали приятный терпкий аромат. Осенние цветы пахнут не так, как летние. Запах осенних всегда сдержанный, но от этого еще более волнующий.

Глеб приостановился под желтой липой, любуясь золотистыми сердечками опавших листьев на черном мокром асфальте.

«Неужели к старости я становлюсь сентиментальным? – подумал Сиверов. – Нет, не может быть, я таким был всегда. И вообще, мне стоило бы сменить профессию и не заниматься отстрелом вышедших из ума полковников, авторитетов воровского мира и прочей дряни. Бросить свою такую полезную и нужную для общества деятельность, заняться музыкой».

В кармане его пальто лежал компакт-диск. И этот маленький подарок пожилого генерала почему-то растрогал Глеба.

"Вот было бы хорошо, если бы Ирина оказалась сейчас дома! Я бы подарил ей цветы, мы включили бы музыку, выпили хорошего красного вина. Она сидела бы напротив меня за круглым столом, и я любовался бы ее лицом, ее глазами, глядя на них сквозь стебли цветов.

И мы поняли бы наконец, что такое спокойное счастье".

Но чутье подсказывало Сиверову, что Ирины сейчас дома нет. И он не ошибся. Свернув во двор, Глеб увидел, что машины Ирины нет.

«Вредно мечтать, полезнее надеяться на худшее».

А вот его серебристый БМВ стоял на прежнем месте, забрызганный дождем, с прилипшими к ветровому стеклу и капоту бордовыми листьями клена – огромными, как растопыренная ладонь.

«Да, это осень. Она пришла неожиданно. Наверное, все времена года приходят неожиданно и, самое главное – абсолютно незаметно. Вот и мне научиться бы так же, как осень, бесшумно и незаметно появляться гам, где мне захочется! А значит, там, где меня не ждут».

Во дворе пахло дождем, горьковатым дымом. Где-то дворники сжигали кучи влажных листьев, а может, дети подожгли какие-нибудь ящики или коробки из-под бананов и сейчас стоят у огня, греются и радуются так, как могут радоваться огню только дети и охотники.

Глеб, бережно держа перед собой букет, вошел в подъезд и поднялся по лестнице. На площадке остановился, беззвучно вставил ключ: в замок, повернул его.

Затем так же беззвучно вставил второй ключ во второй замок, открыл дверь и вошел в квартиру. Едва переступив порог, он понял, что квартира опустела недавно – может, пару часов назад в ней была хозяйка. Особенно остро после влажной улицы, после запаха дождя Глеб своим чутким обонянием ощутил аромат любимых духов Ирины. Сам он их, кстати, не любил.

«Интересно, где же она?»

Записки, как водится, не оказалось. Глеб приучил Ирину не писать записок, не оставлять после себя подсказок, куда она уехала, каким-нибудь непрошеным гостям.

Сиверов разделся, наполнил белую фарфоровую вазу водой, аккуратно поставил пионы, предварительно расщепив и обрезав большими ножницами их твердые, немного суховатые стебли. Уже опустив цветы в воду, Глеб подумал, что хорошо бы бросить туда и таблетку – так, как это делала Ирина. Но какую таблетку она бросала в воду, Глеб не мог вспомнить. Все, что приходило на память, так это то, что таблетка была круглой и белой, с выдавленной полосочкой по диаметру. Но по таким приметам искать таблетку – то же самое, что дать в розыск приметы типа: человек с двумя глазами, руками, ногами… «Может, бросить что-нибудь наобум? Нет, не надо: цветы – не люди, и неверно выбранная таблетка может сыграть с ними злую шутку. И к тому времени, когда вернется Ирина, цветы: завянут, опустят свои головки и будут выглядеть так, словно простояли на столе уже целую неделю».

Глеб подошел к телефону и, щелкнув клавишей, принялся прослушивать записи на кассете отдельно подключенного к линии автоответчика. Ничего, что могло бы его заинтересовать. Лишь обрадовал и взволновал Сиверова голос Анечки, которая вместе с бабушкой звонила из Санкт-Петербурга и жаловалась, что уже второй раз не может застать дома ни маму, ни дядю Глеба. А еще девочка сокрушалась по поводу того, что в Петербурге ужасно скверная погода и бабушка не пускает ее на улицу. А если и пускает, то идет вместе с ней и следит, чтобы Анечка не дай Бог не замочила ноги и не простыла. Голос девочки, хоть она и пыталась говорить бодро и весело, звучал довольно грустно.

"Да, жаль ребенка. Но с другой стороны, это, может быть, и лучше, что она сейчас живет у бабушки, а не здесь. Жить со мной под одной крышей довольно опасно и хлопотно. И Анечке уже пришлось с этим столкнуться – не один раз.