На изломе - Олег Бажанов

– Садись, – предложил, передумав выходить, Александр.

Сергей снова занял освободившееся место правого летчика. Оглядев внимательно приборы, он без всякой надежды произнес:

– Из всего, что здесь «наворочено», я разбираюсь только в пулемете.

– Это с первого взгляда все кажется сложным, – стал объяснять ему Иванов, – но приборы распределены по группам: двигатели, трансмиссия, масляная система, топливная система, противопожарная система, гидравлическая система. И приборы для пилотирования: высотомер, указатель скорости, авиагоризонт и ряд вспомогательных приборов.

– А это что? – Сергей указал на блок со множеством табло над головой.

– Это противообледенительная система.

– А где включается оружие?

Иванов показал на блок вооружения.

– А вот это, – он похлопал рукой по металлической коробке посередине кабины, – автопилот.

– Вертолет сам, что ли, может летать? – не поверил Сергей.

– На каком-то этапе полета – может, – подтвердил Иванов. – Автопилот работает по четырем каналам: направлению, крену, тангажу и высоте. В полете, в зависимости от варианта включения, он может выдерживать или один параметр, или сразу все четыре.

– Ни хрена себе! – выразил восхищение Сергей. – А тогда чего ж он у меня завалился?

– Здесь двойной режим управления, – продолжал объяснять Иванов, – канал от ручки управления – главный. А ты начал резко ею работать. Вертолет, он как женщина, любит мягкое и плавное управление.

– Ну, это – смотря какая женщина, – возразил спецназовец.

Они с Сергеем еще долго сидели в кабине, пока спецназовца не позвал Быстров. Иванов вышел следом. Группа встречающих разделилась на две: под охраной автоматчиков шестеро связанных сидели отдельно от основной группы. Быстров с Сергеем подошли к сидящим, и майор заговорил с ними на каком-то арабском языке. Было похоже, что и Сергею знаком этот язык. Пленные им что-то отвечали.

Солнце стояло в зените, и спрятаться от его палящих лучей было негде. Ващенко и Мельничук устроились в тени под хвостом вертолета. Иванов подошел к ним.

– Иностранцы, – Ващенка посмотрел в сторону пленных. – Арабы какие-нибудь или афганцы.

– Не сиделось им дома, – проворчал Мельничук. – Поналезло сюда гадов. Воюй теперь с ними. Пообрезать бы им яйца, как они нашим, и отправить домой.

– Яйца? – уточнил Ващенка.

– Можно со всем остальным, – без улыбки уточнил Мельничук.

Поговорив с пленными около пяти минут, Быстров подошел к экипажу и устроился рядом с Ивановым в тени вертолета. Немного помолчав, он спросил:

– Саня, пострелять хочешь?

– В кого?

– В этих, – Быстров кивнул головой в сторону пленных.

Иванову пришла на память толстая медсестра Нина из моздокского госпиталя с вопросом «Вы в людей стреляли?». У Иванова никогда не появлялось такого желания.

– Мы сейчас четверых из этой компании, – Быстров снова показал взглядом в сторону связанных пленных, – в расход спишем – балласт. Нет желания поучаствовать?

Иванов, жуя травинку и щурясь на солнце, мотнул головой.

– Как хочешь, – вздохнув, пожал плечами Быстров.

– А мне можно? – неожиданно встрял в разговор Мельничук.

– Если командир не против, – Быстров посмотрел на Иванова.

– Пусть идет, – безразлично ответил Иванов. Но перед этим пристально посмотрел на Мельничука.

Ваня послушно побежал за Быстровым. Тот подал сигнал Сергею, стоящему возле пленных, Сергей пнул одного из них в бок грязным ботинком и что-то коротко произнес. Пленный поднялся с трудом, так как руки были связаны за спиной. Сергей не стал снимать с его глаз повязку, а, схватив за волосы, повел того мимо стоящего вертолета. Там, метрах в двадцати, их уже поджидали Быстров с Мельничуком. Быстров что-то сказал, и пленный безропотно лег на землю, лицом вниз. Быстров неторопливо достал из кобуры пистолет, привинтил к стволу глушитель, дослал в ствол патрон и, почти не целясь, выстрелил лежащему в голову. Экипажу был слышен только слабый хлопок, будто кто-то стукнул палкой по матрасу. Так стреляет пистолет с глушителем. Человек на земле даже не дернулся. Сергей пошел за вторым. Второго обреченного он привел так же, держа за волосы. Быстров приказал и ему лечь, и наемник лег рядом с убитым. Быстров передал свой пистолет Мельничуку Иван, видимо, боясь промазать, наклонился над жертвой и выстрелил в упор. Сергей уже вел третьего. Тот упирался, видимо, понимая, что его ждет, что-то, торопясь, говорил на своем языке, скорее всего, о чем-то просил. На вид этому парню Иванов не дал бы и тридцати, и он был похож на араба. Иванов подумал, что глупо умирать в таком возрасте, когда почти вся жизнь еще впереди. Но наемники сами выбрали для себя такую судьбу.

Поравнявшись с сидящим у вертолета экипажем, пленный попытался встать на колени, но получил от Сергея удар носком ботинка в живот, от которого согнулся пополам и упал на спину. На помощь Сергею подоспел один из громил Быстрова, и они легко подняли верещавшую жертву за выкрученные назад руки и в таком положении понесли к месту казни. Ноги приговоренного почти не касались земли. Почему-то это запомнилось Иванову. Спецназовцы грубо бросили араба на землю рядом с убитыми. Он что-то кричал, пытался сесть, повязка на глазах мешала ему сориентироваться, но пленный, видимо, искал главного и хотел ему что-то сказать. Громила одним движением ноги уложил араба лицом на землю и наступил ботинком на спину. Вырываясь, араб вращал головой, мешая Ване прицелиться. Но Мельничук выстрелил. В ту же секунду раздался нечеловеческий вопль раненой жертвы. Растерявшись, Мельничук не произвел второго выстрела, но громила-спецназовец молниеносным движением воткнул нож в шею бьющегося под его сапогом человека. Вопль оборвался. Быстров забрал из рук застывшего в оцепенении Мельничука пистолет и ткнул Ивана кулаком в спину: «Иди отсюда».

– Твой дед во время войны случайно в карателях не служил? – спросил Ващенка Мельничука, когда тот белый как смерть доплелся до вертолета. Иван, не поняв вопроса, пробормотал:

– Он дергался… Я хотел в голову, а попал в лицо…

– Ладно, – оборвал его брезгливо Иванов, – сядь, успокойся.

Он испытывал отвращение к Мельничуку, но видел, как тому плохо.

Четвертого спецназовцы прикончили без осложнений. Стрелял сам майор.

Когда взлетели, Иванов поинтересовался у сидевшего молча Быстрова:

– А что будет с трупами?

Тот показал пальцем вниз на расположение воинской части:

– Это их проблема.

После того случая Мельничук несколько дней молчал. Иванов понимал, что стрелять в людей нелегко, даже когда не видишь их глаз и их предсмертных мучений. А тут такое. Любая война – это прежде всего убийство. Но впервые стрелять в человека непросто. Дальше мало кому это нравится. Но даже имеющий опыт Быстров, как заметил Александр, делал это без большого энтузиазма.

Но в тот день Иванову не было жалко убитых наемников. А вот убитых собак было жаль.

Следующую посадку совершили в расположении одной из частей внутренних войск на границе с Ингушетией. Все это время экипаж молчал. Снова заговорили только перед посадкой.

С Быстровым ушел офицер, присоединившийся к ним еще в первом пункте посадки. Спецназовцы стали заниматься пленными: они выводили их по одному из вертолета, не развязывая глаз, а развязав только руки, разрешали тут же оправиться. Потом снова связывали и укладывали лицом вниз на землю под палящие лучи безжалостного солнца. За время полета ни одному из пленных не предложили воды. Поэтому Иванов, подав Сергею фляжку, попросил напоить их.

Закончив процедуру с пленными, Сергей снова попросился в кабину. Они сидели вдвоем с Ивановым и молчали. У Сергея, видимо, кончились вопросы, а Иванову просто не хотелось с ним разговаривать. Спецназовец не выдержал первым:

– Не уважаешь?

Иванов не ответил.

– Приходится руки пачкать, – попробовал оправдаться Сергей. – Труднее всего – стрелять в своих, русских. А этих мусульманских фанатиков я бы всю жизнь давил своими руками. Ненавижу их. Это не люди. Они хуже зверей. Мы с ними еще гуманно поступаем. А они нашим перед смертью языки, носы и уши вырезают, глаза выкалывают, животы вспарывают. Живым головы режут. Наших пацанов в плену кастрируют и педерастят. И самые жестокие – наемники, такие вот, как эти. – Сергей показал в сторону лежащих на земле пленных. – Будь уверен, они тебе воды не предложат.

– Много наемников у Дудаева? – спросил Иванов.

– По нашим данным, более пятидесяти процентов.

– Кто же им платит? И как они сюда попадают?

– Это мы и выясняем, – ответил Сергей. – Иногда такие матерые «гуси» попадаются – хоть в музей истории войн.

Иванов знал, что «серые гуси» – профессиональная кличка наемников по всему миру. Еще их называют «псами войны».

– Недавно, – продолжал рассказывать Сергей, – получили мы информацию о том, что наша пехота взяла живыми двух снайперш. Одна прибалтийка, а другая – русская. Редкая удача. Обычно их кончают на месте. Но там оказался наш представитель, он и отбил их. Мы сразу же на вертолет – и в ту часть. Очень хотелось знать каналы вербовки. Прилетаем, а через них уже целую роту солдат пропустили. Избитые бабы, но еще живые. Правда, прибалтийка уже концы отдавала, в основном без сознания была, а другая – русская – оказалась покрепче. Девки-то совсем молодые, но каждая, говорят, по десятку наших ребят успела «уложить». Та, что в сознании, кроет всех матом, просит, чтобы ее пристрелили. Откуда такая взялась – не говорит. Но увидела Быстрова и сникла. Слова больше от нее никто не слышал. Мы обеих загрузили в вертолет и взлетели. В штабе нас ждали. А Быстров сидел чернее тучи. Тут подсел я к этой живучей и спрашиваю: «Много ли навоевала?». А эта стерва посмотрела на Быстрова и говорит: «Жалею, что мало пострелять удалось». После этих слов приказывает наш Витя открыть дверь и выкинуть обеих из летящего вертолета. Ту, что была без сознания, выкинули первой. А русская вдруг нашего командира по имени назвала. Цепляется за нас и кричит: «Прости! Витя, прости! Дочь у меня!». О дочке что-то кричала до самых дверей. Тут я ей врезал под дых, она мешком и вывалилась. Сучка, о дочке вспомнила. А сколько русских матерей она осиротила? А наш командир потом несколько дней из запоя не выходил…