Смерть президента - Виктор Пронин

— В стране народу столько нету, — продолжал канючить Козел.

— Людей нету, а голоса будут! — отрезал Пыёлдин. — Ты просто не знаешь президента!

— Ох-хо-хо! — вздохнул Козел. — И чего они все так в президенты рвутся? Не понимаю…

— Ванька! — воскликнул Пыёлдин, обращаясь к Цернцицу. — Ответь человеку!

Цернциц склонил в раздумчивости голову к одному плечу, потом к другому, вскинул брови, развел руки в стороны, произвел еще какие-то телодвижения, передающие растерянность перед неожиданным вопросом, по старой привычке почесал одну ногу другой и наконец поднял печальные глаза.

— Причин много, Козел… Много причин, — повторил Цернциц. — Когда у человека нет своего дела, не дал ему бог никаких талантов… И руки не оттуда растут, и голова пустая, и в душе ничего приличного… Опять же, не любит его никто до умопомрачения, и он сам не способен влюбиться худо-бедно… Такой может удариться во что угодно… Одни воруют, другие бомжуют, некоторые президентами становятся… Вон сколько государств возникло… И каждому президента подавай!

— Это что же получается, — глаза Козла наполнились радостным недоумением. — Получается, что президенты — наши люди?

— Конечно! — кивнул Цернциц. — Они такие же козлы, как и ты… Раньше не знал?

— Да как-то в голову не приходило.

— Наш, — повторил Цернциц все с той же печалью, которая придавала его словам странную убедительность.

— Значит, и я… — Козел помолчал, не осмеливаясь закончить свой вопрос. — Значит, и я могу стать президентом?

— Запросто, — ответил Цернциц.

— Опоздал, наверно, — сокрушенно произнес Козел. — Мог в президенты попасть, оказался в зэках… Теперь уже поздно жизнь менять…

— Ничуть, — ответил Цернциц. — Посмотри, кто окружает президента… Сплошь бывшие зэки… Кто-то из них его сменит… И ты мог бы сесть в президентское кресло.

— Ха! — Козел возбужденно взбрыкнул ногами. — Ну, ты даешь стране угля! — В его глазах сверкнул сатанинский огонек, но быстро погас, и Козел снова уставился себе под ягодицы, словно видел там какие-то меняющиеся, чрезвычайно соблазнительные картины.

* * *

Не видел, ох не видел Цернциц в этот момент воровато брошенного на него взгляда Пыёлдина. На долю секунды вскинулись его брови, на краткий миг брызнуло из глаз синее пламя. Он и сам, похоже, знал смысл своего взгляда и потому поторопился спрятать его, пока никто не догадался о тайных пыёлдинских помыслах. А они возникали в его воспаленном мозгу, приобретали какие-то причудливые формы и поднимались, поднимались, как потревоженная стая птиц…

Пыёлдин усмехнулся — не то смущенно, не то шаловливо, но как-то многообещающе. Не успел поймать Цернциц и эту его усмешечку, на Козла засмотрелся, но ощутил сверхчувствительной своей шкурой — что-то изменилось в мире в эту самую секунду, настолько изменилось, что даже его собственная судьба пошатнулась, заколебалась. Смутное беспокойство охватило его, неуютно ему стало и тревожно.

Оглянулся Цернциц по сторонам, посмотрел на небо, проводил взглядом облачко, которое прошло на расстоянии вытянутой руки. Он пытался понять — откуда волнение, что случилось, почему его охватил озноб, покалывающий, тревожный озноб, волнами пробегающий по всему телу?

И понял.

Стыдливо опущенный пыёлдинский взор подсказал проницательному Цернцицу — здесь источник излучения, здесь опасность.

— Каша, — вкрадчиво проговорил Цернциц.

— Ну? — Пыёлдин откликнулся так невинно, так простодушно, что Цернциц еще раз убедился — здесь.

— О чем задумался?

— Да так, Ванька… О том о сем… О жизни.

— Поделись.

— Время не пришло.

— А поделишься?

— Обязательно, — Пыёлдин широко улыбнулся, поняв наконец собственное невнятное состояние.

— Что ты опять задумал, Каша? — продолжал настаивать Цернциц.

— Задумал, — подтвердил Пыёлдин. Он полуобнял старого друга, поприжал к груди. — Не дрейфь, Ванька… Отобьемся.

— Кирпичиком пооткинемся? — произнес Цернциц слова из их общего прошлого, когда им действительно приходилось, удирая, задыхаясь от усталости и ужаса, бросать в преследователей обломки кирпичей в слабой надежде остановить тех, умерить их охотничий азарт, спастись. И надо же — удавалось.

— А ведь было, Ванька! — восторженно воскликнул Пыёлдин, как ребенок радуясь давнему воспоминанию и тому, что так ловко удалось ему уйти от тягостного разговора с Цернцицем. — Представляешь, они думали, что уж взяли нас, повязали, доставили, посадили! А мы им дулю в нос — нате! Было, ой, было! — Пыёлдин покачался из стороны в сторону.

— Меня всегда больше интересовало то, что будет, — произнес Цернциц все с той же печалью в голосе. — А прошлое… Господи! Да и было ли оно, прошлое!

— Было, Ванька, было! — подхватил Пыёлдин. — Было и опять будет! Ох, Ванька, сколько нас с тобой еще ждет впереди!

— Да? — живо спросил Цернциц. — А что именно?

— Скажу! — отчаянно произнес Пыёлдин. — Все скажу! У нас с тобой, Ванька, опять будет молодость, будут риск и отвага, жуткий страх и прекрасная победа! Будут любовь и смерть, любовь и смерть! — повторил Пыёлдин как заклинание, но, увидев в глазах Цернцица неподдельный ужас, поспешил успокоить: — Не переживай, Ванька! Ведь на земле больше ничего и нет, только любовь и смерть! Конечно, и между ними может кое-что затесаться…

— А что между ними может затесаться? — вкрадчиво спросил Цернциц.

— Ох-хо-хо! — вздохнул Пыёлдин. — Дружба, водка, деньги… Годы свободы и годы несвободы… — Он похлопал ладошкой по пыльному боку вертолета.

— Каша, — негромко произнес Цернциц. — Каша… Скажу, как старому подельнику… Предупреждаю… У тебя очень опасные мысли.

— Опасные или ошибочные? — усмехнулся Пыёлдин.

— Опасные. Когда человек меряет жизнь только любовью и смертью, — Цернциц невольно метнул быстрый взгляд в сторону Анжелики, — когда человек берет в расчет только любовь и смерть, а все остальное для него шелуха и дерьмо собачье… У него действительно остается только любовь и смерть. Но любовь проходит очень быстро, быстрее, чем хотелось бы.

— И? — поторопил Пыёлдин, уже заранее зная, что скажет Цернциц.

— И приходит смерть.

— Ванька, — Пыёлдин долгим взглядом посмотрел в ясное слепящее небо, потом глаза его оборотились к Анжелике, встретились с ее глазами, нырнули в них, а когда вынырнули через некоторое время, то были пьяными и счастливыми. — Ванька, ты очень умный человек, я никогда не встречал человека, который мог бы сравниться с тобой по уму и проницательности.

— Спасибо, — кивнул Цернциц, не спуская с Пыёлдина настороженного взгляда. — И что же из этого следует?

— Из этого следует, что как был ты круглым дураком двадцать лет назад, на железнодорожной насыпи… Помнишь? Так вот… Дураком ты и остался.

— Говори, Каша… Я внимательно тебя слушаю.

— Запомни, Ванька… Когда кончается любовь — все остальное смерть. Это не значит, что на следующий день тебя зароют в неструганом гробу, вовсе нет… Просто все остальное уже не имеет значения. Деньги, водка, бабы, может быть, очень много баб, годы, их тоже может быть много… Но все это чушь. Смерть. Да, Анжелика?

— Наверно, — осторожно ответила красавица.

— Не сомневайся, милая, все так и есть… У меня было достаточно времени, чтобы хорошенько все это обдумать. До сих пор каждое утро я кричу себе: «Вставай, ты жив! Ты жив. Каша, мать твою за ногу! Ты жив как никогда!» И встаю.

— А сейчас ты мертвый? — спросила Анжелика, побледнев.

— Нет! Сейчас я жив как никогда! Понял?! — Пыёлдин резко повернулся к Цернцицу, так, что ствол его автомата тут же уставился банкиру в переносицу.

— Каша, — негромко произнес Цернциц и невозмутимо отвел ствол автомата в сторону. — Ты очень глупый человек. Ты всегда был безнадежно глупым. Я не встречал человека, который мог бы по глупости сравниться с тобой, Каша.

— Но? — подсказал Пыёлдин. — После твоих слов само собой напрашивается «но». Слушаю.

— Но дураком ты только прикидываешься, придуриваешься, притворяешься! — с нескрываемым раздражением выкрикнул Цернциц. — Не знаю вот только зачем, с какой целью!

— Чтобы дурачить тебя, Ванька! — рассмеялся Пыёлдин.

— У тебя это неплохо получается.

— Нет, Ванька, я не придуриваюсь… просто я принимаю условия, которые предлагает жизнь. Ты поступаешь точно так же, но у тебя еще остаются силы делать умное лицо. А у меня на это сил не остается. Вот и вся разница.

В этот момент на лицо Пыёлдина неожиданно легла тень, густая тяжелая тень явно не от проплывающего облачка…

Это был подкравшийся со стороны солнца вертолет. И, едва увидев его, Пыёлдин, не колеблясь, нажал на спусковой крючок. Автомат тут же выплюнул дюжину пуль в приоткрытую бронированную дверь боевой машины. Неосторожно выглянувший стрелок, вздрогнув всем телом, медленно наклонился вперед, вывалился из вертолета и понесся вниз с возрастающей скоростью. Следом за ним, переворачиваясь в воздухе, полетела черная винтовка с оптическим прицелом.