Новый круг Лавкрафта - Майерс Гари

— Он наслал на нас бурю!

В черноте ночи бушевал свирепый ветер, со свистом трепавший обшивку крохотного самолета — машину бросало из стороны в сторону, то и дело сбивая с курса, и профессору никак не удавалось выправить аэроплан. Он отчаянно дергал за рычаги на приборной панели, но тут налетел порыв, мгновенно всосавший нас в подобный смерчу воздушный водоворот — и эта вызмеившаяся из ниоткуда черная рука подхватила аэроплан и повлекла, безжалостно кружа, к земле — и к неминуемой гибели. Однако в последний момент ветер вдруг стих — и машина выправилась!

— Что…? — хотел было спросить я, но профессор Стернс торопливо прервал меня тихим и изумленным:

— Вы только посмотрите на это…

Над горизонтом вставало бледное, переливающееся сияние — оно росло незаметно, но ровно, и туман под ним вызолотили тонкие лучики света.

— Рассвет!

Первая жуткая ночь миновала. Мы выжили. И нас ожидало Великое Приключение.

Менее чем через полчаса наш аэроплан приземлился в виду деревни Чесункук. Профессор перегрузил наш багаж в машину — да, оказалось, что в этой глуши нас поджидает авто. Мы расселись в прежнем порядке: мы с профессором впереди, Гость на заднем сиденье, и отправились в путешествие, которое весьма напомнило мне поездку месячной давности (хотя разительные различия между ними так же бросались в глаза).

Стоял влажный туман, от которого становилось как-то не по себе. По обеим сторонам шоссе проплывали сосновые леса — мрачные и словно бы застывшие в ожидании. Заволоченное тучами солнце давно отказалось от попыток проникнуть под густые ветви, и к тому же совсем не грело. Ближе к полудню профессор извлек из чемодана упакованный в коробки ленч. Однако Гость даже взглядом не повел в сторону еды — впрочем, профессор тоже не предложил ему пообедать.

До места мы добрались, когда солнце уже давно перевалило за полдень. Небо по-прежнему закрывали серые неприветливые тучи, и солнце угадывалось сквозь них как слабо светящийся далекий кругляшик.

Профессор Стернс открыл второй чемодан и вытащил оттуда весьма странный аппарат, представлявший собой квадратную деревянную доску с круглым отверстием посередине. Дыру закупоривало выгнутое металлическое донышко, а сверху прикрывал стеклянный колпак, препятствовавший вытеканию заполнявшей ее жидкости. В прозрачной жиже плавала продолговатая щепка длиною в несколько дюймов, ближе к концу весьма острая. Доску покрывали замысловатые рисунки.

Удерживая странное изобретение в горизонтальном положении, профессор внимательно присмотрелся к тому, как крутился острый конец щепки. Та медленно поворачивалась по направлению часовой стрелки и вдруг вздрогнула, дернулась, резко перекрутилась в обратную сторону, снова дернулась где-то на три четверти круга — и застыла неподвижно.

— Мы должны следовать указаниям этого прибора, — проговорил профессор. — Это нечто вроде компаса, только он не показывает на север!

И мы пошли в лес, следуя направлению, заданному компасом, который был совсем не компасом. Я подхватил два оставшихся чемодана (один не на шутку оттягивал мне руку) и последовал за пожилым ученым, который обеими руками держал свой указатель направления. Гость тихо и молча скользил за нами.

Подлесок оказался чрезвычайно густым, а стволы сосен росли как-то неестественно тесно — поэтому мы продвигались вперед крайне медленно, то и дело останавливаясь. Я первым попросил передышки, завидев, как профессор спотыкается от усталости.

Тем временем лесная тень загустела, и незаметно подкралась ночь. Я чувствовал что-то безотчетно жуткое в этих густых лесах, страх и ощущение близости чуждой, нечеловеческой воли попытались овладеть моей душой — однако я стиснул зубы и прогнал эти мысли.

И вдруг мы вышли на поляну. Большую — с четверть мили в поперечнике. В середине темнело некое каменное сооружение, более всего напоминавшее колодец — во всяком случае, так мне показалось. Поляну и камни заливал призрачный свет месяца, боязливо выглядывавшего в прореху между тучами. Здесь, сообщил профессор, и находился вход в храм — самый нечестивый и святотатственный из возможных. Ибо в нем обитали твари из тьмы и их мерзкие служители из числа падших человеков. Именно здесь предстояло совершиться ритуалу Великого Пробуждения.

Из круглого отверстия каменного колодца замигал свет факелов и донеслось отдаленное бормотание.

О дальнейших событиях той дьявольской ночи я должен рассказывать с превеликой осторожностью.

Мы прокрались через всю поляну к стенке колодца, возвышавшейся над землей на целый ярд.

— Церемония уже началась, — прошептал профессор Стернс. — Смотрите на небо и делайте то, что я прикажу.

Он открыл замки на обоих чемоданах. Из одного профессор извлек здоровенную стопку исписанной бумаги (чемодан оказался забитым ей под завязку), а из другого — тот самый здоровенный серый тибетский камень, испещренный неведомыми знаками и письменами. Камень профессор положил между собой и Гостем.

Долгое время снизу слышалось лишь неразборчивое бормотание и пение множества людей, время от времени прерываемое странными, низкими, словно бы экстатическими стонами. А затем нашего слуха достигли слова, произнесенные по-английски:

— О Райтор! Час настал! Говори, почтенный брат!

Я вздрогнул, когда заслышал второй голос, — тот завел заунывный речитатив, похожий на песнь. Ибо второй голос принадлежал Жаку Рено!

— Шагающая Смерть! Бог ветров! Ты, что ходишь по воздуху! Adoramus te!

Небо медленно приняло темно-серо-зеленый оттенок, в деревьях зашумел ветер.

— А Ты, что идешь над Землей! Ты, одержавший победу над небом! Adoramus te!

Буквально в несколько секунд ветер усилился до настоящего вихря, а тучи помчались по небу с такой ошеломительной скоростью, что оставалось только дивиться, какова же сила гнавшего их ветра!

— Итаква! Ты, Кто одержал победу над небом — простри же над ним снова свою длань ради исполнения Высшей Цели! Иа! Иа! Итаква! Аи! Аи! Итаква сф’айак вулгтмм вугтлаглн вульгтмм. Итаква фтагн! Угх! Иа! Иа! Иа!

По небу прокатился и прямо над нашими головами грянул гром, ветер взвыл с новой силой, а голоса из колодца возвысились в ликующем песнопении. Внизу выводили торжествующий гимн, которому отвечали беснующиеся стихии.

— Иа! Азатот! Иа! Йог-Сотот! Иа! Ктулху! Иа! Ктугха!

В небе сверкали молнии, и в тучах змеились полосы зеленого света.

— Иа! Хастур! Иа! Итаква! Иа! Зхар! Иа! Ллойгор!

К свирепому вою и свисту ветра примешалось низкое жужжание.

— Иа! Шуб-Ниггурат! Иа! Тсахоггуа! Иа! Ньярлахотеп! Аи!

Последний возглас сопровождал крик дикого ликования.

Почему же профессор стоит и бездействует? Я стоял и дрожал, не решаясь задать этот вопрос. Поглядев на моего спутника, я заметил, как тот с беспокойством смотрит на неподвижно стоявшего Гостя. Однако все эти мысли разом вылетели из головы, когда грохнуло так, как, наверное, не грохотало со времен сотворения мира, и небо — раскололось!

Воистину, иного слова я не подберу! Тьма раздвинулась, съежилась и свернулась, подобно свитку, и снаружи к нам проник отвратительный, нездешний свет. Древние снова устремили свои взгляды на землю!

О том, что предстало моему ошеломленному зрению в прорехах между разодранным на лоскутья пространственно-временным континуумом нашего мира, я могу говорить лишь осторожными намеками. Из храма у наших ног доносились победные песнопения, и мне показалось, что я вижу существ сколь огромных, столь и бесформенных; на меня нисходили старшие и мудрые умы, управляющие вселенским Злом; и они походили на вневременной и внепространственный хаос, в котором изгибались углы и заострялись изгибы, и на кипящий котел, в котором отвратно шевелились, разбухая, чудища — все приближаясь, приближаясь! И тут моя слабая человеческая природа возобладала, я вскрикнул и упал навзничь и отвернул лицо от надвигающегося ужаса. Однако то, что я увидел на земле, едва не перепугало меня больше творившегося во взбесившемся небе.